Зоя Докучиц. Жизнь прожить — не поле перейти

Этот балкон на четвертом этаже дома № 58 по улице Ленина летом улыбается прохожим всеми своими цветами. Такая же улыбчивая и доброжелательная и хозяйка цветущего садика – Зоя Филипповна Докучиц.

«Погрустить и поплакаться можно в подушку, – поясняет она свою жизненную установку, – а к людям нельзя идти с хмурым лицом. Ты улыбнешься, и человек в ответ улыбкой засветится. Вот и станет чуть светлее. Да мне и по рождению грустить не положено – первого апреля на свет появилась – в День смеха».

Родилась в Магнитогорске, военное детство под паровозные гудки прошло в казахстанских степях, потом снова Урал, а с 30 апреля, дату помнит точно, 1959 года – в Туве. Выпускница зоотехнического отделения Троицкого ветеринарного института начинала свою работу в сельском хозяйстве в селе Торгалыг – колхоз «Свобода труда». Потом были Шагонар, Туран, Кызыл.

«Жизнь прожить – не поле перейти» – так Заслуженный экономист Тувинской АССР, ветеран сельского хозяйства республики Зоя Докучиц назвала свой специально подготовленный для газеты «Центр Азии» мемуарный очерк о прожитом и пережитом.

Родом из народа

В известной нашему поколению песне есть такие слова: «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой». Оттуда вышел и наш род: на Украине крестьянствовали все поколения по маминой линии. Прапрабабушка Анна и прабабушка Наталья еще застали крепостное право.

Крестьянская реформа 1861 года отменила его, но землю надо было выкупать у помещиков. Сделать это могли немногие. Моя бабушка по маминой линии Мария Григорьевна, в девичестве Рябкова, родилась в 1875 году в семье, не имевшей земли, и с детства работала по найму у помещика.

Семья ее мужа, Лукьяна Тимофеевича Сальника, имела в собственности землю. Дети в этой семье получили церковно-приходское образование. После женитьбы Лукьяну Тимофеевичу был выделен земельный надел. Но его не хватало для полного благополучия семьи.

Лукьян Тимофеевич воевал в Первую мировую войну, с самого ее начала по 1916 год. За храбрость и отвагу был награжден двумя Георгиевскими крестами.

Столыпинская реформа, дававшая право крестьянам закреплять в собственность надельные земли, расшевелила и их село. Крестьяне переселялись на свободные земли. В начале 1917 года семьи Рябковых и Сальников вместе с односельчанами в поисках лучшей доли отправились в Казахстан. Ехали в товарных вагонах со скотом, домашним скарбом, орудиями для обработки земли, семенами.

Добрались до поселка, стоявшего на реке Жабай, притоке Ишима. Там переночевали, а утром землеустроители стали нарезать прибывшим землю с учетом количества членов семьи. У Лукьяна Тимофеевича и Марии Григорьевны Сальников тогда было семь детей: Порфирий, Павел, Степан, Яков, Наталья, в будущем – моя мама, Анна и Иван. Ваня вскоре умер, еще двое детей – Михаил и Мария – родились уже на новом месте.

Сбежать от раскулачивания и ссылки

Поднимая казахстанскую целину, строя себе жилища, переселенцы трудились от зари до зари. Засеяв земельные наделы привезенными семенами, уже в первый год получили богатый урожай зерновых, картофеля и овощей. Местные дивились упорству приезжих и новым культурам овощей: помидорам, перцам, баклажанам и чесноку.

Постепенно освоили всю отведенную целину, развели скот, построили целый поселок. Старшие дети Лукьяна и Марии создали свои семьи, но жили с родителями. В этих местах в Северном Казахстане, на территории будущей Акмолинской области, мои предки прожили восемь лет, а в 1925 году снова отправились в путь – ближе к Уралу, в село Щербиновку.

С родней и соседями двигались по казахстанским степям своим ходом. Начали путь в самую распутицу, в марте, чтобы к посевной быть на месте. Скарб, орудия труда, семена везли на телегах, запряженных конями, волами, и даже коровами. Когда застревала чья-то подвода, сообща вытаскивали ее и шли дальше. Путь в четыреста километров преодолели за полмесяца.

