Лазо Монгуш. Четвёртая звезда

Этот дом вблизи Кызыла, в поселке Каа-Хем, ничем не выделяется в ряду скромных строений улицы Тувинских добровольцев. За дощатым забором – неброское деревянное здание с телевизионной тарелкой над крышей – в нем, обустроенном по стандартному современному образцу, обитает младшее поколение семьи.

А ее глава, Лазо Довуевич Монгуш, предпочитает жить так, как жил с рождения – в юрте. В ней, расположившейся во дворе под навесом, всё традиционно, как в его детстве – в центре железная печка, слева и справа – деревянные кровати, прямо – сундук – аптара. Но есть в ней такое, чего не увидишь в обычной тувинской юрте – яркие шаманские атрибуты.

Он называет себя Небесным шаманом. Звездными ночами глядит на небо. Там, в созвездии Большой Медведицы, есть родная ему звезда. Ее, четвертую из семи, он считает своим менги – желтым знаком судьбы.

 

Клад из пряничной коробки

 

– Лазо Довуевич, на день вашего рождения – новолуние, 17 февраля – в 1950 году пришлось начало нового года по лунному календарю – Шагаа, главный тувинский народный праздник. Мальчик, родившийся под праздничной луной, с рождения стал счастливчиком?

– Счастливчиком? Вряд ли. Когда я, третий сын в семье, родился в отцовской юрте, его уже не было с нами: арестовали и осудили на десять лет.

У отца была старшая сестра Дайбына. Она рожала десять раз, но выжили только трое детей, остальные умирали в младенчестве. За месяц до моего появления на свет умер ее младший ребенок, и тетя моя, как это принято у тувинцев, попросила маму отдать меня на воспитание. «Тебе будет очень трудно одной с тремя детьми, а мы с мужем вырастим малыша».

Так сразу после рождения я и переехал из юрты близ села Хорум-Даг Дзун-Хемчикского района в другую юрту – в Пий-Хемский район. Матерью и отцом для меня стали тетя и дядя – Дайбына Баян-ооловна и Чонукпен Кодур-оолович Ондары.

– А что же случилось с вашим родным отцом?

– Тут вот какая история. В сорок девятом году отец мой, Дову Баян-оолович Монгуш, на личном поле получил хороший урожай. Он ведь не только скот держал, но и землю вместе с родственниками обрабатывал. Его обвинили в том, что утаил от государства несколько мешков зерна.

Рассказывал, что был в лагерях так далеко – у самого Северного Ледовитого океана. Но все десять лет сидеть ему не пришлось: в пятьдесят третьем, после смерти Сталина, попал под амнистию. Под эту амнистию попало много уголовников, и когда они, возвращаясь из лагерей, ехали в поезде, то на остановках громили продуктовые ларьки.

После одного такого погрома он увидел коробку с пряниками, стал складывать их в себе в сумку – есть-то хотелось. А под пряниками – деньги. Много, даже сосчитать не смог. От радости перепутал поезда и поехал обратно.

Когда, наконец, добрался до Абакана, договорился с одним тувинским стариком, чтобы довез его на подводе через Саяны до Кызыла. Подвода эта была казенная, лошади довезли до столовой райпо. Так он при этой столовой и остался. Русский язык в лагерях неплохо освоил, с лошадьми с детства управляться умел, и его взяли на работу возчиком. Так до смерти возчиком и проработал.

– Как же Дову Баян-оолович распорядился кладом из пряничной коробки?

– Да никак толком не распорядился. Деньги он спрятал, тратить боялся. Он все время боялся, что за ним придут и снова за что-нибудь арестуют. Так, брал по мелочи, когда выпить хотел. А когда очнулся в шестьдесят втором, то было уже поздно: в шестьдесят первом денежная реформа прошла, и эти бумажки были уже ни на что не годны.

У меня сохранилось несколько купюр из того отцова клада: вот три, пять рублей сорок девятого года выпуска, целых двадцать пять – сорок седьмого. А эти, большие такие, и вовсе царские, дореволюционные.

О том, что у меня есть родной отец, в пятнадцать лет узнал. Летом шестьдесят пятого мама привезла меня в Кызыл – знакомиться с ним. Когда прожил в его доме месяц, он говорит: «Сейчас придет твоя родная мама, Анзатмаа Сарыгларовна». Я и у нее был, жили они на востоке Кызыла в двухэтажном деревянном бараке.

У обоих были свои большие семьи. У отца со второй женой – одиннадцать детей плюс ее старшая дочка Клара, она учительницей стала. У матери со вторым мужем – семеро. У них была своя жизнь.

