В каждом из нас – история. Большая история родины и своя – персональная – история жизненного пути. Та, которая не находит отражения в учебниках и ученых трудах, но сохраняется в памяти человека. И эта – человеческая – история особенно интересна, потому что в ней – эпоха в деталях, подробностях, людях.

Именно этим и увлекают воспоминания Петра Саморокова, которые он подготовил специально для «Центра Азии». Долгий путь прошел автор, большая жизнь: 21 января 2011 года Петру Михайловичу исполняется 85 лет.

Путь его начался от маленькой тоджинской заимки Карагаш и повел дальше по дорогам сначала Тувинской Народной Республики, а потом – СССР.

Ямщик Хусаин Исламов и таежный участковый Леонид Бузыкаев, Герой Советского Союза Михаил Бухтуев и министр культуры СССР Екатерина Фурцева. Сплавщики леса и всевозможные начальники, золотоискатели и педагоги, типографские рабочие и деятели культуры – люди, ожившие в его записках о дорогах, которые он не выбирал: по ним Петра Михайловича вела эпоха.

Читайте неспешно, почувствуйте дыхание ожившего прошлого, а вместе с ним – людей того времени. И если вы неожиданно найдете среди тех, о ком вспоминает ветеран Тувы, своих родных и близких, значит, мы с Петром Михайловичем были правы: эта публикация нужна вам. Потому что она – и ваша личная история.

Надежда АНТУФЬЕВА,

главный редактор газеты «Центр Азии».

Половинка Кудрявцева

Мой дед по матери Викул Кудрявцев в конце девяностых годов ХIХ века долго и кропотливо искал по берегам Большого Енисея место для хозяйствования. Его выбор был весьма удачным. Половинка – так была названа эта заимка.

В десяти верстах от Половинки хозяйствовал выходец из России Савин. На таком же расстоянии выше по течению реки – на Карагаше – жили братья Бухтуевы.

Викула привлекли богатые угодья вокруг Половинки: лес, река, места для выпаса скота. Получилось, как в народной поговорке: «Хорошо угодье, как вода близко, а родня – подальше».

Викул – родом с Алтая, там же сосватал жену Татьяну, в девичестве Бухтуеву. Как рассказывала моя мама Дарья Викуловна, ее мать Татьяна рожала семнадцать раз. Не все дети дожили до взрослого возраста. Среди тех, кому удалось, сестры моей матери: Полина, Анна, Ульяна, Милодора, Мария. Брат Константин погиб на войне.

На Половинке Викул построил большой пятистенный дом. Мама рассказывала, что зимой дети катались на санках с косогора, въезжая с него прямо в ограду дома. В девяностых годах прошлого века этот дом еще стоял, одним углом висел на подмытом береге Енисея.

В записках Императорского Русского географического общества за 1904 год есть статья с названием «Русские поселения в Урянхайском крае». К статье приложена выполненная рукописно карта, на которой значатся заимки русских поселенцев. Среди них – Половинка, заимка Викула Кудрявцева.

К зиме здесь собирали много ягод черной и красной смородины, голубики, брусники, засаливали грибы, черемшу. Кедровый лес обеспечивал семью орехами. Тайга изобиловала белкой, горностаем, колонком и другими пушными животными. На своем подворье Кудрявцевы держали коров, перерабатывали молоко на масло. Викул имел и собственный маральник.

С началом зимы Викул отправлялся в город Туран, до которого было более трех дней санного пути. Путь от зимовья до зимовья – по таежным и ледяным дорогам с переездом через не застывшие речки, перевалы. Повозки загружены коровьим маслом, рыбой, орехами, мехами. В Туране продавал привезенное, а возвращался в Половинку с тканями, мукой, сахаром, солью.

