Несладкий Витаминыч

Александр Мезенцев – врач-педиатр высшей категории, а по-простому – детский доктор. Врачебный стаж – тридцать пять лет, из них тридцать – в детском отделении республиканской инфекционной больницы.

Его знают в самых дальних уголках Тувы: маленьких пациентов привозят к нему отовсюду.

Дети, которым трудно произнести сложное отчество – Ве-ни-а-ми-но-вич, называют его так: Витаминыч.

Но он – совсем не сладкая витаминка. К больному малышу – добр, к мамаше, не заботящейся о здоровье ребенка – строг. Начинающему врачу, рискнувшему брать у него уроки, не поздоровится, требования по самым высоким стандартам старой советской школы: врачебный долг, этика, постоянное совершенствование, интерес и уважение к больному и болезни.

Обо всем имеет свое мнение, которое высказывает напрямую, в том числе – об абсурде инструкций ради инструкций и современной пародии на страховую медицину.

Чрезвычайно не любит звонки из разных начальственных зданий по поводу особого отношения к ребенку «важного» человека.

И абсолютно уверен, что жизнь свою построил правильно: что может быть прекраснее, чем лечить детей!

АБСУРД ИНСТРУКЦИЙ

– Александр Вениаминович, начнем с непарадного вопроса: почему так часто ругают современную медицину?

– Хороший вопрос. Особенно, если его врачу задать. Думаю, потому что врач все меньше времени больному уделяет.

На это есть свои причины. Во-первых, врачей не хватает, у нас, в Туве, это особенно заметно. Во-вторых, врачи загружены ненужной, зачастую надуманной работой. Отчеты, справки, обоснования, описания.

Доходит до абсурда: тот врач, который от больного не отходит, выхаживает – плохой, потому что историю болезни заполняет через пень-колоду. А тот, что к больному почти не подходит – хороший, потому что история болезни у него оформлена так, что комар носа не подточит: все описания, все точки и запятые на месте.

Я не говорю, что история болезни и справки разные вовсе не нужны, но должен же быть разумный предел всему. Лучше лишний раз к больному подойти.

Западные страны – Англия, Франция, Испания – нашу советскую систему во многом за образец берут, а мы перенимаем у них только то, что разрушает наше здравоохранение.

Контролирующие организации – это отдельная история, их количество все увеличивается. Наркоконтроль один чего стоит. В 1974 году я после окончания четвертого курса впервые работал во время практики в районной больнице. В перевязочной была коробка с наркотиками: промедол, морфий, омнопол. Никто не трогал!

А сегодня обычные седативные – успокаивающие – препараты приписали к сильнодействующим. Хранить их теперь надо в специальном помещении за железной дверью, в специальном сейфе.

У ребенка – судороги, пока сестра бежит в спецпомещение за лекарством, пока назад – время идет, но это никого не интересует. Реланиум отнесен к наркотикам – и все тут. Потом врач еще обосновать должен, что надо было препарат вводить обязательно.

Проверяющий, который ни дня не работал в больнице, еще и придираться будет: «А реланиум можно было и не вводить, ребенок, у вас, наверное, просто беспокоился, у него судорог-то не было».

Он не видел ребенка, но у него – инструкция. И он по инструкции – прав. Вот такая получается история.

ПАРОДИЯ НА СТРАХОВУЮ МЕДИЦИНУ

– Стала ли всеобщим благом страховая медицина, которая, по задумке государства, должна была вывести здравоохранение России из финансового тупика?

– Это в Германии – страховая медицина, а у нас в России – пародия на нее. Эта система делает из врача ремесленника, убивает творческий поход к лечению. Желание совершенствоваться убивает.

Все – строго по стандартам, все расписано: вот болезнь, вот список препаратов, которые применяются при легкой форме заболевания, при состоянии средней тяжести, при тяжелой форме. Вот набор необходимых обследований. Шаг влево, шаг вправо – нарушение. Но ведь это же косность!

Люди – разные, у всех разный организм, восприимчивость к лекарствам, сопутствующие заболевания. Назначил врач Иванову стандартный, из утвержденного списка, препарат, а он для него неэффективен. Но если назначит более эффективный препарат, которого в этом заветном списке нет, он – нарушитель и, хотя человеку жизнь спасет, его накажут: «Вы не вписались, вышли из стандартов».