Только через двадцать лет, когда уже и родной отец умер, и моя приемная мама в восемьдесят четвертом году ушла из жизни, мы хорошо сблизились с родной мамой. В 1985 году приехал ко мне кровный брат Олег, он до полковника в МВД дослужился. «Поехали, – говорит. – Мама хочет тебя видеть». И с этого времени очень дружно стал жить и с ней, и с братьями. Умерла она в девяносто втором. Ее убили: шла немножко выпившая по улице и пьяный мужик испинал ее.

 

Сказочная пещера в горе Чаргы

 

– Любимое место вашего детства?

– Мы все время кочевали со скотом: летняя, зимняя, весенняя, осенние стоянки. К осени всегда возвращались к горе Чаргы, это у реки Элегест, которая в Енисей впадает.

Взрослые очень этой горы боялись. Мама говорила, что на ней всё время как будто ребенок плачет, духи охраняют ее, не разрешают тревожить. Рассказывала, что один местный парень решил смелость показать: стал подниматься на гору с ружьем, поскользнулся, и сам себе в ногу выстрелил. Хорошо, что не в голову. Предупреждение духов – не ходи дальше.

Однажды я нашел в этой горе пещеру. Снизу входа в нее не видно, только если на противоположную гору залезешь. По горам лазить я большой любитель был. Смотрю – черная дыра. У, пещера, значит! От любопытства все мамины предостережения забыл.

Вскарабкался на запретную гору, а пещера-то сказочная! Чего только нет: одежды разноцветные, посуда невиданная, тарелки металлические, стукнешь – звон красивый раздается. И множество статуэток желтых – сидящий человек.

– Так это вы, как юный следопыт и краевед, нашли один из тех тайников, который устроили ламы, когда в тридцатых годах в Тувинской Народной Республике началось массовые религиозные гонения: разрушались буддийские храмы, преследовались монахи.

– Да, это было одно из тех тайных мест. Но я тогда, конечно, ни о чем таком понятия не имел и просто любовался, играл этими сокровищами. Пойду овечек пасти, соберу их в кучу внизу, а сам – в пещеру. Там, в холодке, и засыпал порой, накрывшись шелковыми одеяниями.

Взрослым об этом своем тайном убежище не рассказывал, только с соседским мальчиком поделился, и мы частенько там вместе бывали. Маадыр-оол, мой ровесник, тоже смелым был, но рано умер, лет в одиннадцать.

А в шестьдесят седьмом году, когда снова перебрались с летнего пастбища на осеннее, поднимаюсь в свою пещеру, а там – пусто. Ничего нет! Очень расстроился. Оказалось, приезжали люди из музея и все забрали, увезли в Кызыл.

– А вы что-нибудь выносили из этой пещеры?

– Один раз было дело. Взял маленькую статуэтку Будды, засунул за пазуху, так с ней и заснул в юрте. Фигурка выпала, и мама увидела ее. Никогда она меня не била, а тут утром как шлепнет прутиком: «Сейчас же отнеси туда, где взял! Хочешь, чтобы меня посадили?» Очень она тогда испугалась. И я перепугался – бегом к пещере, статуэтку на свое место поставил, и больше ничего оттуда не выносил.

 

Роды на коленях с канатом

 

– Чего же испугалась Дайбына Баян-ооловна?

– Как же ей было не испугаться? В памяти были свежи прежние религиозные гонения. И в советское время религия не приветствовалась.

Мама ведь и сама шаманкой была, до восьмидесятых годов людей лечила, к ней постоянно обращались. Только делалось все это тайно, тихо. Были у нее свои атрибуты – зубы звериные, лапы. Вот это огниво, по-тувински – оттук-бижек, мне от нее осталось, я с ним часто в детстве играл. Сейчас не могу для вас таким древним способом огонь добыть – кремня нет. Старинная вещь, думаю, что ей лет сто, не меньше.

Она и роды принимала так, как это в старину у тувинцев делали. Все, кто не хотел в больницу ехать, к ней обращались. Я мальчишкой помогал ей волосяную веревку толстую, как канат, натягивать.

– Зачем роженице канат?

– Обязательно нужен – для опоры во время схваток. Канат через всю юрту натягивали как можно туже, на него накидывали мехом вверх шубу овчинную, чтобы мягче было. Роженица вставала на колени, так, чтобы веревка у нее под мышками была. Сзади – шаманка, мама моя, спереди – женщина, которая должна ребенка принять.

Мама столько родов приняла у соседок! И у дочерей своих – старшей Борбаан, и младшей Светланы – тоже. И обязательно Борбаан почему-то зимой рожает. А нас, всех мужчин, выгоняют из юрты на мороз. Зять Содуй-оол, брат Эрес-оол и я разводим на снегу костер, или в кошаре возле овец греемся, ждем, когда всё закончится. Совсем замерзаем, а она всё мучается, кричит.