По рассказам моей матери, дед мой в совершенстве владел тувинским языком и имел друзей среди местного населения. Но после смерти жены Викул сильно изменился: долго горевал, стал пить. Женился во второй раз. Но брак был неудачным. Дети мачеху не любили за ее скупость. Доходило до того, что им приходилось воровать продукты в собственном доме, чтобы поесть.

Знаменитый ямщик Исламов

О матери своей в годы ее молодости знаю очень мало. Она как-то не распространялась рассказами о себе. Об одной из черт ее характера в годы жизни в родительском доме узнал от старейшего жителя города Минусинска, а затем Кызыла, Хусаина Иксановича Исламова.

В ямщицких поездках по Туве Хусаин Исламов гостевал в Половинке у Кудрявцевых и запомнил юную Дарью, мою маму, как храбрую наездницу. Хусаин рассказывал: «Мужик боялся садиться на необъезженного коня, а Дарье все было нипочем, лихо усмиряла дикого коня».

Хусаин Исламов был значимой фигурой в старой Туве: через Саянские горы доставлял из Минусинска в Кызыл прибывших из СССР специалистов, технику. Он сохранил фотографии, на которых возле его конных экипажей запечатлены важные особы из СССР, ожидающие на площади Минусинска отъезда в Тувинскую Народную Республику. И он сам – рядом. Одна из таких фотографий – 1928 года, с торговым представителем Василовым и его супругой – сегодня хранится в моем архиве.

Хусаина Иксановича под именем Иван Владимирович упоминает в своей автобиографической повести Салчак Тока. Как-то при встрече, это было в 1972 году, говорю Исламову о том, что написал о нем Тока. Бабай, так татары называют почтенных стариков, возмутившись, ответил: «Врет он!»

По свидетельству внучатой племянницы Раузы Исламовой, дед Хусаин алкоголь никогда не употреблял, даже запаха пива не знал. Когда состарился, до своей кончины жил у сына Ибрагима в Кызыле.

В девяностолетнем возрасте Исламову министром соцобеспечения Тувы Александром Пюрбюевичем Даваа была назначена небольшая пенсия. Дед был растроган и сказал своим по-татарски: «Из-под ног найденные деньги».

Незваный отчим

Отрывками помню себя с трех лет. Родился 21 января 1927 года в местечке Карагаш, там же родился и мой младший брат Коля. Карагаш – очень красивое таежное место.

Под косогором – три дома Бухтуевых: Артемия, Евлампия, Евстигнея. Четвертый дом, так называемое зимовье, был пристанищем для путников. В нем хозяйствовал старик, поддерживая в жилище тепло и обеспечивая приезжих людей ночлегом, а лошадей – сеном.

Напротив – изба бабки-повитухи Кондратенковой. Повитуха – это деревенская акушерка, а название произошло от старинного слова повивать – пеленать повивальником.

Рядом с домами Бухтуевых – наша с матерью землянка, вместо стекла в маленьком окошке – высушенная брюшина от скотины. Открываешь кое-как сляпанную дверь, и вот они – хоромы: слева – топчан из жердей, справа – железная печка, а между ними – зыбка, в которой качается брат Коля. Под окном – колченогий стол и лавка для сиденья.

Я редко видел мать смеющейся, даже улыбающейся, больше наблюдал ее лицо со слезами на глазах. Не знаю, где она брала еду для меня. Может, Бухтуевы чем-то помогали, особенно – Артемий, потому что большую часть времени я проводил у них.

Моими друзьями были дети Артемия: старший Михаил, будущий Герой Советского Союза, Иван и Нина. Мама называла Мишу своим племянником, потому что ее мать, моя бабушка Татьяна, была родом из Бухтуевых.

Ранней весной 1933 года в нашей землянке на Карагаше появился незнакомый мне гость: высокий, костлявый, с седой жидкой бороденкой старик.

Он подал мне в бумажном кулечке комок слипшихся конфет и отправил на улицу. Вскоре гость ушел. Мама не объясняла, кто этот старик, да и я не спрашивал.

