Надежда Глазкова: Салик Христофора Скобеева

У казака Христофора Скобеева для открытия новой земли не было каравеллы. Он смастерил свое судно из трех бревнышек. В отличие от Колумба он знал язык той земли, к которой спускался по горным речкам на плотике – салике. Сал в переводе с тувинского – плот.

Правнучка Христофора – Надежда Лукинична Глазкова – и сейчас живет в тех местах, в селе Тоора-Хем, она – хранительница истории рода и двухвекового сплава по Тодже.

Труднее всего памяти даются не имена, даты, села и города, а те моменты, когда Надя стала Лукиничной, или когда исчезли плоты с Енисея, перестала на улицах Тоора-Хема и Салдама звучать песня с гармошкой и балалайкой. Не в один же миг все прекратилось? А вспомнить – не получается.

Когда стали величать по отчеству, когда успела стать старожилкой Тоджи – не за что памяти зацепиться. Беспощадное время несется своими ставами в пороге, без лоцманов и греби. «Не отуряется оно, время», – вздыхает Лукинична.

Судоходное словечко

«А что за слово такое – отуряется? Не слышала никогда», – спрашиваю я.

«Судоходное словечко. То есть развернуть, оборотить, – поясняет Надежда Лукинична. – Вот когда плоты в порогах на камни налетают, их обязательно течением отуряет, разворачивает или кормой вперед, или поперек реки. Частенько раньше в Хутинском пороге скрипели от страха вместе с бревнами, там Енисей, что зверь в клетке – ревет и мечется.

Мы, ребятишками, каждую осень на плотах спускались по Енисею в Кызыл, в школу. Помню, как-то выскочили на плоту на камень в Подпорожке и всю ночь сидели на нем, а утром плот сполз с камня, и мы поплыли дальше. А в самом пороге оторвало передний став, на нем уплыл один парнишка, так самостоятельно и добрался до Кызыла.

Наши-то тоджинские знали, как себя в пороге вести, а вот приезжие бледнели и паниковали. Один корреспондент, возвращаясь в Кызыл, вылетел с плота на камень и сидит там. Когда плот начал отуряться, мы кричим ему: прыгай! А он растерянный сидит дальше, смотрит на плот, как первый и последний став местами меняются. Храбрости набрался и сиганул. А вот если б не прыгнул, тяжко бы ему пришлось – там ни поселков, ни дорог нет».

На столе у Надежды Лукиничны – ворох семейной памяти: фотографии, газетные вырезки, записи, грамоты. На обороте фотографий даты, имена и напутствия сыну: «Коля, это твой дед. Помни, знай!»

Но главная память – за окном. Выйдешь во двор, и вот он – Енисей. Вся жизнь с ним, на его притоках – Хамсара, Сыстыг-Хем, Чаваш, Сейба. А ведь хотели переманить и Волга, и Дон. Нет, как рыба на нерест к истокам спешит, так и человек держится родной земли.

– По материнской линии я из рода Скобеевых, – говорит Надежда Лукинична.

– Те самые Скобеевы, о которых упоминает Николай Катанов в своих «Очерках Урянхайской земли» и Владимир Чивилихин в «Памяти»? А этнограф Пётр Островских привез из своих путешествий в верховья Енисея в 1894 и 1897 годах фотографии с торгового заведения братьев Скобеевых в устье Сыстыг-Хема. Там казак Селивёрст Скобеев с сыном и невесткой. Эти ж фотографии вошли в коллекционный альбом Императорской публичной библиотеки. Это ваши предки?

– Наши казаки, с Каратузской станицы, с Шадатского форпоста. Вот дети Селивёрста и пустили здесь корни.

Следы исповеди перед Великим постом

В росписи Тобольской епархии Красноярского заказа села Курагинского 1788 года указаны те, кто был у исповеди перед Великим постом. Кто пренебрег таинством, записывался в графу «нерадеющие». В этом документе впервые появились записи о жителях деревни Каратузской: в графе «служилые и отставные казаки и их домашние» – Емельян Андреевич Скобеев, 65 лет, с женой Ириной Яковлевной, 44 года, и детьми: Гавриил, Филипп, Антон, Яков, Евдокия, Анастасия.

