Сергей Рассадников: Что такое скучно, я вообще не понимаю – cкучно дуракам и бездельникам

Про странного приезжего архитектора-золотые руки, переселившегося из большого города в Верховье Малого Енисея и живущего там в каком-то необычном, построенном им самим доме, я впервые услышала лет пять назад. Уже тогда возникло желание познакомиться с этим человеком. Но, только летом прошлого года я попала в эти места. Когда моторная лодка подплывала к селу Эржей, мой провожатый указал на стоящий наособицу высоко над Енисеем в березовой рощице дом: “Вот дом Рассадникова”.

Издали дом особого впечатления не про­извел – несколько отличается от обычных де­ре­венских домов, но не замок и не дворец – не очень большой, одноэтажный. Только что необычно широкие для деревни окна, и еще само место… Это вам не квартира-клетка с видом на мусорные контейнеры в обшар­панной кызыльской пятиэтажке.

Живя с ви­дом на такой простор и красо­ту, наверное, так хорошо творить, наслаж­дать­ся музыкой, кни­гами, предаваться высо­ким размыш­ле­ниям… Но когда лодка при­стала к берегу с бро­дящими по нему оди­нокой ко­зой и пред­ставительной свиньей с се­мью шус­трыми поро­сятами, мои роман­ти­ческие мыс­ли не­сколько рассеялись. Пре­даваться-то высоким размыш­лениям, конечно, хорошо. Но ведь в деревне-то надо еще и откуда-то воду брать-качать, и печку в со­ро­каградусный мо­роз топить, и пропитание добывать.

А еще и на работу ходить – я знала, что Сергей Кириллович Рассадников работает в сизимской школе, а чтобы дойти от Эржея до Сизима, надо сначала переправиться на пароме через Енисей (а зимой по льду), а потом – три километра пешком по лесу. Нет, здесь просто с романтическими мечтами из­не­­женного горожанина не проживешь – к ним нужны еще, как минимум, умелые руки, практическая смекалка и здравая голова. Все эти качества у моего героя, как выяснилось, при­сутствуют в полном объеме.

Только вот героем он во время первой на­шей встречи стать категорически не захо­тел. Напоил кофе из элегантных чашечек, бесе­ду “просто так” вел не без учтивости, при этом, время от времени, врезая и по-простому, без экивоков. Но интервью для газеты давать наотрез отказался: “Ничего во мне интерес­но­го нет!” Я огорчилась, но удивилась не очень: еще бы, сваливается тебе неожиданно на голову незнакомый журна­лист и требует выложить все о себе. Ни о ка­ких предва­рительных звонках-согласо­ва­ниях и речи быть не могло – ни в Эржее, где проживает 240 человек, ни в центре Вер­ховья Сизима, где 301 житель, нет телефона, да­же в сельсовете. Просто нет телефонной связи – и все, сколько ни бьется, ни хло­почет си­зим­ский мэр – Антонина Сте­па­нов­на Гусева.

Так что беседа наша отложилась ровно на год, в течение которого я методично обраба­тывала Сергея Кирилловича, посред­ством подписки на “Центр Азии” и раз­говоров во время его нечастых визитов в Кы­зыл, убеждая в социальной значимости и нужнос­ти для людей беседы с ним.

И вот через год я снова у порога его до­ма, но уже по официальному приглашению. Вьюн над калиткой, газон – на английский ма­нер, никакого огорода – не грядки, а клум­бы с салатами разных расцветок. Ра­достно скачет добродушный Викинг или по-прос­тому Вики – единственная в этих местах собака шотландской породы колли. Здесь все охотники и держат охотничьих лаек не для красоты и баловства, а для дела.

Но самое нестандартное – дом внутри. Совсем не деревенский интерьер. Может быть, кто-то и видел более утонченные ди­зай­­ны, но я ни в одном из кызыльских и засаян­ских домов, где приходилось бывать, не видела. Дорогую мебель и евроремонты – да, видела, но стандартное, без души. А секрет этого дома – не в сногсшибательной рос­коши, а именно – в душе, в какой-то утон­ченной элегантности, одновременно очень практичной, приспособ­ленной для жизни.

Этакий светский уголок в тайге, в Вер­ховье Каа-Хема – Малого Енисея…

– Сергей Кириллович, как пришла к вам эта удивительная мысль – сме­нить город на деревню и посе­литься на берегу Малого Енисея?

– Ничего тут удивительного нет – все просто, как мыло.

Я работал в Кемеровской области, в Ново­кузнецком институте “Гражданпроект”, очень мощном институте, лучшем в Кеме­ровской области. Самые крупные заказы об­лас­ти поручались нашему институту, где ра­бо­тали очень сильные архитекторы, конст­рук­торы. Работал ГИПом – главным инже­нером про­ек­тов, проектировал жилье в Ком­сомоль­ске-на-Амуре, пединститут в Ту­ве. Была ин­тересная работа, большая за­­груз­ка.