В Щербиновке женатые дети – Порфирий, Павел и Степан – построили свои дома и жили отдельно от родителей. А сам Лукьян Тимофеевич Сальник недолго прожил на новом месте – умер в 1926 году.

Мария Григорьевна поднимала младших детей одна. Дочь Наталью, мою маму, 1912 года рождения, она выдала замуж в шестнадцать лет – в семью, в которой та была в няньках. Наталья мужа не любила и дважды сбегала от него. Это и спасло от ссылки: когда мужнину семью пришли раскулачивать, ее в их доме не было. «Бог меня спас», – не раз говорила мама, вспоминая то страшное время.

Чтобы уж наверняка не нашли, проявила смекалку: уехала на строительство железной дороги, которая соединила город Магнитогорск со станцией Карталы.

Железная дорога с постоянной сменой места жительства маму мою и спасла: там познакомилась с Филиппом Ульяновичем Анденко, в 1930 году они поженились, а через год на станции Роднички у них родилась дочь Раиса. Сын Николай родился в 1934 году уже на другой станции – Буранной.

А вот я оказалась не станционной, а городской: родилась 1 апреля 1937 года в Магнитогорске, где отец тогда работал на строительстве домны. Но недолго. В 1939 году он уехал на строительство Карагандинской железной дороги и вскоре забрал нас к себе на станцию Кушмурун, там он работал дежурным.

Наш казахстанский земляной домик

Поначалу жили в вагончике, потом поселились в построенный родителями земляной домик. Такие жилища в Кушмуруне были у многих. Их складывали из пластов дерна, которые скреплялись навозом и глиной, замешенными на солоноватой степной воде.

В домике – комната и кухонька, оконца – чуть выше земли. В зимние вечера их снаружи завешивали плотными матами из камыша: ветра в Северном Казахстане ледяные, тепло надо беречь.

В 1941 году, 10 января, родилась сестра Света. Мы немного расширили свое домовладение: добавили летнюю кухню и скотный двор. Завели кур, козочек.

В июне к нам в гости приехала мамина сестра Анна. Мы пошли на базар, как вдруг загудели паровозы, забил станционный колокол. Все ринулись на привокзальную площадь: там по радио Москва передавала сообщение о нападении Германии на Советский Союз.

Весной сорок третьего папу забрали на фронт. У мамы на руках остались четверо детей от двух до двенадцати лет.

Продуктовые карточки берегли, как зеницу ока, страшно было остаться без пайки хлеба. Выручали небольшие огороды, где жители выращивали овощи, да еще немного сажали картофеля и кукурузы за поселком, в поле. Но военные годы были очень засушливыми, и урожай получался небольшой.

Ближе к весне запас картофеля и овощей истощался, и мы переходили на подножный корм. Варили супы из крапивы, лебеды, выкапывали в степи луковицы съедобных растений. Во время цветения шиповника собирали лепестки, сушили их – это была заварка для чая.

Заготавливали много солодки, она заменяла нам сахар. Ее же использовали как лекарство при простудных и желудочных заболеваниях. А если очень хотелось есть, жевали солодку, и чувство голода на время отступало. Летом сушили ягоды дикой вишни, а зимой варили из нее и солодки компот.

Зимой топили печи углем – железнодорожникам его выдавали. Кругом – степь, дров не было, поэтому старались, чтобы печь не затухала. Если все же к утру тлеющих углей в печи не оказывалось, выходили на улицу, смотрели, у кого идет дым из трубы. Брали ведерко, немного сухих стеблей подсолнуха или кукурузы, шли к соседям, просили угольков, сверху чтобы они не затухли, кидали стебли и бежали домой растапливать печь.

Унесённая ветром

Зимой железнодорожные пути заносило снегом, и тогда всех взрослых, старших школьников, бросали на расчистку. В Казахстане такие сугробы надувает, что двери в домах там всегда открываются вовнутрь, иначе не выйти наружу.

На крайнюю улицу, ближнюю к степи, во время ветра опасно было выходить – могло унести. С моей одноклассницей, я тогда в первом классе училась, это случилось, когда она возвращалась от подружки. А ведь ее мать не отпускала: куда ты, ветер на улице! Ничего, говорит, я вдоль забора буду идти. Вышла, да так и не дошла до дома. Долго искали, нашли в степи в сугробе мертвой – замерзла.

