Владимир Ойдупаа. Одной жизни на музыку не хватает

Последний раз Владимир Оюнович Ойдупаа выступал на большой сцене 26 июля 2012 года – на стадионе Чадана, во время очередного Международного фестиваля живой музыки и веры «Устуу-Хурээ». Один подняться на нее с баяном уже не мог, ему помогала японская поклонница Таэко Кано. Она же терпеливо и неспешно, заботливо подставив руку, сопровождала своего кумира по тропинкам палаточного фестивального лагеря: он уже так медленно ходил и почти ничего не видел, несмотря на толстые стекла очков в модной оправе.

С трудом поднявшись на высокую сцену – седые волосы, белая рубашка и белые брюки, заправленные по его всегдашней привычке в черные сапоги, Ойдупаа устроился на стуле, растянул меха любимого баяна и запел.

В своем особом стиле, которому музыковеды до сих пор не могут найти научного наименования, называя просто – стиль Ойдупы.

Неблагозвучным и неорганичным назвала этот стиль Татьяна Толстая во время его несостоявшейся на первом канале минуты славы под свист и хохот московской публики.

Здесь, на фестивале, его встречали по-другому: внимательно слушали, даже если, как обычно, увлекался и катастрофически выходил за пределы обговоренного регламента, горячо аплодировали, жали руку. А Ойдупаа, весь в белом, но отнюдь не белоснежный ангел – руки в наколках, 32 года провел в тюрьмах и лагерях – счастливо улыбался: он в своей среде, среди музыкантов и музыки.

Тут же, у сцены, он радостно дал согласие на подробное интервью для газеты «Центр Азии», и оно состоялось уже в августе, но так и пролежало в нерасшифрованных звуковых файлах до 2015 года: суета сует и вечная суета.

И вот нестандартного музыканта уже нет в живых, Владимир Ойдупаа, родившийся 6 сентября 1949 года, умер 25 сентября 2013 года. Не такой уж долгой оказалась жизнь – всего 64 года. Тогда, в августе двенадцатого, он оказался пророком со своей фразой: «Одной жизни на музыку не хватает».

Ровно половина этой жизни прошла в зонах: три срока, один за другим. О том, какие это были сроки и за что, он впервые, рассказал сам, прежде были лишь догадки и слухи. Чередуя слова с игрой на баяне, рассказал так, как сам видел, хотел видеть прожитое. И другой версии этой жизни уже не будет.

 

Теперь я его чувствую

 

– Владимир Оюнович, вас трудно представить без баяна. Где Ойдупаа, там и баян, где баян – там Ойдупаа. А где вы учились музыке?

– Самоучка. По-русски можно сказать так: варился в собственном соку. Никто тебя не учит, не подсказывает. Всё надо найти на ощупь, идти вперед с завязанными глазами. Это очень трудная задача. А душа требует: что там дальше, попробуй.

Теперь-то я знаю про баян всё. Теперь я его чувствую.

– С какого времени увлеклись музыкой?

– Я думаю, с внутриутробной жизни. Когда мать была на сносях, она крутила пластинки Клавдии Шульженко, Петра Лещенко, Леонида Утесова, а я во внутриутробном состоянии слушал эти мелодии. И это отразилось.

Мой мозг пропитан только музыкой: включу вентилятор – он поет горные мелодии, собачий лай – своя мелодия. Разные предметы, вот этот стакан, например, издают звуки, имеют свою тональность.

Вся вселенная наполнена музыкой. Даже каждый день недели имеет свою ноту. Например, понедельник – фа, вторник – до. Сегодня у нас что? Четверг? Значит – ми. Ми – это сплетение солнца. А еще ми – это пупок человека, человеческий организм тоже делится на ноты.

– Ваш первый музыкальный инструмент?

– 1958 год. Я в начальной школе учился. В то время по селам пошла эпидемия, болезнь такая – ветряная оспа называется. На коже выступают корочки и температура.

Тувинцы раньше по-своему умели лечить самые разные болезни, в каждой семье была желчь медведя, железы кабарги – от болезней горла, простуды. От оспы мать лечила тоже по тувинскому рецепту: проколола у козы вену рядом с ухом, процедила кровь в пиалу и напоила меня. Потом укутала, чтобы я потел, и с потом выходила болезнь.