А вот если будете строго по стандарту действовать, а пациент захужеет и умрет, вас – оправдают. По стандарту. Вот это, считаю, дикость.

Нас учили, что больного нужно лечить комплексно и индивидуально. Сейчас все это уничтожается, все по шаблону.

Спрашивается: зачем тогда шесть лет будущих врачей учить? Посадите компьютерщика, забейте на жесткий диск все программы лечения больного, все симптомы. Клавишу нажал – получил все рекомендации. Можно к больному не подходить. Кошмар это будет, а не медицина.

– Как же работать при такой системе?

– И многие врачи уже спрашивают себя: зачем работать в этой дикой системе? Когда ты ежедневно спасаешь больных, а тебя потом бьют – кто это долго выдержит?

Если еще недавно милосердие, доброта, душевность были обязательными качествами для врача, то сейчас многие в них уже не нуждаются – есть инструкция. А если врач будет только инструкцией руководствоваться, ему уже незачем интересоваться новыми лекарствами, журналы научные выписывать. К чему мы придем?

В 2008 году, когда ввели путинские доплаты врачам, все сначала радовались. А потом оказалось, что получили надбавку к зарплате всего десять процентов врачей: участковые и врачи «Скорой помощи».

Мы, педиатры-инфекционисты, попали в категорию «узких» специалистов. К узким отнесены и хирурги, стоматологи, акушеры-гинекологи, невропатологи, окулисты, отоларингологи.

Мы, конечно, рады за участковых – труд их более достойно оплачивается, только вот качество их работы нисколько, на мой взгляд, не улучшилось. Часто они мало-мальски сморят больного и к нам, к «узким», отправляют, больные к нам потоком идут.

Нередко приходят мамы и говорят: «Я не хочу к участковому идти, он неграмотный у нас. Я хочу, чтобы меня проконсультировал грамотный врач». И мы выполняем функцию участкового врача.

Многие уходят в участковые, бросив «узкую» специальность, а специалистов и так не хватает. Во многом вся эта неразбериха – из-за того, что нет четкой организации, много бюрократии ненужной.

Вот нам дают план: столько больных, столько койко-дней, столько инфекционной патологи – это же абсурд. И мы подгоняем планы – это дикость.

Инфекционная патология часто непредсказуема, 70 процентов больных – с диагнозом «остро-кишечная инфекция», против нее никаких прививок нет. Мы, конечно, составляем план, но все равно невозможно предвидеть точное количество больных с острой инфекционной патологией.

Подъем таких инфекций – летом и осенью. В это время у нас больные, как на конвейере. По стандарту больной со среднетяжелой кишечной инфекцией должен 12 дней в стационаре лечиться, мы лечим его три или четыре дня. Если всех будем лечить по двенадцать дней, то перевыполним план, а это – наказуемо.

Если не выполним план – нас бьют, а если перевыполним – еще больше бьют, что свыше наработали – не оплачивается. Вот такая дикость.

Мне хочется иногда закричать на всю страну «Молодые люди, не поступайте в медицинские вузы!» Не завидую молодым докторам. Да и качество подготовки молодых врачей упало, и самопожертвованию их уже не учат.

ПРАГМАТИКИ И ПОФИГИСТЫ

– Молодые врачи значительно отличаются от врачей со стажем?

– Не просто отличаются, они – другие. Нас, врачей-стажистов, воспитанных прежней, советской медицинской школой, уже не переделаешь, мы все выдержим и будем работать так, как нас учили.

А вот среди молодых есть уже врачи-прагматики, врачи-пофигисты. И реформы последних лет способствуют увеличению их количества.

Когда мы были молодыми врачами, больше интереса к больным у нас было. Слышим: «Интересный больной во вторую соматику поступил». Едем смотреть этого больного. А сейчас некоторые врачи-интерны в соседнюю палату не заглянут, чтобы особый случай на практике увидеть. Удивляюсь такому безразличию.

Одна врач-интерн пробыла у нас на практике три дня, потом ушла и не вернулась. Подруга передала ее слова: «А что мне напрягаться, я все равно в районе буду работать. И всех сложных больных буду в Кызыл отправлять».

Есть у старых докторов такое правило: «Легкий больной выздоровеет сам, среднетяжелого вылечит толковый фельдшер, тяжелый – это прерогатива врачей».