А месяца через два появился другой незнакомец – молодой человек. Теперь-то я знаю, что ему было 26 лет. Он собрал в нашей халупе пожитки и перенес их к устью речки Карагаш. Затем мы отправились к реке: впереди молодой человек с Колей на плече, за ним я с мамой.

Помню это короткое шествие до мельчайших подробностей. Ярко пылает солнце. Мы идем по густой траве, щебечут птицы, из-под ног вылетают стрекочущие кузнечики. Я держусь за материнскую руку. Спрашиваю:

– Мама, мы что теперь: будем с этим дяденькой жить?

– Да, сынок, – не глядя на меня, печально, почти шепотом, отвечает она.

На воде плескался небольшой салик – плот. С берега на его край была положена коряга. Подняв ее, мужчина оттолкнул салик, и мы поплыли по реке.

Позже я узнал, что старика с конфетами звали Степан Николаевич, фамилия – Самороков. Молодой человек – Михаил Степанович Самороков – был его сыном и родным отцом моего брата Коли. Для меня же – отчимом. Для меня началась другая жизнь – с неродным отцом.

Сейба: куда ни глянь – дух захватывает

Считалось, что от Карагаша до Сейбы (Севи) – двадцать верст. Это зимой. А летом – по реке – меньше. Доплыли быстро. Причалили. На берегу два парня пилили дрова. Я поднялся на берег и подошел к пильщикам. Старший спрашивает:

– Как тебя зовут?

– Петя.

– Значит, ты мой тезка. Меня зовут также. А это мой брат Миша.

С этого дня мы с братом стали называть Петра Чистякова Тезкой, не понимая, что это не его имя. Миша и Петр были для нас двоюродными братьями. Их мать Анна – родная сестра моей матери – умерла от брюшного тифа за два года до нашей встречи.

Первая встреча с Мишей и Петром Чистяковыми стала началом нашей многолетней дружбы и привязанности. У Петра детей не было, а у Миши и его жены Марии Кузьмовны – семеро. Миша воевал. С войны пришел с тяжелым ранением. Жил в Тоора-Хеме, Черби, Кызыле. Мария и сейчас живет в Кызыле. Их дети – в Кызыле, Минусинске, Кемеровской области.

Сейбу я полюбил всей душой. Куда ни глянь – на север или юг – дух захватывает. С востока поселок начинается со скалистой горы, напичканной снующими разноцветными змеями. Здесь же растет дикий репчатый лук. Найдешь его, глядь – вокруг перьев дремлет свернувшаяся калачиком гадюка. Прогонишь ее, выкопаешь луковицу и несешь домой.

Перейдешь гору – там заросли черемши. Стебли ее при переламывании брызжут соком, издают хрустящий звук. Зимой с этой горы устраивали массовые катания на шкурах животных. Из-за глубокого снега санки для катания не годились.

С северной стороны поселка – общественный маральник. За ним – покосы, озера с пресной водой и многочисленными стаями птиц: уток, гусей, чирков. На увалах радует ягодников поспевающая земляника. Во время сенокоса будь осторожен. Заденешь косой крышу пчелиного гнезда – пчелы не пощадят, искусают. Но мед их – сверхлакомство!

А какая в этих местах благоухающая весна! Огромными оранжевыми кострами полыхают жарки – купальницы, приятным и незабываемым запахом обдают кусты марьиного корня – пиона уклоняющегося. Отцветают жарки, и поля покрываются белой одеждой молочая. Но особое волнение сердца вызывают родственники орхидей. В поселке их называли «петушки» – красная сумочка с клапаном – и «курочки» – рябая сумочка, и тоже с клапаном.

На левом берегу Енисея напротив поселка – тайга. Под свечами лиственниц, лапами кедров – обилие ягодников брусники, смородины, крыжовника. Кедровые шишки, когда еще не созрели, вызывают необыкновенное волнение своей гармонией совершенства.