Все Скобеевы – в числе радеющих. Их же имена отмечены в исповедных росписях 1792 года, только к тому времени у Филиппа Скобеева образовалась собственная семья.

Согласно ведомости от 6 февраля 1791 года на Шадатском форпосте, на одном из притоков Амыла, несли казачью пограничную службу 23 человека, среди которых все те же Емельян Скобеев и его сын Филипп. Чуть ниже по течению Амыла располагалось поселение шадатских казаков, которые за неимением своей церкви спешили на исповедь к соседям, в Курагинский приход.

Эти 23 человека и были основателями будущего казачьего Каратуза, где квартировалась шестая сотня Енисейского казачьего войска. Но это будет спустя 60 лет, а пока отец и сын Скобеевы, как и другие два десятка казаков надзирали за границами, съезжаясь несколько раз в год с китайцами на пограничных знаках, отстоящих от форпостов на 150 и 300 верст. Емельян Скобеев был самым старшим из всех шадатских.

А в исповедной росписи 1856 года Петропавловской церкви Каратузской станицы значится старший урядник Еремей Спиридонович Скобеев с женой и дочкой – внук того самого Филиппа Скобеева, что в 20 лет с семьей был на исповеди в Курагинском приходе. Теперь же внуку с семьей не нужно было за сто верст ехать на исповедь – в 1852 году в станице Каратузской открыли храм Петра и Павла.

Тут же на исповеди вдова младшего урядника Акилина Елизаровна Скобеева. Муж ее Фёдор Гаврилович, внук Емельяна, основателя Каратуза, приходится дядькой старшему уряднику. Рядом мать мужа, тоже вдова, 85 лет. Шесть детей, уже взрослых, среди которых Селивёрст Федорович Скобеев, двадцати одного года от роду, холостой.

Спустя сорок лет его, с окладистой бородой, запечатлеет для истории этнограф и путешественник Пётр Островских на торговом заведении его сыновей в устье Сыстыг-Хема. Эх, Селивёрст, знал бы ты, что приготовил для твоего рода грядущий век.

Для фартовых

Молодой Селивёрст живет в крупной станице – 135 дворов и 612 человек. Кроме казачьих разъездов появилось дело фартовое, стягивающее разный люд на пробу старательского счастья. По Амылу, как грибы, растут золотоносные прииски, и станица распухает от деловых людей – купцы Юшков, Колобов, Долганов, Денисов, Кузнецов. Каждую неделю – базар, реже – ярмарка.

Для фартовых в Каратуз везут товары из Красноярска, Томска, Минусинска. Удача улыбается шадатским: амыльская система держит высоту, а Енисейская губерния – в первой строке по добыче золота в Российской империи. Все выше по Амылу столбят землицу для разработки, все больше едет в Каратуз рабочих, проверяющих и охраняющих чинов. Засасывает золото вглубь тайги, к пограничным землям, к Урянхаю.

«Скобеевы – потомственные казаки, все служивые. Те, кто оказался на Амыле, на Шадатском форпосте – потомки донских казаков, пришедших с Ермаком в Сибирь, – Надежда Лукинична вытаскивает из вороха памяти испещренный стрелочками и именами листочек. – Дерево рода нашего составляю по возможности. Вот он, Селивёрст, и дети его Матвей, Илья, Иван. Я от матвеева семени, но затащил нас по амыльской тропе в Тоджу Илья Селивёрстович».

Жалования казаков за службу было условным: несколько рублей серебром для тех, кто с чином, и разрешение для всех заниматься торговлей, заводить собственное дело.