Что ты за врач, если постоянно тяжелых больных в город отправляешь? Ты же скоро все забудешь, ведь врач должен оттачивать свое мастерство, постоянно поддерживать его на высоком уровне, леча тяжелых больных.

Кишечную инфекцию, даже тяжелую, можно лечить по клиническим показаниям, даже без анализов. Ребенок потерял жидкость и основные электролиты, дай ему то, что он потерял: эффективный антибиотик коротким курсом, далее – биопрепараты.

Болезнь надо уважать, иначе результата не получишь. Изучать болезнь надо, постоянно квалификацию повышать.

ТРИ ЗОЛОТЫЕ ДЕВОЧКИ

– Неужели все так безнадежно: благородство, самопожертвование, ответственность человека в белом халате, выполняющего свой долг несмотря ни на что, останется только в красивых фильмах и книгах?

– Я все же верю, что есть среди молодых докторов такие, кто выбрал это дело раз и навсегда, кто будет служить людям несмотря ни на что. И даже могу привести конкретный пример.

В августе 2008 года я в отделении один остался. А в это время столько больных поступает, что и вдвоем тяжело. Вызывают в приемный покой, бежишь, а там не один больной, а трое, четверо, пятеро. Как сортировщик между ними порхаешь: определяешь, кто тяжелый, кому нужно срочно лекарство капать. А в отделении просто кошмар: у одного – судороги, у другого – рвота.

Как раз в такие дни дали мне трех врачей-интернов. Думаю: не дай бог, придут сейчас стандартные прагматики, совсем с ними зашьюсь, уже отказаться хотел.

На мое счастье золотые попались девочки – Аржаана Тулуш, Шенне Ондар, Шончалай Ондар. Сказал им только: «Один раз скажу – все. А потом – смотрите истории болезни, работайте. За дурацкие вопросы буду жестоко наказывать – некогда на них отвечать».

И так мне помогли эти три девочки! Они должны работать до трех часов дня, а оставались до шести, до восьми. Однажды Аржаана пошла больного принимать, и нет ее. Прихожу в приемный покой, а у нее сразу шестеро больных. «Александр Вениаминович, я приму их». Двоих у нее забрал, ушла она в девятом часу, когда все сделала. Сейчас в Чадане работает, сложно там ей, но держится, время от времени звонит, стараюсь советом поддержать.

Когда эти девчонки сдавали экзамен после интернатуры, я был в экзаменационной комиссии. Мне их руководитель говорит: «Вы, Александр Вениаминович, их так захвалили, уж так захвалили». Обычно от меня похвалы трудно добиться, но здесь был уникальный случай.

ЭТО – СВЯТОЕ

– А с каких пор маленькие пациенты стали вас Витаминычем называть?

– Это началось, когда я еще молодым доктором был. Уже и не помню, с чьей легкой руки. Мне нравится: с медицинской тематикой отчество, да и детям проще выговорить Витаминыч, чем Вениаминович.

Я папу своего, Вениамина Александровича Мезенцева, очень уважаю, он был для меня очень дорог.

Его молодость пришлась на войну, образование получить не удалось. В войну отец работал на заводе. Как-то они с напарником несли баллон, наполненный ацетиленом. Напарник оступился, а отец руку под баллон подставил. Покалечился, но завод от взрыва спас. Рука так и осталась скрюченной.

Он был умнейшим человеком. Читал запоем. Библиотекарь деревенская от него скрывалась даже, потому что он постоянно ее в район гонял, новые книги требовал. Я до сих пор благодарен отцу за то, что он и меня к чтению приучил, ведь чтение – и художественной, и научной литературы – пробуждает любопытство, заставляет постигать новое.

Он для нас все сделал, что мог. Очень гордился, что у него, простого крестьянина, все дети в люди вышли – высшее образование получили. В деревне это считалось большим достижением. Я окончил медицинский вуз, сестра Татьяна – юридический факультет Хабаровского госуниверситета, брат Алексей стал стоматологом. У всех жизнь сложилась.

После смерти мамы папа один жил, никуда не захотел переезжать. Скрюченной рукой своей научился картошку чистить. Мужскую работу он всю умел, а вот женскую при маме не выполнял, мама его жалела. До сих пор у меня в душе такой тяжелый осадок оттого, что мы отца, послушавшись его, одного оставили, что угас он, когда нас рядом не было.