Когда я болел, отец уехал в командировку в Москву на совещание председателей колхозов. Вернулся с коробкой: «Сынок, я привез тебе подарок». Открываю, а там – маленькая гармошка. Взял в руки: на правой стороне – двенадцать кнопок, на левой стороне – всего шесть кнопок.

В то время у нас в селе Хондергей никто такого не видел и не знал, игрушка это или инструмент. Своим умом дошел, что это – музыкальный инструмент, что на нем можно играть. И так звучит красиво. Начал играть наши тувинские народные песни, простенькие, сам подбирал, самоучкой. Левая рука сама искала басы, которые нужны. Так и стал заправским гармонистом, первым парнем в деревне. Для сверстников играл, для родственников.

 

Цыплята в сорочке

 

– В вашей семье еще музыканты были?

– Учил играть младшую сестру Светлану, она освоила. А когда вышла замуж, забросила, сказала: «Я замужняя женщина, зачем мне гармошка и баян, пусть лучше настоящие музыканты играют».

У меня две сестры: одна на два года меня меньше, другая – на три. И младший брат.

Моя мама, Шекир Шегираповна Ондар, была домохозяйкой. Отец, Оюн Анаевич Ойдупаа – советским работником, а с 1950 года он работал председателем колхоза. По партийной линии его откомандировали в село Хондергей Дзун-Хемчикского района. А я родился, когда отец еще работал в Барун-Хемчикском райсполкоме инструктором. В 1949 году родился, когда республика была еще Тувинской автономной областью. Потом область переименовали в Тувинскую АССР, потом уже она стала называться Республика Тыва. Три раза уже Тува поменяла название, а я всё еще живой.

Первое воспоминание: сплю с цыплятами. В то время птенцов специально привозили с птицефабрики, чтобы тувинские сельские жители начали выращивать птицу. Птенцы, оказывается, злые на своих сородичей. Чуть какому плохо стало, начинают клевать – до смерти. А мама таких забирала и клала мне за пазуху, чтобы они там согрелись. Много цыплят ночевало в моей сорочке. И они от тепла оживали. Я хорошо помню это.

У нас были домашние животные: корова, телята, собака, кошка и кролики, много кроликов. Я и корову доил, и кроликов содержал, кормил.

Брал с собой мешок, маленький тувинский топорик, сделанный из одного куска железа, чтобы рубить мелкие ветки тальника, и на велосипеде ехал за едой для этих кроликов. Привожу мешок, вываливаю кроликам, и они едят, очень хорошо едят зелень.

Отец всё время на коне ездил по полям, у нас тогда выращивали пшеницу, ячмень, просо, кукурузу, свеклу, огурцы. И меня брал с собой. Потом пристроил во время каникул в большую полеводческую бригаду, дали мне трактор МТЗ. В восьмом классе учился и наравне с взрослыми ездил на тракторе и делал то, что взрослые делают. И на первую зарплату купил матери красивый домашний халат и обувь. И сестрам подарки купил.

– Детские игры?

– В основном, спортивные – бег, лапта. Зимой, когда речка замерзала, на коньках в хоккей играли, на лыжах катались по склонам гор. Но много времени на игры не было, много работы дома. Как старший сын был самым главным помощником матери, она больная была: давление – гипертония.

Одним словом, оклеветали

– Вас часто называют тувинским Чарльзом Мэнсоном, находя общее и в жизни, и в манере исполнения. Вы с этим сравнением согласны?

–Что это означает? Кто это?

– Музыкант и один из самых известных преступников Америки, до сих пор отбывающий в тюрьме штата Калифорния пожизненное заключение, которое было назначено ему в 1972 году.

(Владимир Ойдупаа не отвечает, а начинает играть мелодию из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь», которая переходит в «Полонез Огинского», а затем – в вальс).

– Да, я много лет сидел по клевете. Но про тюремный опыт, думаю, говорить не стоит?

– Но это ведь ваша жизнь. Ваш собственный правдивый рассказ поможет развеять самые невероятные и жуткие легенды. Версий так много.

– А версия одна – зависть. Это, оказывается, самый страшный грех. Зависть к моему таланту, потому что пою не так, как поют тувинцы. Потому что играю не так, как другие музыканты. У меня своеобразная игра, своеобразное пение. И эта музыка помогли пережить все эти тяжелые годы.