На границе с Урянхаем, как тогда называли Туву, устраивали меновые ярмарки: везли соль, сахар, чай, патроны, ткани, муку. Вывозили пушнину, орех, кожи, перегоняли скот. В верховьях Сыстыг-Хема, что стекает с южных склонов пограничного саянского хребта Ергак-Таргак-Тайга, в местечке Усть-Алгияк, образовался целый поселочек, где находились склады для товаров, жили люди, занятые торговлей с урянхайцами.

Илья Селивёрстович застолбил участок для добычи золота на Алгияке. Некоторые его прииски так и звали – Ильинские. В отчетах по добыче золота с приисков Енисейской губернии за 1909 год прииски Скобеева значатся как убыточные: Ново-Покровский и Шавловский за 260 дней добыли 1031 золотник золота пробы 0920. Стоимость золотника – 4 рубля 83 копейки. Доход – 4980 рублей, расход – 8896 рублей. Убыток – 3916 рублей.

Вот так-то. Золото где-то даст себя пудами, где-то песчинками, а где-то все силы людские заберет, без порток оставит. Поэтому Скобеевы полностью на него не надеялись, занимались всем: охота, рыбалка, сплав леса, торговля.

Вместе с приисковыми рабочими охотились в урочищах реки Сыстыг-Хем, спускались к устью на Енисей, исследовали реки Чаваш, Хамсару. Места понравились: много зверя, рыбы, воли. Глава семейства младший урядник Селивёрст Федорович оформлял в управе Усинского пограничного округа пропускные билеты для прогона скота, а вскоре получил билет на проживание в Монголии и земле урянхов.

Переселение в Тоджу

Христофор, сын Матвея, оказался смышленым мальчишкой, любопытным и находчивым. С двенадцати лет Христофор начал вместе с Ильей Селивёрстовичем в Урянхай ходить, выучил тувинский язык и стал помогать торговые операции проворачивать.

Это его, плавившего товар вниз по Енисею, в 1889 году встретил у места слияния Большого и Малого Енисея на заимке Тархова этнограф Николай Катанов и привел в «Очерках Урянхайской земли» описание христофорова провода плотов через енисейские пороги. В том памятном 1889 году у Христофора Скобеева родился сын Иннокентий, будущий дедушка Надежды Лукиничны.

Это о Христофоре Скобееве упоминает Владимир Чивилихин в «Памяти», рассказывая историю появления на Тодже Владимира Мозгалевского – Кара-Сала, внука декабриста Николая Мозгалевского. Как-то потеснил его Скобеев на Хамсаре, пришлось перебраться Мозгалевскому выше по Енисею на 60 верст, в местечко Толба.

Это ему – Христофору – удалось договориться с тоджинским нойоном Толмутом, чтобы не противился рыболовному промыслу и дал добро рыбачьим русским артелям на Хамсаре. Его торговое заведение в устье Хамсары на правом берегу соседствовало с факторией китайца Кокуса. Там родился Иннокентий, там родилась Надя Глазкова.

«В 1885 году многие шадатские стали получать официальное разрешение на поселение и перебираться в Туву, – рассказывает Надежда Лукинична. – Через Черную речку переваливали на Хут, шли в Сейбу и на Половинку, а Скобеевы пошли через Алгиякский перевал, по своим приисковым местам, на Сыстыг-Хем, Хамсару и Чаваш. Вся наша родня заехала в Тоджу из Минусинского уезда Енисейской губернии в середине семидесятых годов девятнадцатого века.

На Хамсаре обосновались Христофор Скобеев, Кочневы, Дорофеевы, Муроядкины, Улановы, Жердинские, Чугешевы, Узенковы. Там же на правом берегу Хамсары поселился золотопромышленник купец Лобанов. Он потом в Тоора-Хеме построил первую русскую школу».

Секретная миссия полковника генштаба Попова

Под столом в комнате Надежды Лукиничны – тыквы, урожай с огорода. Надо же, а ведь исследователи Урянхайского края сто лет назад писали, что Тоджа для огородничества не приспособлена.