– А где ваши родные места Александр Вениаминович?

– Моя родная деревня Жеблахты – в пятнадцати километрах от села Ермаковского Красноярского края. 22 мая 1953 года я там родился. Там вырос, каждый кустик там знаю. На кладбище зайду – знаю всех, кто там лежит: с ними дружил, общался, разговаривал.

Деревня моя – это словами не передать, это – святое. Часто ездил туда, когда учился, когда молодым доктором был, и сейчас езжу. В деревне у нас из старших Мезенцевых только папин младший брат Владимир остался. Он один живет, с моим младшим братом Алексеем его поддерживаем: денег подкинем, дрова купим, приезжаем с продуктами. Две сестры у нас там двоюродные. Нас всегда там ждут и всегда рады.

И родители для меня – святые. В деревне про маму старожилы до сих пор говорят: «Анна Ивановна недругов не имела». Никого она не осуждала, не обижала, для всех доброе слово находила. И отца уважала, никогда не позволяла себе его оскорбить или унизить.

А какой она квас делала! Сейчас никто так не делает. Из свеклы квасники изготовляла, по специальному рецепту. Свадьба в деревне или похороны – маме всегда квас заказывали. Квас у нее получался темный-темный, терпкий, густой. Я говорил: «Мам, тебе надо квас продавать». «Что ты, сынок, так нельзя».

Мама раньше отца умерла, в 2001 году, мы хороший памятник ей поставили. Отец ее на пять лет пережил, в 2006 году умер, рядом похоронили. Тоже памятник поставили.

В деревне говорят: «Мезенцевы ребятишки постарались, родители им все дали, а потом – они им». Люди все отмечают. И нам не стыдно домой приезжать. Когда мама с папой были живы – так они радовались, когда я приезжал!

НЕ ВТОРОЙ СОРТ

– Что привело вас в медицину?

– Восьмилетку я в деревне окончил, а в девятом и десятом классе учился в районном центре – селе Ермаковское. В школе больше всего одну дисциплину любил – органическую химию: нравилось, что эта наука – о живом. И формулы писать здорово получалось. Любой процесс в организме можно формулами обозначить. И в мединституте биохимия была любимым предметом.

В мединститут отец посоветовал поступать. Подал заявление в Красноярский медицинский институт, на лечебный факультет.

Перед вступительными экзаменами по общежитию ходила женщина и переманивала парней на педиатрический факультет. Говорила, что парней туда даже с тремя тройками возьмут. Я с перепугу заявление переписал, думал, что мне, деревенскому, выше тройки не получить.

Сдал экзамены на пятерки и четверку, мог бы и на лечебный факультет пройти. Но стал педиатром и без всякой рисовки скажу: вернись в то время, сразу бы написал заявление на педиатрический факультет. У нас была просто замечательная группа будущих детских врачей: десять парней и две девушки. Мы до сих пор дружим.

– А почему у абитуриентов педиатрический факультет меньше котируется?

– Потому что нас, педиатров, некоторые считают врачами второго сорта. Это – глубокое заблуждение.

Педиатры – доктора самодостаточные. Хороший педиатр взрослого и с дизентерией, и со стандартным воспалением легких сможет лечить. Терапевт грудного ребенка с такой же патологией – не сможет.

У взрослого чаще всего процесс протекает предсказуемо, он о своих симптомах сам расскажет. С ребенком, да еще с грудным, все иначе.

Чем ребенок младше, тем труднее сделать прогноз. Динамика патологических процессов у него зачастую лавинообразна, непредсказуема. Утром он улыбался, прыгал, смеялся, а в обед – запомирал.

Ребенку все препараты, особенно сильно действующие, рассчитываются на килограмм веса. Нужно точно знать дозу. Особенно это касается противосудорожных, жаропонижающих, сосудистых, а также антибиотиков. Передозировка катастрофична.

У взрослого – все гораздо проще: антибиотик по одной таблетке три раза в день – не промажешь. В педиатрии это не проходит, нужно знать, можно ли дать этот препарат ребенку до года, есть препараты, которые нельзя применять до пяти, семи, пятнадцати лет.