Зима в Казахстане суровая. А лето – жаркое, босиком не побегаешь – обожжешься, потому что песчаная почва сильно прогревается.

Прежде, до массовой распашки целины, вся степь весной расцветала тюльпанами. Мы рвали их охапками, ставили в ведра и неделю они держались. У детей даже свой бизнес был. Чтобы заработать на кино, мы продавали цветы. Поезд останавливается – а тут мы с букетами тюльпанов. Но это уже после победы, в войну не до цветов было. А еще по копейке за бидончик продавали холодную воду, ее вмиг расхватывали.

Табак для фронта

При отце мама не работала, растила детей. Но когда папа ушел на войну, устроилась работать уборщицей в школу фабрично-заводского ученичества, сокращенно – ФЗУ. В те годы в ФЗУ мужским профессиям для работы на железной дороге обучали девушек, они заменяли ушедших на фронт. Потом маму назначили комендантом в общежитие ФЗУ, оно было на нашей улице, недалеко от дома.

Во время войны, потеснив картофель, начали выращивать табак. Это очень трудоемкая и вредная для здоровья культура. Сколько слез пролили мы, слабенькие дети, когда пасынковали, провяливали, сушили, измельчали табак.

Потом шили кисеты, набивали их махоркой. Мама и старшая сестра вязали варежки, носки. Все укладывали в посылки и очень надеялись, что одна из них попадет к нашему отцу или кому-нибудь из родственников-фронтовиков, потому в письмах, которые прилагали к подаркам, писали, чтобы они не беспокоились: слушаемся маму и помогаем ей, и всё у нас хорошо – и здоровье, и питание, и учеба.

В первый класс я пошла в сентябре 1944 года. Уроки мы делали дома при керосиновой лампе, писали чернилами из сажи на газетах. Настоящие тетради нам выдавали в школе только для диктантов и контрольных работ.

Школьные занятия начинались с зарядки, потом хором пели гимн Советского Союза и песню «Священная война»: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой».

В каждом классе висела карта военных действий. Школа была радиофицирована, когда по радио передавали сводки Совинформбюро, занятия прерывались, и мы переставляли флажки по мере продвижения наших войск на запад. В большую перемену каждому на парту ставили кружку с чаем, иногда забеленного молоком, и клали маленькую булочку.

Эвакуированные, депортированные, пленные

За годы войны наш поселок Кушмурун вырос почти вдвое и заговорил на разных языках: украинском, белорусском, молдавском, польском, чеченском и ингушском. Эвакуированные, беженцы, спецпереселенцы. Люди рассказывали, как их бомбили, как семьи погибали целиком, и наше бедственное положение уже не казалось таким страшным: над нами было мирное небо.

Прибывших зимой селили в домах местных жителей, а с весны они начинали рыть себе землянки и к осени перебирались в свои жилища. С нами, в летней кухне, жила семья депортированных ингушей: отец, мать и двое детей – мальчики. Тогда я впервые увидела, как жарят особые ингушские кукурузные лепешки, и попробовала их – нас угощали. А мы делились с ними нашими скромными запасами картошки. Потом они тоже отселились в свою землянку.

К концу войны поселок заговорил и по-немецки: в нем появился большой лагерь для военнопленных, существовавший и после войны. Мне с сестренкой Светой даже удалось побывать там. В нашей землянке квартировали на раскладушках два офицера из лагерной охраны, и они пару раз проводили нас, таких любопытных, на территорию за колючей проволокой, хотя это, конечно было запрещено.

Эти немцы показались мне совсем не страшными. Помню, один из пленных сунул мне конфетку, другой – печенюшку. Сейчас понимаю: скучали по своим детям.

Питались пленные немцы лучше нас, но и работали очень хорошо. Ими построен большой красивый железнодорожный вокзал, вырыт большой котлован, куда весной сливалась талая вода. Вода в этом водохранилище постоянно очищалась, шла в водонапорные башни, использовалась для питья на железнодорожном вокзале, а в выходные дни поставлялась по водопроводу жителям. Вокруг водохранилища для его работников пленными были построены добротные жилые дома, украшенные лепниной, посажены деревья.

Когда загудели все паровозы

После ухода отца на фронт мы получили от него три письма. В последнем он писал, что завтра идут в бой. Больше писем не было.