Земля, дескать, в верховьях Бий-Хема мерзлая и скудная на урожаи. До Сейбы. А там земля жирная черноземами, годная для хлебопашества. Рожь, пшеница, ячмень, овес, овощи и табак вызревают. Несколько мельниц – конных и водяных, маральник на 350 голов, и потому Сейба самая густонаселенная деревня по Большому Енисею – 150 человек.

Сто лет минуло, и численность Сейбы осталась прежней. Только ни маральников, ни мельниц не осталось. Земля по-прежнему жирна черноземами, а приложиться к этой земле некому, с той силой и трудолюбием, тягой к возделыванию, что показывали здесь русские поселенцы из-за Саян всего сто лет назад.

Куда сместился центр приложения человеческой энергии, что оказалось жирнее земли, не понятно, как и не ведомо сегодня охотникам, куда в тайге исчезла белка. Что-то оказалось жирнее кедрового ореха?

Те же исследователи отмечали, что на русских заимках в верховьях держат небольшие запашки земли. И переселенцы Скобеевы на небольших огородах экспериментировали с культурами, закаляли их.

Секретный выпуск издания штаба Иркутского военного округа 1913 года «Урянхайский край», составленный полковником генерального штаба Виктором Поповым содержит списки русских поселений по Бий-Хему и его притокам.

На месте будущего районного центра Тоджи на правом берегу Большого Енисея при устье притока Тоора-Хем недалеко друг от друга расположились заимка купца Садовского, китайского торговца Кокуса и заимка братьев Скобеевых. Здесь проходила пушная ярмарка, с окрестных гольцов спускались оленеводы, обменивали шкурки соболя, белки, рыси на необходимые товары.

В поселке Хамсара, что в восьми верстах от ее устья, более людно – заимка Христофора Скобеева, как отмечено полковником Поповым, бывшая Мозгалевского, вот и Владимир Чивилихин говорит, что потеснил казак внука декабриста своей деловитостью, дома Широкова, Ефанова, Дорофеева. Всего около тридцати человек живет. Также торгуют с оленеводами, рыбачат, кадки деревянные делают, значит, рыбачат в промышленных масштабах – заготавливают рыбу на продажу, скот держат, ставят опыты посева хлебов и разведения огородных культур.

Из этих скобеевских опытов и выросли тыквы Надежды Лукиничны.

Полковник Попов спускается по Енисею до устья Сыстыг-Хема, к усадьбе братьев Скобеевых. Описывая местность, военный отмечает, что по левому берегу Сыстыг-Хема на многие километры растянулся обширный луг. Всё это пространство превращено в хороший сенокос, на котором Скобеевы ставят по несколько тысяч пудов сена.

Заведение Скобеевых состоит из большого одноэтажного дома в четыре комнаты и отдельного дома для служащих и рабочих, большой бревенчатой кладовки, хорошо огороженного двора. Имеются навесы, крытые скотные дворы. Кругом хорошо распаханные огороды.

Скобеевы имеют здесь до двадцати лошадей, до пятидесяти коров. Ведут торговлю с урянхами, привозят сюда мануфактурных товаров на сумму до восьми тысяч рублей, кожевенных – до восьмисот рублей, чаев – до двух тысяч рублей. Покупают пушнину – соболя, белки, лисицы – на 15 – 20 тысяч рублей.

След Вильнеров – минусинского купечества

По соседству с усадьбой Скобеевых на Сыстыг-Хеме обустроили свои дома и торговые лавки Георгий Сафьянов и Моисей Вильнер, правда, полковник Попов помечает на полях списка, что торговля этих людей здесь временная. Так что в соседстве у Скобеевых – известные люди сибирских деловых кругов, но на птичьих правах.

Купец-золотопромышленник Георгий Сафьянов, прииски и заимки которого раскинулись по всему Урянхаю – известная фигура. А вот имя Моисея Вильнера вполне может привести потомков Скобеевых к ответу на вопрос: откуда у Христофора появилась жена по фамилии Гофман? Не из казачьих семей же родом. Конечно, предположения могут быть ошибочными, но не лишенными здравого смысла.