А потом закончился период за­ки­са­ния, начался период пере­стройки. За­казов стало меньше, твор­чества стало мень­ше, денег платить не стали. Ну, и потом воз­раст уже такой…

Я никогда не хотел жить в городе. Я сам из деревни, но всю жизнь прожил в городе. И мне не нравилось жить в городе. У меня была очень хорошая квар­тира в Новокуз­нецке, она и сей­час есть. Но всегда хотел жить в деревне, в своем доме. И начал проек­тировать для себя дом.

Кста­ти, очень трудно для себя проек­ти­ро­вать. Когда проектируешь абстрактный жи­­лой дом для абстрактной семьи – все очень просто: столовая, гостиная, спальня. Все правильно, удобно, но абстрактно. Какая тебе разница, где будет стоять диван или пианино. А для себя – намного труднее. Ну вот, нарисовал я дом. А тут как раз ухватил для себя хоро­шую, объемную работу – школа менеджмента и маркетинга с жилым посел­ком. Я выполнил свою гиповскую часть, получил свой процент от сметной стоимости проектирования – 1 миллион 200 тысяч, хорошие деньги по тому времени. И в 1992 году начал строить здесь дом. Собрал мужи­ков, они быстро построили. Ну, как постро­или – только коробку, полу­фабрикат, а даль­ше уже сам. В 1993 году окон­чательно при­ехал сюда. Все это приключи­лось еще до пенсии. А на пенсию вышел уже здесь.

С работой мы договорились еще раньше с прежним директором сизимской школы. Она приезжала ко мне несколько раз в Ке­ме­рово – я устраивал ее лечиться. Ну, и до­­говорился:

– Возьмете меня в школу?

– А что ты можешь преподавать?

– Ничего не могу. А давайте я буду английский преподавать!

В школе в то время учителя английского как раз не было. А чтобы чему-нибудь учить, ведь не обязательно это знать. Так ведь? По-моему, так (смеется). А если серьезно, английский я знал на уровне бытового об­ще­ния. Но преподавать взялся не просто так, еще в Новокузнецке стал готовиться: кон­суль­тировался в Институте усовер­шен­ство­вания учителей, ходил на уроки.

– А почему из всех деревень Рос­сии вы выбрали для жизни именно деревню в Туве, в старообрядческом Вер­­­ховье?

– Первый раз попал сюда, можно сказать, случайно. В семьдесят втором году. О Туве я ничего не знал. У меня был друг Понома­­рев, рыбак-фанат, и он где-то в журнале прочитал, что в Туве на притоке Каа-Хема Билине – очень хорошая рыбалка, таймень и все такое. “Поехали туда?” “Поехали!” Уз­на­ли, как ехать: через Кызыл, потом само­ле­том до Уш-Бельдира. И дальше, как при­дет­ся.

Приехали в Кызыл. А разрешение поче­му-то надо было получать в Совмине. Пошли в Совмин. И там познакомились с замми­нис­тра торговли, она раньше работала в Ужепе (прим.: поселок на малом Енисее, в 35 километрах выше поселка Эржей). Она посоветовала – зачем так далеко, если нужна рыбалка, поез­жайте в Ужеп, там у меня дру­зья Рукавицины. Сядете на “Зарю”, доплы­вете до Эржея, а там спросите у местного на­селения и добе­ретесь. Все очень просто.

И вот, когда мы вышли с “Зари”, здесь в Эржее, природа меня просто поразила. Поз­накомился с жителями. Народ очень интерес­ный – староверы. Мне это знакомо. Общие разговоры на эти темы. Я тогда молодой был, не очень интересовался религией, но все из дет­ства снова восстановилось в памяти.

На следующий год снова приехали на реку Ужеп. Стали осваивать места вверх по Ени­сею – Верховье. Добрались до устья реки Ханги, жили в избушке. А в километрах в двух с половиной от избушки – скит, где жи­ли старухи-монахини.

Мой друг Сергей добывал рыбу в совер­шенно немыслимых количествах. А у меня к рыбалке спортивного азарта нет – так толь­ко, ради необходимости, для еды. Я эту рыбу относил в скит. Помогал старухам ко­сить, ремонтировать кельи. Рядом там еще скит на Майе, там тоже познакомился со старухами.

На четвертое лето пришли в скит, в мес­течко Чивелевой – там жили матушка На­дежда, Досифея, Анафролия. Ну, там обо мне уже все знали. Там у них был свободный дом, и они разрешили в нем поселиться.