Сегодня помогут одному, завтра – другому

Все в этом созданном Богом краю необычно. Тишина, покой, неторопливость жителей, суровая зима и обильные летние дожди, густой непросвечивающий туман и сильные вихри. Как-то такой вихрь поднял с дома Чистяковых крышу и целиком поставил посредине улицы.

Поселок растянулся по правому берегу Большого Енисея почти на километр, начиная от Притора – каменной горы, чудесным образом как бы отпиленной. У подножия скалы мы часто находили разбившихся диких козлов, убегавших от преследования деревенских собак.

Наша семья сначала не имела в поселке собственного жилья. Временно устроились на жительство к Алексею Сагалакову. С его дочерью Лидой мы вели дружбу до четвертого класса, до отъезда нашей семьи из Сейбы.

Несколько венцов дома было заложено еще до нашего появления в поселке. С помощью односельчан родители приступили к достройке. В назначенный день мать готовит угощение, на стройке собираются деревенские мужики: поднимают бревна, рубят углы, ставят косяки, настилают полы, раскалывают клиньями бревна так, чтобы можно было получить что-то наподобие корявой доски на кровлю.

Такой способ строительства носил название «помощь». Никакой платы не делалось. Сегодня помогут одному, завтра – другому. Два, три захода, и дом готов.

У родителей в доме была кровать. Мы, дети, спали на полу, постелью служили оленьи шкуры. В ноябре 1933 года родилась сестренка Еня. Отчим заранее просверлил в потолке отверстие, под кровлей привязал очеп – жердь, протянул ремень и подвесил зыбку для младенца.

Загадочные почести доброй бабушки

Доныне помню всех жителей поселка, где стояли их дома. В верхней части поселка жил старик-столяр Ескин. Мастерил столы, табуретки, кадки и другую утварь для деревенских жителей. Я много времени проводил у него, до сих пор берегу табурет, изготовленный Ескиным в 1933 году.

Когда я шел к своему излюбленному месту рыбалки – под Притором, меня часто поджидала бабушка Нагибина. Обычно она сидела на лавочке у калитки и что-то вязала. Увидев меня, приглашала в дом, подавала на тарелке шанежки, булочки, наливала в стакан чай с сахаром.

Спрашивала:

– Как живешь? Не обижает ли кто тебя?

Я отвечал:

– Никто не обижает, только папка дерется, когда пьяный.

Я не знал тогда, за что эта тетенька оказывает мне такие почести, которые продолжались до тех пор, пока мы жили в поселке. Матери своей я рассказал о доброй бабушке, она ничего не высказала против этих встреч. Я довольно часто бывал в этом доме и не ведал, что гостеприимство мне оказывает родная бабушка.

Напротив бабушкиного двора в большом красивом доме с высоким крыльцом жил ее сын Влас Маркович Воротников. Как все, охотился, рыбачил, заготовлял лес и сплавлял плотами в город Кызыл. Жил он с женой Александрой и дочерью Галей, девочкой года на три младше меня.

И вот однажды Миша Чистяков говорит мне:

– Дядя Миша – не твой отец. Твой – Воротников. Иди к нему. Он сегодня вернулся с рыбалки, пусть даст тебе рыбы.

Я послушался и пошел, хотя желания не было: что это я пойду к незнакомому дяденьке?

Отворил калитку ограды, увидел мужика, смазывающего дегтем переднюю ось телеги. На скрип калитки мужчина повернул голову, глянул в мою сторону и отвернулся. Я ни о чем просить не стал, закрыл калитку и ушел. И больше никогда не видел его и забыл о нем.

Много позже, когда я уже был женатым человеком, бабушка Нагибина поинтересовалась у моей свекрови, жившей с ней в Кызыле по соседству: «Это ваш зять?» Услышав утвердительный ответ, призналась покаянно: «Это ведь я тогда не разрешила сыну жениться по любви на Дарье – Петиной матери».