У детей картина болезни меняется быстро. Поэтому детские врачи постоянно в состоянии напряжения. Это не страх, но мы постоянно в форме, нам расслабляться нельзя.

– Когда в июне 2009 года тувинская инфекционная больница прославилась лечением укушенного клещом путешественника Федора Конюхова, вы консультировали его?

– Он лежал в диагностическим отделении, врачи которого установили точный диагноз и провели квалифицированное лечение.

А я, в основном, орудовал фотоаппаратом: сделал снимки и подарил путешественнику и коллегам на память. А когда 18 июня – через неделю после госпитализации – Конюхов выписывался, мы устроили ему маленькие проводы и снялись вместе с ним и его супругой, сыном, приехавшими в Кызыл после сообщения о болезни.

– Была целая эпопея с эвакуацией больного из степей Монголии через российскую границу – в Кызыл. Странно, что столь опытный путешественник, сделавший странствия по миру своей профессией, отправился по Великому шелковому пути в самое опасное клещевое время, предварительно не сделав прививки от клещевого энцефалита.

– Укус клеща может вызвать три вида заболеваний: клещевой энцефалит, клещевой боррелиоз – болезнь Лайма, клещевой риккетсиоз. Так вот у Федора Конюхова был как раз риккетсиоз.

Прививок против клещевого риккетсиоза не разработано, так как затраты на них признаны неэффективными: болезнь протекает легко, и только три – пять процентов случаев – тяжелые. Конюхову не повезло: он попал в эти тяжелые проценты.

25 ЧАСОВ В СУТКИ

– Как получилось, что в Туву попали?

– В 1976 году окончил мединститут, получил направление. С нами никто особо не советовался, желания не спрашивал, сказали: «Александр Мезенцев, поедете в Туву».

Надо – значит надо, тем более, что родные места – под боком. И вот уже 35 лет моя жизнь – здесь: 2 августа 1976 года – запись о приеме на работу в трудовой книжке.

Не раз звали на родину – в Красноярский край. Но не хочу я куда-то ехать, моложе был – не хотел, а сейчас – тем более. У нас здесь интереснее работать. Население местное очень доброжелательное. Даже в трудные девяностые никакого негатива я не ощущал.

Лечу детей, и это – главное.

– Вы с женой Галиной Кирилловной работаете вместе. Это сложно?

– Крайне неудачное сочетание, когда муж и жена – медики, к тому же – одной специальности. Она у меня – трудоголик, никогда отвлечься не может. Это неправильно. Врачу важно уметь отключаться, чтобы восстановить силы. Моя Галина Кирилловна о делах думает 25 часов в сутки.

Мы постоянно обмениваемся опытом, советуемся, без этого – никак. У нас хороший коллектив, нас три врача – заведующая детским отделением Оюмаа Эрес-ооловна Куулар, Галина Кирилловна и я.

Дети у нас уже взрослые. Дочери Наталье – 25 лет, она окончила Уральскую юридическую академию. Работает в Екатеринбурге в военно-страховой компании. Сыну Павлу – 26 лет, трудится в фирме в Кызыле, он – специалист-компьютерщик.

– Как вы проводите выходные, отпуск?

– Летом в парк ходим, на Енисей. Жена с дочкой ездили несколько раз в Сочи. Галина Кирилловна обижается, что не езжу с ними, но не люблю я эти вещи: куда-то далеко ехать, ходить в толпе.

Уезжаю в родную деревеньку. Беру с собой фотокамеру, природу снимаю, людей.

Окончание – в № 14 от 15 апреля 2011 года.

Фото: 2. Александр Мезенцев: болезнь надо уважать.

3. Педиатрам расслабляться нельзя. Врачи и интерны детского отделения республиканской инфекционной больницы. Кызыл, 2 марта 2005 года.

4. Студенты-пятикурсники Красноярского медицинского института – будущие детские врачи. Александр Мезенцев – в центре, в первом ряду. Красноярск, 1975 год.

5. Прощание с пациентом-путешественником. Врачи республиканской инфекционной

больницы с Федором Конюховым, его супругой и сыном. В день выписки – 18 июня 2009 года. Кызыл.

6. Александр и Галина Мезенцевы: супруги и коллеги. 31 января 2007 года.

Беседовали Надежда АНТУФЬЕВА, Виктория ЛАЧУГИНА