И вот со старухами мы были такими друзьями! Очень интересно мне с ними было. Мне они напоминали старых японцев. В отличие от городских старух они не теряли интереса к жизни до конца дней. Городские старухи сядут на лавку, перемывают кости всем проходящим. А эти до самого преклон­ного возраста работают. Они какие-то очень жизнелюбивые, интересуются всем.

Днем всегда какая-то работа, а вечером у нас были посиделки: сидим, я им читаю по-цер­ковнословянски их кни­­­­ги, или у нас раз­го­воры. Интересовались бук­валь­­но всем. Я им рисовал, как амери­кан­цы высажива­лись на Луну, как варят сталь. Они спра­ши­­вали, боль­шая ли у ме­ня изба. “Ну, изба неболь­шая, но на вось­мом эта­же”. Рисую им дом, объ­яс­няю, как работает лифт. Когда съездил в Ин­дию, спра­шивали: “Как ты с ни­ми говорил?” “По-ан­глий­ски”. “Ну скажи что-ни­будь”.

А на покосе с ними работать, как с моло­дыми девками – там и хохот и шутки. Не­смотря на то, что бабушке лет восемьдесят, она садится на коня и едет на покос – там и гребет, и мечет.

А старообрядство мне было знакомо с детства. Я родился на Урале, жил в поселке Висим – очень известном для тех, кто знает русскую литературу. Там родился Мамин-Си­биряк, и он об этом поселке написал роман “Три конца”. Три конца, потому что Де­мидов построил там чугунно-литейный завод и собрал в нем рабочих из разных губерний России. Один из концов – районов этого поселка назывался Кержацкий конец. Жили там исключительно староверы. И жи­ли, в большинстве своем, очень крепко.

И вот я жил в этом Кержацком конце. Мои де­душ­ка и бабушка со стороны отца были ста­ро­веры. У нас был огромный дом – двух­этажный, 160 метров жилой площади, со всеми на­дворными постройками – две бани, сено­валы, два погреба, скотный двор, чистый двор, флигель.

Три года назад я, брат и сестра ездили туда – и хотя дому уже 150 лет, он в прекрасном состоянии.

Урал, красивейшие места. И вроде бы род­ное гнездо. Но я давно уже уехал оттуда – всё и все уже незнакомое. Я не пожалел, что не поехал туда жить.

В Висиме, я зашел в музей, спросил, много ли осталось староверов. Мне сказали – че­ловек десять. А ведь в Кержацком конце в лучшие времена жило несколько тысяч че­ло­век. Там были староверы разного толка: и поповцы, и беспоповцы. У поповцев была часовня, беспоповцы молились дома. Мои бабушка с дедушкой были беспоповцы. В до­ме была большая часовня, огромный ико­ностас. Очень много икон, книг. Сейчас ничего не осталось. У меня хранится только не­сколько фамильных икон и Библия, но она не очень древняя, начала девяностых годов ХIХ века – с гравюрами Доре.

В Висиме староверов не прижимали, как везде в других местах. Но вот ничего не осталось. А эти ведь сюда, в Верховье Енисея, и приехали, потому что гонения были всег­да: и в царское время, и в советское тем более. И они спасались в лесах. Жили в ужасных условиях. Старухи рассказывали, как они жили – это же какой-то ужас! ради веры терпеть такие лишения, такие испы­та­ния!

И здесь в Верховье, у них все сохра­ни­лось. У них в скитах такие часовни, такие иконы, такие книги! Мне матушка Антония подарила книгу Анатолия Сирина – первое издание. Она издана еще при царе Алексее Михай­ловиче (прим.: ХVII век).

Я эту книгу потом отдал Макарию Рука­ви­­­цину, ужепскому наставнику. Потому что во­круг этой книги было много лишних раз­го­воров: “Как это так, почему это ему пода­рили – дело нечистое”.

Ну вот, так и ездил сюда в отпуск двад­цать лет – с перерывами на поездки за грани­цу. Со многими местными жителями по­зна­ко­мился. И пока жил в Новокузнецке, у меня из этих мест много народу пе­ре­бывало – устраивал на лечение, об­сле­до­вания, у меня было много дру­зей в меди­цине. При­ез­жали в гос­ти, проездом, из армии, в ар­мию. Все время была ак­тив­ная связь с эти­ми мес­тами. Тем более, что с тран­спор­том не было ни­каких про­блем, как сейчас. Это сейчас ни са­моле­ты сю­да не ле­тают, ни “За­ря” не ходит. А рань­ше мы за один день отсюда по­падали в Новокузнецк: спус­­тились с Верховья в Ужеп, на сле­дующий день с очень тя­же­лыми рюк­за­ками идем 35 кило­метров до Сизима, там садимся на са­мо­лет, меньше часа до Кызыла, там на са­мо­лет – и ве­чером в Новокузнецке.

– А как сейчас поживают в скитах ваши друзья-матушки?