Так вот, сосед братьев Скобеевых, Моисей Вильнер, приходился братом известному минусинскому купцу первой гильдии Гершу Вильнеру.

Герш Мордухович как раз в это самое время, когда полковник Попов делает свои ценные пометки на полях блокнота, затеял в Минусинске строительство трехэтажного каменного дома с флигелями в стиле сибирского барокко. В этом доме он не жил, в нем размещались магазины, кафе «Де ля Пари», Сибирский торговый банк, кинотеатр «Арс», мужское реальное училище. Во дворе работал электродвижок, снабжавший электричеством центр города.

В последний предреволюционный год дом с постройками оценивался в 75 тысяч рублей – треть годового оборота купца. Для сравнения: в то время особняк Моисея Мордуховича с флигелями, расположенный неподалеку, оценивался в 5500 рублей.

Чем занимался Моисей Вильнер в Урянхае? По записям полковника Попова, торговал с урянхами, на заимках в долине Уюка содержал маральники. Известно, что брат Герш перепродавал пушнину и сырье, среди которого наверняка были панты марала, на международных рынках Лейпцига и Лондона, что приносило ему солидные доходы.

До 1908 года Герш и Моисей вели совместную торговую компанию, а после торговые дела в Урянхае Герш доверил вести своему приемному сыну Леонтию Лейзеровичу. Вполне возможно, Герш бывал и на заимке брата, был знаком с братьями Скобеевыми. Вполне возможно, общение Скобеевых с Вильнерами, и по торговым делам в том числе, поспособствовало знакомству Христофора Скобеева с девушкой еврейского происхождения, а после и созданию семьи.

Один из братьев Скобеевых – Иван Селивёрстович – на своей родине в станице Каратузской еще в 1886 году тоже построил дом из клейменого кирпича, в котором проживала его семья и приезжающие родственники. Дом сохранился, в нем сейчас находится поселковая библиотека имени Григория Каратаева. А дом Вильнера возвышается в центре Минусинска, как привидение с голыми глазницами, из обшарпанных стен которого время от времени вылетают красные кирпичи. Молча ждет реставрации или полного разрушения.

Порог семнадцатого года

Есть на реке такое местечко – Сорок Енисеев. Сразу после Сыстыг-Хема на протяжении двадцати километров Енисей не течет единым руслом, расходится на многочисленные протоки, петляет рукавами, окружает фарватер затонами.

Так и род Скобеевых растекся от Каратуза до Урянхая своими семьями, разросся островами, окреп. Всякое было: иногда случались несчастья на казачьей службе, и женщины рано вдовели. Иногда умирали маленькие дети, но рождались другие, старались справиться с трудностями, оправдать свою фамилию. И полтора века трудом и молитвой получалось здесь жить, продолжаться, крепить свой став родовой скобой – бревнышко к бревнышку.

Но есть и другое место на реке, когда вода становится кучной, наливается свинцом, бурунами вьется, набирает скорость. После Сорока Енисеев теснины ущелья образуют Хутинский порог. И если в неверном сливе окажешься, понесет тебя вихрем, загудит Енисей пропастью, вцепится неведомой силой и бросит на скалу. Или на камни так кинет, что разлетятся бревнышки в щепки, какими бы стальными скобами не были они скреплены.

Таким порогом для Скобеевых оказался 1917 год.

С Каратуза долетали печальные вести. Первыми удар приняли дети Ильи Селивёрстовича Скобеева. В ноябре 1918 года во время крестьянского восстания в Каратузе погибает его сын Василий. Хоть и сразу сложил оружие, все равно расстреляли.

В это же время другой его сын – Михаил – участвует в подавлении Минусинского крестьянского восстания. Михаил Ильич воевал на полях Первой мировой войны, участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве. За обнаружение батареи противника и бои на Фокшанском направлении был награжден Георгиевскими крестами третьей и четвертой степеней, произведен в старшие урядники.