Крёстный отец

А в доме нашем жизнь была нелегкой. Михаил Самороков часто пил, дрался. Мне, неродному, попадало больше всех.

Как-то он и мама уехали на сенокос. Я остался в доме за старшего, но не уследил, как трехлетний Коля убежал через дорогу к Чистяковым. Вернулся братик с пораненной щекой. Поранил его Тога, пес Чистяковых.

Увидев родного сына в таком состоянии, отчим хотел меня побить, но мама не дала. А ночью, когда все заснули, он поднял меня, спящего, и стал бить ремнем. Мама вскочила, защищая меня, вцепилась в волосы отчима. Она была физически сильной женщиной, выполняла любую мужицкую работу.

Когда отчим возвращался в дом навеселе, мать хватала младших ребятишек и спасалась у соседей. Напившись, отчим кричал, что ненавидит всех Кудрявцевых.

Однако брата матери – Константина Викуловича Кудрявцева – отчим боялся. Дядя Костя был моим крестным отцом, и при крещении я был записан по нему – Петром Константиновичем Кудрявцевым. Эту фамилию и отчество я и носил до 1935 года, когда пошел в первый класс и стал именоваться по отчиму – Петром Михайловичем Самороковым.

Оба моих отца – и родной, и крестный – погибли в годы Великой Отечественной войны. Их имена – Воротников В. М. и Кудрявцев К. В. – запечатлены на плите мемориала павшим воинам в селе Тоора-Хем, в памятном списке земляков, ушедших на фронт из Тоджинского района Тувы.

На войне сгинул и отчим, Михаил Самороков.

Первая карта

В 1934 году в поселке начали строить здание школы. Осенью 1935 года ее открыли. Первый учитель Филатер Николаевич Антипин, прибывший из Кызыла, позвал мою мать работать в школе уборщицей с зарплатой 35 акша в месяц. Акша – денежная единица Тувинской Народной Республики – делилась на сто копеек.

Мама пришла домой счастливая и радостно сказала мне: «Сынок, у нас с тобой будут теперь свои деньги!» Мама сказала так неспроста: за все время я только один раз попросил у отчима сорок копеек на книги, но он грубо, с матом, отослал меня подальше.

Первого сентября сейбинская ребятня пошла в школу. Вместе с ней и приехавшие из поселка Сыстыг-Хем Миша и Ваня Бухтуевы, мои друзья по Карагашу. Семья Бухтуевых тоже уехала оттуда – переселилась в Сыстыг-Хем, где открылась начальная школа: старшему сыну Мише исполнилось восемь лет, и пришло время учиться. В 1935 году школа закрылась, и Бухтуевы переехали в поселок Сейбу. Иван пошел в первый класс, а Миша снова в третий, поскольку четвертого класса в школе не было.

За парту я сел рядом с Ваней Бухтуевым. Первый и третий классы размещались в одной комнате, и учитель вел занятия со всеми учениками одновременно. Поначалу удивляло все: парты, черная доска на стене, портреты, а главное – географическая карта. Знающие третьеклассники показывали на карте: «Это – СССР. Это – ТНР. Смотрите, вот столица Тувинской Народной Республики – город Красный».

Не Кызыл, а Красный – так было на первых картах.

Дед Мороз и Пушкин

К зиме в поселке построили клуб. Раз в месяц приезжал киномеханик из Турана. Электричество вырабатывала динамомашина, ее крепили к скамье, и двое мужиков крутили ее.

Одна часть фильма пройдет – другая пара мужиков вращает ротор динамы. Плата за работу – 50 копеек. Цена билета – тоже 50 копеек, детям – подешевле.

С появлением школы и клуба пришел новый праздник – новогодняя елка. Деревьев в лесу рядом – полно. А эта – в клубе – особенная, на ее ветвях висят игрушки. Учитель Антипин, нарядившись в костюм Деда Мороза, водит с нами хороводы, одаривает игрушками – настоящими, не самодельными.