– Сейчас я туда уже не езжу… Там поя­ви­лись новые люди, новые порядки. В прош­лом году умерла игуменья матушка Надежда и ее сестра Анафролия – самые близкие мои старухи. Один скит на моей памяти за­хи­рел, исчез, там жило где-то де­сять мо­на­хинь – умерли. Другой скит тоже. Но все рав­но – в скиты люди идут до сих пор, живут там.

– Глядя на картины, сувениры из разных стран, я чувствую, что вы большой любитель путешествий. Во многих местах удалось побы­вать?

– По Союзу мне хватало служебных командировок: Украина, Прибалтика, Даль­ний Восток. Год жил на Камчатке – лес ва­лил и сплавлял.

– На лесоповале? За что срок мо­тали?

– Вот мотал (смеется). Нет, я учился в институте, финансово было трудно. Взял ака­демический отпуск, зимой валил лес, на трак­торе работал, весной сплавлял до поселка Клю­чи, там, где вулкан работает.

А за границей был: два раза в Японии, был в Индии, Малайзии, Сингапуре, Болга­рии, Турции, Дании, Италии, Англии, Фран­ции. В период “закисания” до 90 года эти ту­ристи­ческие поездки можно было себе позволить.

– И в конечном итоге, объездив мир, нашли самое лучшее место на земле здесь, в Верховье Енисея?

– Да, это самое лучшее место. Мои кол­леги из города страдают: такая глушь, ни­ка­кой цивилизации. Ну, Новокузнецк – это центр цивилизации, можно подумать.

И потом, что значит – ску-у-шно... (Это “ску-у-ушно” Рассадников выводит каприз­но-гнусавым голосом, словно передразнивая не­ве­домого оппонента). Скучно дуракам и без­дельникам – их надо развлекать, стоять пе­ред ними на ушах. Что такое “скучно”, я вообще не понимаю.

– А почему вам не ску-у-шно в этой “глуши без цивилизации”?

– Ну, во-первых, работа. Я считаю, уж если работаешь, надо работать на всю ка­туш­ку. Во-вторых, приходишь из школы до­мой – опять же работаешь, на ту же шко­лу: я занимаюсь оформлением, дизайном школы. Уроки для меня – это не так интересно, ну что интересного долбить этот английский? А вот дизайн – это интересно: придумать, на­рисовать, своими руками сделать.

Потом – надо посмотреть телевизор: не вся­кую дребедень – сери­а­лы разные, а хорошие пере­дачи. Потом – в доме надо мно­гое усовершенствовать. По­том, надо послу­шать му­зы­ку, не балдежную, а нор­мальную классику. Надо по­музи­ци­ровать. По­том – об­щение с коллегами, а летом гости во­об­ще идут косяком. В эти места сейчас при­ез­жает мно­го инте­рес­ных лю­дей – из-за Саян, из-за гра­ницы: туристы, спорт­смены, ис­сле­дователи.

– Пианино в вашем доме – уни­кальный пред­мет для здешних мест, ни в одном из поселков Верховья, да­же в школе нет пи­ани­но. Я сразу вспо­м­нила услышанный в московской квар­тире на Арбате рассказ по­жи­лой жен­щины из рода Сафьяновых, первопро­ходцев-интел­лигентов, мно­­­­го сделав­ших в конце XIX начале XX века для Тувы. Она рассказывала мне, как из Москвы везли в Туву, на дальнюю заим­ку на Большом Енисее пианино: через го­ры, пороги, по тро­пам нехоже­ным. А вы как свой ин­стру­мент сюда доста­вили?

– Как и все остальное – мебель, ку­хон­ную технику, оборудование для дома – кон­тей­нером по железной дороге, через Абакан. А потом, по хорошей зимней дороге мне друзья привезли сюда на рефрижераторе. Пианино я купил недавно совсем. Учусь играть сам – по самоучителю.

– Судя по нотам, открытым на пьесе Бетховена “Элизе”, вы де­ла­е­те успехи. Не сыграете ли?

– (Решительно) Ни за что! Только для себя.

Время приближается к 21 часу – про­грам­ме “Время”. В этих местах не изба­ло­ва­ны плюрализмом мнений: показывает только первый канал – программа ОРТ. Да и то с пе­­­ребоями, бывает, что что-то разлаживается и тогда новости узнаются только из достав­ленных с оказией недельной-двухне­дельной давности газет, да от приехавших из Кызыла. Впрочем, в бесконечно тревожно-суетных новостях большого мира в тайге не очень-то нуждаются. Здесь свой отчет вре­мени и со­бытий: время собирать лесную клуб­нику, вре­мя сенокоса, время грибов, время копать кар­тошку, время собираться на охоту в тай­гу…