Пришло извещение: пропал без вести. Пропал без вести – страшное для того времени словосочетание. А вдруг попал в плен? Это клеймо на всех родных. Сыновьям и дочерям пропавших без вести пенсии, которые выплачивались за погибших отцов, не полагались.

Мы всё равно верили, что он жив и вернется. Может быть, после победы?

Эта долгожданная победа – 9 мая 1945 года – ярчайший день моего детства. Одновременно загудели все паровозы, стоявшие на станции, в депо и в тупиках. Прервались занятия в школе, все жители поселка Кушмурун устремились на привокзальную площадь.

Организовался стихийный митинг. Все поздравляли друг друга, обнимались, плакали. Внезапно паровозный гудок известил о прибытии очередного поезда. Все бросились на перрон в ожидании встречи с кем-нибудь из родных.

Солдаты выскочили из вагонов, люди бросились к ним с объятиями, вопросами: с каких они фронтов, не видели ли кого из близких. Но тут был дан сигнал к отправлению, солдаты вернулись в вагоны. Никто не сошел на нашей станции. Может, на соседней кому-то повезло.

Последнее слово отца

О папиной судьбе мы ничего не знали до начала сорок седьмого года. Выяснить правду помог случай. Дело было так. Моя старшая сестра Раиса работала весовщиком на железнодорожной станции и училась в вечерней школе. Однажды одноклассник сказал ей, что к ним гости приехал его дядя-фронтовик – старший лейтенант Иван Сизоненко – и спросил о судьбе семьи своего однополчанина рядового Анденко: «Я помню, что он – из этих мест».

На следующий день Иван Сизоненко пришел к нам домой и когда узнал, что наш папа числится без вести пропавшим, а его вдова не получает пенсию на детей, рассказал горькую правду о том, как он погиб.

Было это у хутора Дзержинский, что на Украине. После тяжелого боя, когда стали на поле между копнами соломы собирать раненых и убитых, Иван нашел его лежащим лицом вниз. Во время атаки ему снесло верхнюю часть черепа так, что открылся мозг, но папа был еще жив и когда Иван его перевернул, сказал только одно последнее слово: «Наталья». Имя жены.

Увидев, как тяжело мы живем, Иван Сизоненко очень рассердился: «Как так – без вести пропал? Что эти писари опять напутали? Надо хлопотать о пенсии за погибшего».

Мама была неграмотной, умела только расписываться. Иван как очевидец гибели вместе с Раисой написал запрос. Через полтора месяца пришло подписанное райвоенкомом Шевченко извещение: «Анденко Филипп Ульянович в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявил геройство и мужество, был убит 19 августа 1943 года, похоронен у хутора Дзержинский Сумской области».

Уже став взрослыми, из ответа военного комиссара полковника Дунаева на запрос сестры Раисы мы узнали, что рядовой Анденко, 1909 года рождения, был перезахоронен в братскую могилу с памятником и выбитыми на плите именами воинов в поселке Низы Сумского района Сумской области.

Погиб папа в тридцать четыре года. Красивый и очень веселый: придя с работы, играет на балалайке и смеется, а все мы пляшем и поем – таким он запомнился мне.

Продолжение – в №11 от 25 марта 2016

Очерк Зои Докучиц «Жизнь прожить – не поле перейти» войдёт тридцать третьим номером в шестой том книги «Люди Центра Азии», который после выхода в свет в июле 2014 года пятого тома книги продолжает готовить редакция газеты «Центр Азии».

Фото:

1. Зоя Филипповна Докучиц, Заслуженный экономист Тувинской АССР, ветеран сельского хозяйства республики: в ее доме улыбается все – и цветы, и их хозяйка. Кызыл. 28 февраля 2016 года. Фото Василия Балчый-оола.

2. Георгиевский кавалер Лукьян Тимофеевич Сальник, дедушка Зои Докучиц, по материнской линии. Украина, конец 1916 года.

3. Слева направо: Наталья Лукьяновна Анденко со старшей дочкой Раисой, матерью Марией Григорьевной Сальник и сестрой Анной. Магнитогорск, 1936 год.

4. Филипп Ульянович Анденко. СССР, Казахская Советская Социалистическая Республика, железнодорожная станция Кушмурун. 1940 год.

Зоя Докучиц Литературный редактор Надежда Антуфьева.