В мае 1917 года Михаила Скобеева избрали помощником председателя правления Енисейского казачьего войска. После самороспуска войскового правления он переехал в Урянхайский край на золотые прииски. Но после падения советской власти мобилизовался в состав войскового правления в звании подхорунжего. Этот Скобеев был фартовым, не раз удавалось ему отводить от себя смерть.

В декабре 1919 года он попадает в плен к красным, под Коркино, а через месяц бежит из красноярского лагеря военнопленных. По счастливой случайности устраивается на службу в торговую организацию – Губсоюз, и отправляется в продовольственную экспедицию в Урянхай, Монголию и Китай.

Через Маньчжурию в августе 1920 года добрался до Читы, где находились остатки каппелевцев. Здесь он был награжден Георгиевским крестом второй степени, орденом «За Великий Сибирский поход» первой степени, стал офицером второго Енисейского казачьего полка, с ним добрался до Харбина. Михаил не стал эмигрировать, вернулся в Россию. На родине был арестован и как участник Белого движения приговорен к расстрелу.

Судьба обернулась золотником дважды: сначала расстрел заменили десятью годами строгой изоляции, а после Верховный суд приказал его освободить. Дальнейшая судьба Михаила неизвестна. Его статьи «Промысловая охота в Урянхайском крае и ее особенности» и «Мараловодство в Усинском пограничном округе и Урянхайском крае» были напечатаны в выпусках альманаха «Северная Азия» за 1925 год.

Передышка между Гражданской и Отечественной

«Дорофеевы, с которыми мы породнились, Иннокентий Скобеев женился на Ирине Дорофеевой, будущей моей бабушке, переселились на Тоджу из Верхнего Кужебара, поселка в верховьях Амыла. В Верхний Кужебар они как государственные крестьяне переехали из Орловской губернии в середине девятнадцатого века, – рассказывает Надежда Лукинична. – Семья моего отца Луки Алексеевича Глазкова тоже перебралась в Верхний Кужебар после отмены крепостного права, только с Дона, с Воронежской губернии.

Дед Алексей заболел на новом месте и умер, а бабушка одна подняла семь детей, дожив при этом до ста лет. Лука был единственным мальчиком, и в двенадцать лет пошел работать переводчиком к купцу. Жили они в поселке на Алгияке, отец хорошо владел тувинским языком, поскольку туда постоянно приезжали тувинцы менять пушнину на продукты.

Иннокентий Христофорович Скобеев, породнившись с Дорофеевыми, жил с семьей там же, где когда-то обосновался его отец – в устье Хамсары. Бабушка Ирина рожала детей через год: Зина, Шура, Лида, Тамара, Леонид, Володя, Виктор, Аня, Павел, Николай. Дед-казак служил, и после каждого его отпуска бабушка беременная была.

Всего 13 детей родилось, трое умерли. Чтобы дети спали лучше, нажевывали конопли и в рот им закладывали. Никто тогда не ведал о ее опасных свойствах. Ребенок сосет себе, лежит, вроде спит. Смотрят вечером, а он умер».

Зинаида Скобеева выскочила замуж за Луку Глазкова в шестнадцать лет. Убежала от малых братьев и сестер, все на ней по старшинству были. И тут же своих родила: в 1932 году – Алексея, а в тридцать третьем – Надежду.

Первые внуки Иннокентия родились в передышку, между Гражданской и Отечественной. Уже погибли родные и двоюродные братья деда Иннокентия: кто в крестьянских восстаниях Каратузской станицы, кто в чекистских застенках принял пулю за организацию контрреволюции, кто пропал без вести, сгинул на приисках.

Житие в заячьих шкурках: кос наперекос

Имя свое внучка Иннокентия Скобеева обрела не сразу. Родилась она слабенькой – семимесячной, недоношенной. Как в инкубаторе, держали ее два месяца на печке в конверте из заячьих шкурок.