– И как эти годы начались?

– Попал я по клевете. Муж приревновал свою жену, это было в селе Кызыл-Мажалык. Избил жену и заставил ее написать заявление, что Ойдупаа хотел ее изнасиловать. За эту клевету мне дали три года, а до этого у меня было пять лет условного срока.

– За что был этот условный срок?

– Двадцать один год мне был. Дрались муж и жена. Моей жены родная сестра дралась со своим мужем. Через дорогу от нас. Жена меня попросила разнять их, успокоить, я пошел. Смотрю, они оба пьяные, много крови, до крови дрались – бытовая ссора.

Кое-как их разнял, а муж выбежал на улицу и вернулся с кирпичом. Замахнулся и бросил кирпич в меня. Я увернулся, нашел этот кирпич и левой рукой, я же левша, выпустил этот кирпич прямо в голову его. И, видимо, задел вену на голове, кровь пошла фонтаном. Я снял рубашку, порвал ее и перевязал ему голову.

Он меня спрашивает: есть еще что-нибудь выпить? Я говорю: «Есть спирт медицинский». Мы выпили и договорились, что мир, никуда сообщать не надо. Прошел месяц, второй, и однажды утром приезжают милиционеры и забирают меня, говорят: «На тебя есть заявление». Ничего не понимаю, какое заявление? Оказывается, зять написал, что я его бил по голове кирпичом.

Месяц меня держали, разбирались и дали пять лет условно. Пять лет должен был я вести себя тихо и мирно, ни с кем не ссориться, не мстить зятю.

– Как же условный срок превратился в реальный?

– Весной это было. Я работал водителем в больнице, а фельдшер взяла разрешение на грузовую машину – привезти саженцы, чтобы посадить их около дома. Мы поехали, я – за рулем, она – на месте пассажира в кабине. Загрузили саженцы, и назад, а по дороге взяли пассажиров – женщину и двух мужчин, русских. Они собирали траву, чтобы сделать из нее кисти для побелки.

Женщину с саженцами сгрузил у ее дома в Кызыл-Мажалыке. Потом довез тетку с мужиками, что траву собирали, они меня супом вкусным угостили. И поехал в гараж, чтобы поставить машину.

Через некоторое время приезжает милиция: собирайся, поехали. Держали до полуночи, говорят: «На тебя заявление поступило». Та, что с саженцами, написала.

Оказывается, муж ее побил, по голове ударял постоянно, видимо, палкой. Хорошо он побил свою жену, а инкриминировали это мне, что я побил ее, чтобы изнасиловать. Думаю, это муж заставил ее написать на меня заявление. Такова моя версия. Одним словом, оклеветали.

 

В лагерной самодеятельности

 

– И вместе с условным сроком получили восемь лет?

– Да. Попал в лагерь усиленного режима в Ак-Довураке, там за городом был лагерь. Отсидел семь лет. Освободился досрочно, потому что никаких нарушений не делал. В 1977 году как раз объявили амнистию в честь шестидесятилетия Октябрьской революции, многие по амнистии выходили, и я тоже попал.

В этом лагере серьезно взялся за музыку, там начальство требовало обязательно участвовать в художественной самодеятельности. Если не участвуешь, никаких поблажек, никаких льгот по части отоварки: ты не можешь купить курить, чаю. Или не будет поощрительного свидания. В то время еще была жива моя мать, она часто приезжала.

В лагерной самодеятельности, в основном, аккомпанировал тем, кто поет. Любую песню, которую певец исполняет, могу взять сходу, по мимике лица, по движению мышц, горла определяю тональность, звук. И сразу могу подхватить, мне этот дар дал отец небесный.

Меня это много раз выручало, когда меня потом приглашали на свадьбы. Говорили: «Выпускайте Ойдупу, пусть он играет», я выходил и ловил именно ту мелодию, которую человек хотел спеть. Народ думает, что знаю много песен, а фактически я не так много песен знаю, просто те, что впервые слышу, подхватываю сходу.

В лагере научился по-настоящему играть на баяне. Там же сидел композитор Кадыр-оол Бегзи, его жена приходится дальней родственницей моей матери. Он сидел на бытовой почве – жену побил, ему дали три или четыре года.