Все бы хорошо, но Антипин часто «болел» после возлияний, и в школе его замещала малограмотная жена. Вместо занятий она водила нас на экскурсии в горы, а мы и без нее там все знали. Антипин сосватал ее здесь – на Сейбе. Деревенские парни не могли простить учителю того, что тот увел привлекательную невесту из-под носа кандидатов в женихи. Они устраивали всякие козни против учителя и подбивали нас, малышей, подкидывать грязные записки к дверям учительской квартиры.

Когда здание школы стало тесным, построили новое – с двумя классными комнатами, коридором, прихожей, раздевалкой. Прежний школьный дом отдали под избу-читальню.

Комитет советских граждан обязал всех жителей поселка, не умеющих читать и писать, учиться грамоте. Учеба проходила в осенние месяцы, когда летние работы завершены, а на охоту отправляться рано.

Два раза в месяц в поселок доставлялись газеты и журналы. Путь почтальона неблизкий. Верхом на лошади – не один день, а два, а то и три дня в пути. По бездорожью, преодолевая горы и реки, он регулярно привозил почту. Наша семья выписывала журнал «СССР на стройке», газеты «Вперед», «Пионерская правда». В школу приходили журналы «Мурзилка», «Пионер», «Вокруг света» и несколько газет.

К праздникам в клубе готовили концертные программы. В них обязательно были сцены с пальбой из ружей холостыми патронами.

Отмечали все праздники: и старые – традиционные, и новые – советские. Любимыми для жителей были Пасха, Масленица, первомайские и ноябрьские торжества. Масленица гремела особым задором: пляски и песни у костров, катания на санках с горы и высоких берегов Енисея.

В 1937 году к столетию со дня гибели на дуэли Александра Сергеевича Пушкина школьники подготовили программу, посвященную поэту. Посмотреть ее пришли все жители поселка.

В нашем классе была самая красивая девочка Наташа Фунтикова, она и училась лучше всех. Мы с ней подготовили небольшую сценку. Материал для этого взяли из журнала «Огонек». Составили текст и сыграли. Я был Евгением Онегиным, Наташа – Татьяной Лариной.

Диковинный поросёнок

Мальчишкам в этих местах – раздолье. С раннего возраста они ходили на охоту за белкой. Разрешалось использовать отцовское оружие. Ставили петли и капканы, ловушки на колонков, горностаев, зайцев.

Подростки мастерски управляли лодками-долбленками, а то и парой связанных веревкой бревен. Несчастных случаев не было.

Интересной была рыбалка в осенний ледостав. На мелководье вода покрывалась прозрачным льдом – тонким, но достаточным для того, чтобы кататься на коньках. Подо льдом – налимы, хариусы, ленки. Колотушкой ударишь по льду над затаившейся рыбиной и через разбитый лед достаешь ее, оглушенную.

Пища наша отличалась от городской разнообразием и полезностью. В амбарах теснились лари с кедровыми орехами. На зиму заготавливали и хранили в кадках на морозе ягоды, засоленные грибы, черемшу. В зимнее время ели строганину из замороженной рыбы, мяса лосей и маралов.

А вот многих домашних животных, привычных для других деревенских жителей, мы знать не знали. Возвращаясь однажды после очередного сплава плота, отчим купил в Туране поросенка. Вез его в мешке, притороченном к седлу. Сейбинские ребятишки, узнав об этом, сбежались к нашему двору, чтобы посмотреть на диковинное животное.

Осенью отчим забил откормленного порося. Мать приготовила в жаровне мясное варево. Пахло, вроде, вкусно, но есть никто не стал.

Осенью отчим уходил в тайгу на промысел. Через месяц или два приносил шкурки белок, колонков, соболей, а иногда – их тушки. Здесь же в доме он их разделывал, шкурки выправлял, чтобы они имели хороший товарный вид.