До сих пор заклинание Борбаан помню: «О-о-о, Содуй-оол, Содуй-оол, чтоб больше я от тебя родила? Нет!» «Ну, – думаю, – в следующем году сестра точно не будет рожать, раз так клянется». Как бы не так!

 

Имя наоборот

 

– Лазо Довуевич, какое отношение имеет ваше имя к большевику, участнику Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке Сергею Лазо? Хотя в Туве в те времена детей и называли самыми неожиданными фамилиями, словами из советской истории, мне после того, что вы рассказали, трудно представить, что ваши родители дали вам имя в честь него.

– Правильно, не давали. Озал было мое имя. Был им до восемнадцати лет. А в восемнадцать поехал в Туран паспорт получать. Пока своей очереди ждал, услышал, что имя себе можно выбрать другое – поменять. Двое как раз и меняли, я третьим решил стать. Сижу, размышляю, на свое написанное на бумаге имя гляжу. А потом прочитал Озал с конца, и красиво получилось – Лазо. Так им по паспорту и стал. Но те, кто меня мальчишкой помнят, до сих пор Озалом называют.

А о том, что был такой человек, которого японцы сожгли в паровозной топке, узнал только тогда, когда фильм «Сергей Лазо» посмотрел. В Туве нас трое с таким именем оказалось: Лазо Оюн, Лазо Седип и я. Мы, взрослыми уже, подшучивали над собой, когда на разных соревнованиях встречались: «Одного молдаванина кинули в топку, и получились три тувинца-спортсмена».

– Ваш хороший русский язык – это заслуга школьных учителей?

– Я же среди русских вырос – в Пий-Хемском районе, он – самый русскоязычный в Туве. А школа? Честно скажу: в школе, в селе Ээрбек, я только четыре класса проучился. В первый класс отдали меня в девять лет, очень стеснялся, что такой большой среди семилетних малышей учусь. Но занимался хорошо.

Не нравилось только, что в интернате жить надо, я же в юрте привык, на природе. А еще то, что старшие мальчишки издевались над младшими, а я гордый был – никогда им не поддавался.

Старшие пацаны нас так испытывали: клали на стол пять копеек и били наотмашь в лицо. Если упадешь – проиграл. Если устоишь – деньги твои. Я не падал. И так первые свои деньги зарабатывал. Монетку пятикопеечную прятал за щеку – надежное место, не потеряешь, и не украдет никто. Один раз, когда спал, проглотил ее. Перепугался, но ничего со мной не случилось – сама вышла, естественным путем.

Не нравилось мне там, все время сбегал. Брат Эрес-оол посадит на лошадь, привезет в интернат и домой поедет. Только успеет чаю напиться, а я уже тут как тут – прибежал назад к юрте. Так всё время и бегал.

После четвертого класса окончательно отказался учиться. И заставить было невозможно: только о школе разговор пойдет – уйду в тайгу, и дня два, три меня нет. Так и махнули рукой.

Вот так я даже школу не окончил. Не получил образования. Мама успокаивала: ты не расстраивайся, у тебя не к наукам дар, а другой – то, что увидишь, можешь сам сделать. Вещь эту человек сделал, а ты тоже человек, значит, и ты сможешь.

 

Мужчина должен уметь делать всё

 

– Где же всему, что умеете, научились?

– В работе и научился. Отец мой приемный, Чонукпен Кодур-оолович Ондар, так говорил: «Мужчина должен уметь делать всё». Он рано умер, мне восемь лет было, но я эти его слова хорошо запомнил.

В четырнадцать лет начал работать сеяльщиком. Трактор сеялку тянет, а я за ней иду и слежу, чтобы зерно в землю ровно ложилось, чтобы камень или комок не попал. Одновременно приглядывался к работе трактористов, в ремонте помогал, пробовал сам трактором управлять.

Совхоз «Красный пахарь» был гордостью не только района, а всей Тувы – самый крупный, самый богатый, а директор Пётр Астафьев – большой человек, Герой Социалистического Труда. Техники – 240 единиц. При совхозе специальная комиссия была, немного учили, а потом экзамен принимали. Этот экзамен с первого раза сдал, стал трактористом-комбайнером широкого профиля. В 1975 году занял первое место по уборке урожая, совхоз наградил сварочным аппаратом, он до сих пор у меня действует.

На стрижке много работал. В совхозе большие отары были: тысяч шестьдесят пять овец, около семидесяти чабанских юрт. Стрижка в июне начиналась и продолжалась месяца полтора. Норма – 65 килограммов шерсти в день. А я в день где-то триста настригал.

Даже чемпионом республики был – рекорд поставил. Давали норму: электрической стригальной машинкой остричь шесть овечек. Засекали общее время, а потом делили на шесть. У меня среднее время на одну овцу получилось две минуты 48 секунд.