У меня в голове не было знаний по части элементарной теории музыки, даже ноты не знал – самоучка. А он помог мне в освоении инструмента, учил разным приемам, многие теоретические вещи от него узнал. Терпеливо учил, с пониманием. За это, конечно, ему огромная благодарность, я его не забуду. Царствие ему небесное, умер три года назад.

– А технике хоомея у кого учились?

– Мать учила меня.

– Но исторически считалось, что женщины не должны исполнять хоомей, это было не принято – может принести несчастье.

– Да, так считалось, и сейчас многими так считается. Но мать знала несколько звуков, показала мне начальные упражнения каргыраа, самого низкого по звучанию и трудного стиля хоомея, его используют настоящие мужчины.

Я сам уже повторял и с трудом нашел прием, и он долго у меня в голове хранился, но его не использовал. Настоящим горловым пением и теорией музыки я начал заниматься в восьмидесятых годах, во время другого срока.

 

Второй срок

 

– А второй-то срок как случился?

– Оклеветали.

– Опять оклеветали?

– Опять. Бывший прокурор района сказал, что я хотел изнасиловать его племянницу. Пришлось сидеть. Что я мог поделать? Оклеветал на десять лет.

– Как на самом деле было дело?

– Я их на мотоцикле подвез, пять километров. Подвез, а там идет свадьба. Я развернулся, поехал домой. Наутро мне милиционер говорит: «Поехали со мной». Поехал, ни о чем не волнуюсь, а меня продержали восемь месяцев без суда и следствия. И поехал опять. На десять лет, в кызыльский лагерь.

И чтобы там не терять время даром, читал журнал «Агитатор» и увидел там адрес заочного университета культуры имени Крупской. Обучение платное. Платил за каждый курс по 40 – 50 рублей, оканчивал с отличием. Курсы начинающего баяниста, теории музыки, гармонии, руководителя художественной самодеятельности.

Они посылают задания и книжки, брошюры, которые помогают усвоить материал, читаешь их, и тебе всё ясно становится, посылаешь ответы.

В то время я не афишировал, что еще учусь горловому пению, а в 1988 году вышел на волю, и тут как раз – фестиваль хоомея. Дали мне приз – цветной телевизор. Я тут же его подарил маленькому мальчику, чумазому. Чтобы народ видел: его не интересуют материальные ценности.

 

Меня всегда оденут, накормят

 

– Не лукавите, материальные ценности вас действительно не интересуют?

– Нет. Где бы я ни был, меня всегда оденут, накормят. По районам много ездил, везде приютят, подарков надарят. А я их редко себе оставлял, другим отдавал. До сих пор иногда к кому-то в гости прихожу, а мне показывают: вот это ты подарил, мы храним. Приятно.

Везде и всем играю, кто попросит. Помню, как-то на автовокзале увидели люди меня с баяном, окружили, стал играть их любимые песни. Всем очень понравилось, начали деньги передо мной кидать, целая куча выросла. Тут подошла русская женщина беременная, месяцев семь или восемь носит ребенка под сердцем. Она что-то хотела мне сказать, а тувинцы ей говорят: «Не мешай, мы слушаем».

А я говорю: «Я старше вас, могу вас отругать, дайте мне слово сказать. Вы что, забыли заветы наших предков, их обычаи? Когда в гости пришел кто-то другой нации, веры, не надо заворачивать этого человека. Сначала нужно накормить. Человек поест, потом расскажет сам, что его привело сюда. У нас здесь угощения нет, но пусть эта женщина скажет, что ей нужно».

И она попросила: «Дядя, я не знаю, как вас звать, но спойте мне русскую народную песню с горловым пением». А у меня три песни отшлифованные были. Две русские – «Тонкая рябина», «Ах ты, душечка», и украинская «Несет Галя воду». Мне понравились их гармонические обороты. Специально выучил. Всегда знал, что придет время и попросят меня на другом языке спеть, вот и репетировал.

Тувинцы засмеялись: как это так, невиданно и неслыханно, горловым пением каргыраа исполнять русскую народную песню. Они же такого не слышали. А я – раз, и сыграл, и спел! «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». (Играет на баяне и поет).

Мне главным было то, что показал: каргыраа можно исполнить любую песню. Спел, а она меня обняла за шею и 25 рублей между мехами положила. Все были удивлены: как так, за одну песню столько сразу.