Родители думали – не выживет ребенок. Лука из-за этого даже батюшку не позвал, когда тот, как было заведено, приехал в Хамсару из Турана, чтобы окрестить всех новорожденных.

«Когда чуть окрепла, отец сам поехал в Туранскую церковь. Но забыл день рождения, и число записали наугад – 18 декабря. А вместо имени написали – ребенок, потому что без крещения. У меня по паспорту день рождения 18 декабря 1933 года, но я справляю 25 декабря, потому что имя Надежда родители дали мне в этот день. Все у меня кос наперекос, – Надежда Лукинична достает обломанную по углам фотокарточку. – Видишь, какие кривые ноги были, я не ходила после жития в заячьих шкурках, а прыгала».

В 1937 году пришлось всем Скобеевым и молодым Глазковым с малыми детьми покинуть насиженную Хамсару. Раскулачивание докатилось и до глухомани: отобрали скот, хозяйственную утварь и отправили за Саяны, из Сибири – в Сибирь. Несколькими годами ранее был выдворен Илья Селивёрстович Скобеев с сыновьями Алексеем и Петром. Младший брат Иннокентия – Леонид Христофорович был расстрелян в 1938 году в Минусинске как участник контрреволюционной организации.

Выезжали не только Скобеевы с семьями, а также и другие жители Хамсары. Весь поселок снялся с места. Многие поехали через Алгияк, но старейшина Иннокентий не решился с малыми детьми по тающей воде рисковать. Поехали более длинным путем через Туран. На двух лошадях вывезли детей и внуков к границе, а за границу их не пустили.

К тому времени Русская самоуправляющаяся трудовая колония в Туве, объединяющая переселенцев из-за Саян и гарантирующая им автономные права проживания на занятой территории, была упразднена, что означало смену юрисдикции. Все советские граждане, живущие в Туве, теперь должны были подчиняться местному законодательству.

Пришлось остаться в Туране. «И с тех пор моя жизнь превратилась в бесконечную кочевку, – смеется Надежда Лукинична. – Недаром, что с Тоджи родом».

Окончание – в №49 от 19 декабря 2014 года

Очерк Анастасии Вещиковой «Салик Христофора Скобеева» о Надежде Глазковой и её роде Скобеевых войдёт четвёртым номером в шестой том книги «Люди Центра Азии», который сразу же после выхода в свет в июле 2014 года пятого тома книги начала готовить редакция газеты «Центр Азии».

Фото:

1. Надежда Глазкова – из казацкого рода Скобеевых. Республика Тыва, Тоджинский район,

село Тоора-Хем. 20 сентября 2013 года. Фото Анастасии Вещиковой.

2. Селивёрст Федорович Скобеев с сыном, невесткой и внуком. Урянхай, усадьба на реке Сыстыг-Хем, 1897 год. Фото Петра Островских.

3. Такие плоты казаков-торговцев спускались по Енисею из Урянхайского края в Минусинск. 1897 год. Фото Петра Островских.

4. Русское торговое заведение братьев Ильи и Ивана Скобеевых в Урянхайской земле на реке Сыстыг-Хем. 1897 год. Фото Петра Островских.

5. Остов чума тоджинских оленеводов, приезжающих на ярмарки к заимкам русских торговцев. 1897 год. На этом месте сейчас находится село Тоора-Хем. Фото Петра Островских.

6. Лука Алексеевич Глазков – справа. Тувинская Народная Республика, конец двадцатых годов двадцатого века.

7. Лука Алексеевич Глазков с женой Зинаидой Иннокентьевной, в девичестве Скобеевой, и дочерью Надеждой. 1935 год, поселок Хамсара.

8. Брат и сестра Алексей и Надежда Глазковы, брату – четыре года, сестре – неполных три. Тувинская Народная Республика, поселок Хамсара, 1936 год – последний перед раскулачиванием семей Глазковых и Скобеевых.

Анастасия ВЕЩИКОВА aborigen79@bk.ru