Однажды отчим решил из мяса белки приготовить обед. Нарезанные кусочки мяса сложил в сковороду, приправил луком и все это пихнул в жарко натопленную русскую печь. Мать отказалась есть это кушанье, считая его поганым. Сковородку закинула в печь, добавила дров и подождала, пока все сгорит.

Шкурки пушных зверей принимал продавец магазина Фунтиков. Сортировал их по качеству и тут же расплачивался деньгами или товарами – по желанию охотника. Ассортимент товаров был весьма широкий: ткани, посуда, обувь, мука, сахар-рафинад, керосин и многое другое.

Отрезвитель для дебоширов

За порядком в поселке следил участковый милиционер Леонид Романович Бузыкаев. В народе его прозвали комендантом.

Пьяницы и драчуны боялись милиционера, как огня. Есть чего бояться. Он может по своим инстанциям донести высокому начальству, и виновника выселят за пределы Тувинской Народной Республики – в СССР.

Вот что придумал Бузыкаев, чтобы усмирить любителей выпить. Собрал проштрафившихся мужиков – пьяниц, дебоширов – и приказал им:

«Каждый из вас срубит и привезет вот на это место по четыре пятиметровых бревна. Срок – один месяц. Понятно?»

Мужики попыхтели и смирились. Бревна доставили. Осенью, когда закончились летние работы, Бузыкаев снова вызвал мужиков:

«Вот план, стройте дом с одним окном и одной дверью. А вы, товарищ Михайлов, скуйте решетку на окно и запор к двери».

Вскоре дом был построен, решетка установлена. Бузыкаев купил замок, и арестантская готова! В поселке ее стали называть отрезвителем.

В отрезвителе была лежанка с сеном вместо постели, печка, дрова – их сами же любящие побуянить для себя приготовили. Не хочешь замерзнуть ночью – топи печку. Наутро комендант выпускал протрезвевшего и присмиревшего арестанта.

Мать как-то донесла Бузыкаеву об очередном запое и буйстве отчима. Не прошло и получаса, как в дверях нашей избы показался комендант. Тихо и вежливо сказал: «Самороков, одевайся, пошли».

Без слов, без возражений отчим смиренно поплелся за комендантом в отрезвитель. Я размечтался: вот бы он всегда был таким тихим, а то кулаки да мат-перемат.

Продолжение – в №51 от 30 декабря 2011 года.

Фото:

 1. Возвращение к истокам. Петр Самороков у мемориальной плиты с надписью «Вечная память павшим землякам!» На ней – и имена его родных, погибших в годы Великой Отечественной войны. Село Тоора-Хем Тоджинского района Республики Тыва. 23 августа 2011 года.

2. Отъезд из Минусинска в Кызыл торгового представителя СССР Василова

с супругой (в центре). Первый слева – ямщик Хусаин Исламов. Минусинск, возле гостиницы уездного комитета помощи инвалидам войны «Укомпом». 18 апреля 1928 года. Фото Ф. Ф. Станчука.

3. Моя мама Дарья Викуловна Саморокова, в девичестве Кудрявцева, и отчим Михаил Степанович Самороков. Снимались в 1937 году для получения советских паспортов. Сели подальше друг от друга для экономии, чтобы не делать два снимка: за одну общую фотографию, из которой потом вырезались изображения каждого, платить меньше, чем за две.

4. Влас Маркович Воротников, мой родной отец, которому не позволили жениться на моей матери. Я видел его только один раз – в детстве. Погиб в годы Великой Отечественной войны. Снимок сделан

в 1940 году, в 1965 году эту фотографию отдала мне его сестра Анна Марковна Воротникова.

5. На таких аппаратах крутили фильмы в конце двадцатых и тридцатых годах ХХ века. Снимок 1926 года, Кызыл.

Пётр САМОРОКОВ