В то время это серьезные деньги были, а мне трудновато было финансово, без поддержки. Это потом, много позже нашел своего японского спонсора и друга Таэко Кано.

 

Японцы считают его гением

 

– Как Таэко узнала про вас?

– Из интернета.

Таэко Кано, присутствующая при разговоре, поправляет:

– Нет, сначала диск с тувинским горловым пением услышала и сразу его полюбила. Живу я в городе Канагава. Долго искала человека, который у нас в стране исполнял горловое пение, и нашла, он оказался руководителем центра хоомея в Японии. Он несколько раз бывал в Туве и в 2004 году как раз тоже собирался поехать, вот тогда я с ним впервые и приехала сюда.

А в 2006 году, когда снова с друзьями приехали в Туву, познакомилась с Владимиром уже лично и теперь каждый год летом бываю здесь. Хочу сохранить все его песни, все его приемы. Многие японцы, которые знают его музыку, дают ей высокую оценку, считают его гением. И я не хочу потерять его музыку. Беспокоюсь о нем: последние пять лет, каждую зиму, очень болел. Теперь говорит, что здоровье нормальное, только надо больше двигаться, ходить.

Владимир Ойдупаа тихонько наигрывает на баяне, а затем продолжает разговор:

– У Таэко сейчас самая богатая коллекция моих аудио и видеозаписей. Самый богатый человек она. Даже в Министерстве культуры нет таких записей. Я тоже помогал ей – учиться русскому языку, писать по-русски. А тувинский язык ей тяжело дается, но она потихоньку и его изучает, хотя и не с таким успехом, как русский.

– На каких инструментах, кроме баяна, умеете играть?

– Гитара, скрипка, кларнет, саксофон. Даже на фисгармонии пробовал играть. Но баян – любимый инструмент.

– Есть в вашей жизни человек, который особенно на нее повлиял?

– Это как ни странно, женщина. Видный работник советской культуры и печати, журналист, поэт Светлана Козлова. Я ее очень уважал. Она меня хорошо знала, брала у меня интервью. Когда человек пишущий, журналист, интересуется твоим творчеством, это окрыляет, поднимает на другую ступень.

Еще на меня сильно повлиял композитор Саая Бюрбю. Он дал несколько советов: не бросать музыку, культуру своего народа, сказал, чтобы играл так, как хочется, и не слушал недоброжелателей, играл, как привык и умею, и шел своей дорогой.

 

 

Окончание в №42 от 13 ноября 2015 года

 

Интервью с Владимиром Ойдупой «Одной жизни на музыку не хватает» войдёт двадцать четвертым номером в шестой том книги «Люди Центра Азии», который сразу же после выхода в свет в июле 2014 года пятого тома книги продолжает готовить редакция газеты «Центр Азии».

 

Фото:

1. Владимир Ойдупаа со своим «Орфеем» – первый фестиваль после третьего срока. Импровизированное трио на поляне палаточного лагеря: баян, скрипка и хомус. Республика Тыва, Дзун-Хемчикский район, восьмой Международный фестиваль живой музыки и веры «Устуу-Хурээ». 27 июня 2006 года. Фото из архива редакции газеты «Центр Азии».

2. Владимир Ойдупаа – последнее выступление на большой сцене. Республика Тыва, город Чадан, четырнадцатый Международный фестиваль живой музыки и веры «Устуу-Хурээ». 26 июля 2012 года. Фото Надежды Антуфьевой.

3. Владимир Ойдупаа с родными и неразлучным баяном. Кызыл, конец восьмидесятых годов двадцатого века. Фото из личного архива Владимира Ойдупы.

4. Таэко Кано и Владимир Ойдупаа: ученица ведет учителя. Палаточный лагерь четырнадцатого Международного фестиваля живой музыки и веры «Устуу-Хурээ». Республика Тыва, Дзун-Хемчикский район. 26 июля 2012 года. Фото Надежды Антуфьевой.

5. Владимир Ойдупаа и японский горловик Фуюки Ямакава – тувинско-японская встреча. Республика Тыва, лето 2006 года. Фото Таэко Кано. <!-- EndFragment -->

6. Владимир Ойдупаа: баян – любимый инструмент, надо идти своей дорогой. Кызыл, 2008 год. Фото из личного архива Владимира Ойдупы.

Надежда АНТУФЬЕВА, antufeva@centerasia.ru