Но Сергей Кириллович “Время” смотрит пунктуально и, включая телевизор, поясняет мне, что сейчас придет смотреть программу Гоша, которому он должен помочь перевести дикторский текст. Что значит перевести? На какой язык? Оказалось, на язык дактильной азбуки – посредством жестов. А Гоша – это местный паренек, который не слышал от рождения, но терпеливо и настойчиво ста­рался учиться в местной школе, без помощи специалистов пытаясь понять речь учителей по губам. И вот несколько лет Рассадников, жи­вя в Новокузнецке, ездил с Гошей-па­ца­ном по врачам, даже на море возил, шлифовал его речь, освоил сам азбуку глухих, водил в теат­ры, кино, даже на пчело­водческое от­де­ление техникума, которое выбрал Гоша, вмес­те с ним поступил – чтобы помочь.

Сейчас Гоша – Георгий уже взрослый, само­стоятельный человек – с каким-то очень вдумчивым, интеллигентным взглядом. Он вполне научился полностью понимать чет­кую речь собеседников по губам, но в теле­новостях есть еще и закадровый текст. И вот они сидят у телевизора и Рассадников пере­водит своему другу – жестами и чет­кими фразами.

Я заметила, что Рассад­ников и сейчас ста­рается по­мочь местным жи­телям, чем мо­жет. Днем повел меня и при­е­хавшую к нему пле­мян­ницу на тур­базу, что мину­тах в двад­цати ходьбы от Эржея. На этой турбазе с двух­­­мест­ны­ми до­миками, бань­кой и сто­­­­ло­вой, где дирек­тором Вла­­­­димир Ма­ге­ря, как раз от­дыхали аме­рикан­цы – че­­­­­­­рез весь мир, через Мон­голию ехали, что­бы на две ночи и один день по­се­тить эти места! А от­­сю­да – на Даль­ний Вос­ток мах­нут. И ведь не мо­лоденькие – все уже в воз­расте. А прошлым летом и вов­се – бабушка-аме­ри­кан­ка под восемьдесят лет в группе при­езжала. Самая активная и любо­зна­тель­ная из всех была!

Так вот – по дороге на эту турбазу, встре­тили на пригорке косящегося сено эржейца-бородатого, как и положено всем здешним серьезным мужикам. Поздоровались. “Когда в Новокузнецк?” “Еще не скоро, поеду, скажу заранее”, – ответил Рассадников и пояснил для меня: “У него родственница в Новокуз­нец­ке. Ей для лечения сера нужна (прим.: сосновая смола, которую варят и жуют лучше всякой американской жвачки), так я всегда, когда еду, отвожу”.

Но вот “Время” заканчивается, и Сер­гей Ки­рил­лович, ловко орудуя на кухне, пригла­шает нас к ужину. Сервировка, как в лучших ресторанах: большие тарелки, тканевые сал­фетки под ними, сверкающие вилки-ножи. Толь­ко повкуснее будет, чем в лучших рес­торанах. Запеченная в фольге в микро­волновке курица, что-то тушено-овощное, вкусное-превкусное, красиво нарезанные ово­щи. Заодно сообщает рецепт пригля­нув­шегося мне ярко-зеленого необыч­ного ва­ренья. “А это – из ревня-корня обычного. Чищу стебли, молю в миксере, потом на пять минут в микроволновку, и готово”.

Отдав от души должное кулинарным та­лан­там хозяина, замечаю на стене над столом необычные часы – в большом фаянсовом блю­де, в окружении еще двух блюд.

– Сергей Кириллович, а это что за необычный набор-сувенир – из дав­­них путешествий?

– Нет, это то, что осталось от фамильного столового сервиза. У нас был огромный сервиз – ему лет сто. Там на обратной сто­роне надпись “Заводъ Кузнецова” и герб. Осталось несколько тарелок – мы с род­ными поделили их, как память. Вот я из большого блюда и сделал часы.

– А в каком архитектурном сти­ле выполнен ваш уникальный для этих мест дом?

– Ни в каком (смеется). Здесь еще мно­гое не доделано. Просто европейская отделка. Это не сельский, не деревенский дом. Ну, можно назвать его усадебным домом.

Георгий: (вступая в разговор) В стиле барокко.

С. К.: (хохочет) Точно, барокко. Просто европейский стиль. Хижина дяди Тома по европейским стандартам.

Я скептически оглядываю “хижину”. Ка­мин, мягкая мебель, входная дверь и стены, об­тянутые тканью, картины, японские су­ве­ниры, элегантные люстры, книги в ка­би­нете: “Модернизм”, “Мастера старой живо­писи”…

Не­обычная планировка: прихо­­жая – гос­ти­ная – кабинет – кухня не отде­ля­ют­ся друг от друга дверями. Тут же, в доме – и сауна с сухим паром. Везде идеальная чистота и порядок – ни одной брошенной вещи, ни пылинки. И ко всему этому – впечатляющий вид из окна столовой-кухни – на Енисей и горы вдоль него…

А еще, извините за менее романтическую, но весьма существенную подробность (осо­бенно в тувинские морозы), прямо в доме, не по-деревенскому совсем, умывальник с водой из крана и туалет. Этот белоснежный компакт-туалет-унитаз в Верховье Енисея, на фоне дере­венских уличных конструкций пол-дырка сразил меня в самое сердце.