Осенью после уборки урожая переходил на машину. Возил зерно за Саяны, в Кызыл за углем приезжал. Потом научился и стал механиком по паровым котлам. При совхозе большая котельная была – шесть паровых котлов. Обеспечивала теплом контору, машинно-тракторную станцию, гаражи, некоторые дома, включая дом председателя.

А большинство домов в Туране печами отапливались – русскими, в которых хлеб пекут. Так некоторые из них я клал: агроному Иконникову, парторгу Кицину, еще племяннику Астафьева. Печей десять, не меньше, сложил. Если в Туран приеду, сразу свою работу и почерк узнаю.

 

Печницкая и портновская хитрости

 

– Печник – важная профессия. Если печка плохо сложена, дымит, то в доме житья не будет. А для русской печки, знаю, особое мастерство нужно. Где же вы ему обучились?

– Был такой бригадир строителей Каргополов, я у него в селе Ээрбек в бригаде работал, он и показал. И одной важной печницкой хитрости научил. Ведь как бывает: некоторые люди сразу все деньги за работу не отдают, а только половину. Говорят: «Посмотрим, как топиться будет». А потом всё тянут. Спрашиваешь: «Всё хорошо?» «Да, хорошо». А расплатиться не торопятся.

Чтобы таких хитрецов перехитрить, надо вот что сделать: бутылку из-под водки на проволоке в конце трубы повесить. Топить начинают, зола потихоньку вокруг бутылки скапливается, и дым не верх идет, а в дом. Прибегают к мастеру:

– Почему печка дымит?

– А почему деньги не додал?

– А если отдам – дымить престанет?

– Конечно, перестанет.

Вытянул бутылку из трубы, и всё в порядке. Вот это хитрость!

Уроки те из строительной бригады очень пригодились: вот эту пристройку к дому один сделал, гараж 6 на 18 метров в прошлом году построил. По металлу тоже могу. Эту печку в юрте сам сварил, но швы у нее только сбоку. Люди удивляются: как это так – сверху швов нет, как лист металла можно так согнуть? Придумал.

– Это весь список умений, ничего не забыли?

– Ой, шить еще могу, кроить. Это мама научила. У нее свой хитрый метод был. Как вечер, начинает кроить. Начертит острым кусочком мыла на ткани и просит: «О, сына, что-то руки не так режут, отрежь ты за меня». Берусь за ножницы, режу. Она хвалит: «Вот как хорошо отрезал, а теперь сшей вот тут, а то я что-то совсем не вижу».

Так всему и научила. Когда у меня свои дети появились, всё им шил: рубашечки, брючки, шапочки, безрукавки. Даже куртки.

Фотодело освоил. С семьдесят восьмого снимать начал, когда мне фотоаппарат «Смену» подарили – мой первый серьезный приз за победу в борьбе хуреш.

Готовить могу. Вот тараа, угощайтесь. Вы тараа знаете?

– Конечно, я же в Туве живу. Все традиционные тувинские блюда знаю, только каждый их по-своему готовит, всегда у них разный вкус.

– Вот и у меня свой рецепт тараа. Обжаренное пшено смешиваю с сушеным творогом, сахаром и маслом, топленым или растительным, до однородной массы. Как за рубеж еду, обязательно в пластиковые бутылки от молока кладу и с собой беру. А там в костер бросаю, когда духов кормлю, людей угощаю. Им очень нравится. И сам ем, вкусно и очень сытно. Тараа не дает мне за границей голодать.

 

Продолжение – в №10 от 18 марта 2015 года.

 

Фото:

1. Лазо Монгуш – камлание шамана. Республика Тыва, Овюрский район. 15 июня 2014 года. Фото Василия Балчый-оола.

2. Дайбына Баян-ооловна Ондар – мама, воспитавшая Лазо Монгуша. Этот расплывчатый любительский снимок – единственный с ее изображением в семейном архиве. Слева от нее невестка Бак-кыс Ондар, супруга сына Эрес-оола. Справа – золовка, сестра мужа, Дина Ондар. Тувинская АССР, Пий-Хемский район. Лето 1966 года.

3. Старинное огниво, по-тувински – оттук-бижек, досталось Лазо Монгушу от матери-шаманки. Кызыл, 28 февраля 2015 года. Фото Василия Балчый-оола.

4. Лазо Монгуш – фотография передовика производства, сделанная для Доски почета совхоза «Красный пахарь». Тувинская АССР, город Туран. Ноябрь 1975 года.

 

Интервью Надежды Антуфьевой с Лазо Монгушем «Четвёртая звезда» войдёт седьмым номером в шестой том книги «Люди Центра Азии», который сразу же после выхода в свет в июле 2014 года пятого тома книги начала готовить редакция газеты «Центр Азии».

Надежда АНТУФЬЕВА antufeva@centerasia.ru