Я его тоже об­следовала, хотя и не без пред­ва­рительных колебаний: не попасть бы впро­сак – слишком уж белоснежен и за­гадочен. И он преподнес таки мне сюрприз. У нас и в городе по-прос­тому: нажимаешь на пим­поч­ку – смывает во­да. А здесь на­жи­маешь – течет какой-то аро­мати­зированный шампунь. На всякий случай я больше никуда не стала нажимать, а там еще какие-то кно­поч­ки бы­ли – мало ли что.

Но все-таки замечаю традиционный эле­мент русского быта, без которого здесь, в деревне – никак: русскую печь.

– А вот русская печь все же пона­добилась, значит не совсем евро­пей­ский дом.

– Русская печь по необходимости – что­бы печь хлеб. Здесь хлеб пекут сами. Я сам пек хлеб в ней, пока не купил японскую мини-пекарню. И потом – для отопления. Я бы с удовольствием купил бы небольшую печурку на дизтопливе или электричестве, но очень уж много энергии понадобится, маленькой не обойдешься.

Я не знаю, почему здесь так строят – леса вроде много. Но дома небольшие, бани, как правило, далеко от дома. Отроют яму под баню – в ней постоянно сыро, она быстро гниет. Я сделал цементный пол со стоком, дренаж – и в бане сухо. Сделал кана­ли­зацию – примитивный септик и дренаж. Во­ду летом качаю из реки насосом в бак, раз­водку сделал – в умывальник, на кухню, в душ – буду его еще делать. Вот и все.

– Все сами?

– Сам.

– Сергей Кириллович, трудно го­ро­жанину прижиться в деревне? Что­­бы тебя приняли, наверное, на­до особое умение?

– У меня его нет. И поэтому отношения очень неровные: с одними, ну просто заме­ча­тельные, другие меня не принимают.

В деревне вообще не просто жить, в лю­бой деревне. Если чего-то сам не знаешь о себе, спроси – тебе расскажут. Здесь просто об­ще­ние совсем другое, чем в городе. В Но­вокузнецке я соседей по площадке не знал, а они меня. А здесь – все всё о всех. Это трудно.

Светский ужин заканчивается. Георгий вежливо откланивается и уходит домой. А мы продолжаем разговор.

– В вашем кабинете висят в рам­ках старинные фотографии, еще начала века. Как семейный музей. Вы так трепетно относитесь к семей­ной памяти. Расскажите, кто есть кто на этих фото.

– Память о семье – дело святое. Это мой отец – в гимназии, в Нижнем Тагиле, а это папа уже в пенсне и шляпе, он был эконо­мис­том. Это моя бабушка, в девичестве Улья­нова. Нет, не из тех Ульяновых, никакого отношения. Ее отец был мастером на метал­лургическом заводе, в то время – величина, средний класс. А вот маман в гимназии, и здесь – начи­на­ет свою учи­тельскую карьеру. А это отец с друзьями на пикнике. А это мой брат, он вернулся с фронта и заболел, умер в двадцать девять лет.

Нас было 11 детей. Некоторые умерли очень рано – детьми. Так что нас было се­ме­ро. Те­перь осталось пятеро братьев и сес­тер. У нас очень теплые отно­шения. Очень лю­бим друг друга.

– А ваша семья?

– Семьи нет, к сожалению. Семья – это сам виноват. Как говорится за что боролись… Свобода нужна была. Но самая трагедия – детей нет...

Я хотел взять ребенка из детского дома. Год ходил – хотел выбрать пацана. В то вре­мя даже женщинам одиноким не давали детей, не то что одиноким мужчинам. Но мне разрешили, пошли навстречу. При­сма­три­вался. Ребятишки стаями ходили ко мне до­мой, в походы вместе ходили. Но ничего не вышло.

Детские дома – это какой-то ужас. Оди­ноких сирот очень не много, а если есть, то с какими-то отклонениями. Или родители ли­ше­ны родительских прав, у каждого – еще братья и сестры, усыновлять в этом случае одного нельзя… А потом появился Гоша – ему надо было помочь.

А сейчас уже поздно...

– А для чего это – помочь совер­шенно чужому человеку? Вы счита­ете, это необходимо – помогать?

– А как же. Совершенно необходимо. Если бы здесь было больше работы, заказов, можно было бы и побольше помогать дру­гим, не так как я сейчас. А для чего копить-то? С собой же не унесешь. Самому немного надо. В деревне жить – много не надо. Надо помогать, кому действительно плохо.

– А как ваши успехи с препода­ванием английского?

– Я преподавал одно время экономи­чес­кую географию, и черчение, и рисование – в сельской школе, где 90 учеников, прихо­дится все совмещать. Но английский мне больше нравится преподавать. Я сам делаю программы. Учебников нет – за семь лет не получили ни одного. Сам делаю таблицы, пособия.

Что касается успехов, то они проверя­ющими из района оцениваются по-разному (смеется). Одна из них мне такой раздолбай устроила: “Совершенно неграмотный урок! Никакой методики”. А другая: “Прекрасный урок. Впечатление такое, что он всю жизнь проработал в школе”. Абсолютно диамет­раль­ные мнения, и я знаю, что ни та, ни другая не правы.

Дети в деревне изумительные, трудолю­бивые, способные. Но… Не котируется обра­зование вообще, нет никаких перспектив. Нет возможности здесь у родителей заниматься с детьми – очень много работы: хозяйство, скотина, сенокос, картошка, зимой – охота. Дети из дальних местечек, чтобы учиться приезжают в Сизим на учебный год, живут у родственников, родители им в учебе не могут помочь. Это трудно, но это специфика дере­венского быта.

Неспособных детей нет, но они знают, что английский им в деревне не понадобится, они не хотят и не учат.

– Ваша ученица Настя спела мне ве­селую частушку, которую ее отец, Федор Потылицын, местный охот­­ник-поэт, сочинил для их класса:

По английски ни гу-гу,

No count, Федя.

Говорит: “Пойду в тайгу

Добывать медведя”.

А есть ученики, которые несмотря на те все трудности обучения на селе и того, что медведи по-английски не понимают, все же считают нужным долбить иностранный язык? И осво­или его неплохо?

– Есть, конечно. Это Настя Потылицына, Алена Качурина, братья Гусевы, Иван Бад­ма­гораев, Ира Пышкина.

В прошлом году я выговорил себе право заниматься только с теми, кто действительно хочет учить английский. И еще вел кружок английского для наших учителей. Коллектив у нас в школе замечательный. Только очень трудно педагогу на селе надо и к урокам подготовиться, и за хозяйством следить, вы­полнять всю деревенскую работу – без этого с семьей здесь не проживешь.

– А вы хозяйство не собираетесь разводить? Куриц, поросят, коро­ву?

– Куриц, поросят, корову? (Смеется). Нет, конечно. Здесь очень напряженно с покосами, коровам пастись негде – мало выпасов. Для куриц – курятник надо, потом зерно, наверное, какое-то. Я картошку даже не сажу. Мне на зиму надо четыре ведра, я не люблю картошку. У соседей всегда можно купить – к чему напрягаться.

И разрешение на строительство в этой березовой роще мне в районной архитектуре дали только при условии, что здесь не будет ни огорода, ни хозпостроек для скотины. Поэтому и не разрешали здесь строить мест­­­ным жителям – пришлось бы для хоз­пос­т­роек рощу вырубать. А я выбрал по­лянку и ни одного дерева не убрал.

– А отговаривали вас, удивлялись, наверное, ваши близкие, друзья, когда решили перебраться из города в тай­гу?

– Моим городским друзьям до сих пор непонятно: “Это же надо печку топить, ко­лоть дрова, вытаскивать золу!” Да все это между делом, без всякого напряжения. С дровами, конечно, сложно. Учителю в деревне на дом положено 16 кубов дров, на зиму был бы почти обеспечен, но за семь лет только два раза получил их. Школу для учителей дровами не обеспечивают.

Родные от переезда тоже отговарива­ли. Они, хоть и привыкли к моим закидо­нам, но тоже ужасались: “Куда ты едешь, в такую глушь, зачем? Скоро старость, болезни, не­кому воды будет подать! С нами общения не будет”.

Семья наша разбросана по всей стра­не: одна сестра живет в Крыму, другая – жила в Пензе, она умерла. Один брат – во Вла­ди­востоке. Сестра и брат живут в Ново­куз­нецке. И хоть я два раза в год езжу в Но­вокузнецк, им мой выбор до сих пор со­вер­шенно непонятен.

Этим летом впервые за семь лет в гости на неделю приехали племянники и племян­ница. Племянница вышла из машины: “Это Тьмутаракань, это какой-то ужас, куда мы за­брались!” Неделю пожили и обалдели от этой красоты. Да, все здорово, но отдохнуть – и назад. “Хочу в ванну с шампунем и пе­ной!” Да баня гораздо здоровей!

И все эти дела: кухня, печь, выпечка хле­ба, никаких усилий не требует и времени мно­го не занимает. Приготовить обед – ну что там сложного? Меня не напрягают ника­кие неожиданные гости, ни в каком коли­честве. Я обставился бытовой техникой – и мне очень легко.

Единственное, меня угнетает невоз­мож­ность путешествовать и невозмож­ность рабо­тать в полную силу, как архитекто­­ру, дизай­неру.

– Вы считаете, что как архитек­тор-дизайнер вы здесь не востре­бо­ваны? Но сизимская школа, обычное старое здание, которая внутри вы­глядит как игрушечка, как мне рас­сказали – ваша заслуга. Мэр Сизима Антонина Степановна Гусева го­во­рила мне, что у вас золотые руки. Я и в сельсовете была – резное офор­мле­ние – тоже ведь ваше?

– Школа и контора – это мелочевка. У ме­ня были масштабы до целого микро­рай­она. Интересно было работать и как архи­тек­тору, и как организатору всего проекта. Вел согласования на всех уровнях – в Мос­кве, в Госстрое, в архитектуре.

А в школе все приходится делать из ку­сочков, обрезков, из старой разваленной ме­бели. Я в школе начал с чего: пришел шкаф в негодность, я его разбираю и делаю функ­циональную стенку. Интересно задумать об­щую концепцию класса – цветовая гамма, оформление. А потом приходится все это, вплоть до мелочей самому и пилить, выре­зать буковки из каких-то кусочков. А если все это организовать как положено, были бы помощники, можно было бы такие идеи в жизнь воплотить!

– Кстати, а оригинальный стол в кабинете мэра Сизима, глядя на который я сначала подумала, что он из какого-нибудь московского “Мира ме­бели”, вы тоже из старых кусков соорудили?

– Это был старый шкаф. Такой старой мебели, всякого списанного хлама в каждой деревне, в каждой школе в районе полно. Ведь прежде мебель постоянно обновлялась, это сейчас в сельские школы ничего не по­ступает. Все приходит в негодность.

Так я уже три года предлагаю в районном отделе образования в Сарыг-Сепе: давайте организуем отдел “Дизайн школьного по­ме­щения”. Начальником буду я. Для этого нужна всего-навсего ставка инспектора. Ин­спектор получает сейчас, по-моему, пол­торы тысячи. И что делают? Перекладывают бу­мажки. На фига это районо – никому не по­нятно. Для того, чтобы из министерства нам бумажку переправить с какой-нибудь припиской?

А мое предложение по дизайну школ было вполне реально осуществимо. Я живу здесь, в течение года приезжаю в любую школу, мы наводим шмон на складах. Смо­трим, что там есть из старья. В каждой школе есть мастерская, преподаватели тру­дов и рисо­вания. И я решаю, как это сделать, даю общую концепцию отделки – причем, чтобы каждая школа была неповторимо-своя: ту­вин­ская – с тувинским акцентом, русская – с русским. Разрабатываю все – вплоть до шрифтов, а потом курирую, помогаю.

– Почему эта идея собственного школьного дизайнера не нашла от­клика?

– А кому это надо? Ну, получает заве­дующий свои две с половиной – и чего волноваться? Инспектор за полторы тысячи перекладывает свои бумажки. А если я туда приду, я же не дам им жить спокойно. Проб­лемы, школы разваливаются? “Ах, это такое общество, такая ситуация, такая страна”. Такое – все. Но только не мы.

Каждый на своем месте должен день­ги от­рабатывать на всю катушку. Делал бы свое дело добросовестно, и этого развала не бы­ло бы. Только на себя нам надо жаловаться. На се­бя, любимых. Другой причины нет. Ра­ботай – и все будет.

– Ощущая, что ваш опыт архи­тек­тора и желание архитектурно укра­сить район пока не находят того отклика, на который вы рас­счи­­ты­вали, вы не разочаровались в том, что решили посвятить себя Вер­ховью?

– Нет! Меня это, конечно, все угнетает. Любого нормального человека такое отно­шение к проблемам не может не угнетать. Что я могу сделать? Просто вкалывать – и все. Делать максимум того, что от тебя зави­сит. Есть у тебя проблемы – реши их сам. Ни­кто их не решит, кроме тебя самого, даже тот, кто обязан.

Меня спрашивают: “Когда вы будете жить спокойно?” Да никогда! Жить спо­койно не интересно. Интересно только когда ты в работе.

Фото:

2. Дом, который построил Рассадников.

3. Интерьер деревенского дома Рассадникова в Верховье Енисея: общий вид.

4. «Кофе подан!» Как в лучших домах Лондо́на и Парижу.

5. Семейная галерея: на этой стене в кабинете Сергея Кирилловича висят только фотографии рода Рассадниковых.

  Беседовала Надежда АНТУФЬЕВА