Надежда Глазкова. Салик Христофора Скобеева

(Окончание. Начало в №48 от 12 декабря 2014 года.)

Повыкосила война родню

В 1941 году семья Глазковых переезжает в Фёдоровку, сейчас это село Кундустуг Каа-Хемского района. Глава семьи заведует избой-читальней. 9 февраля 1942 года он был призван на фронт. Рядовой Лука Алексеевич Глазков, стрелок первой пулеметной роты первого батальона 605-го стрелкового полка 232-ой стрелковой Сибирской Сумско-Киевской дивизии, погиб 27 июля 1942 года под Воронежем. По роковому стечению обстоятельств смерть он нашел на родине своих предков, у реки Дон.

«Их сразу без подготовки бросили на фронт, почти весь полк погиб. Помню отца юрким и ловким. Руки помню. Рассказывали про него, что был таким сильным, на спор с лошадью тягался – запряжет себя в вожжи, а  лошадь его с места не может сдвинуть. А мама его называла ласково – Лукаша», – говорит Надежда Лукинична.

Тогда же летом сорок второго, в годовщину начала Великой Отечественной войны, погиб ровесник Луки Глазкова, рожденный в 1911 году Алексей Скобеев – третий сын Ильи Селивёрстовича. Отец не узнал о гибели сына, умер 15 июля 1942 года.

Какое-то время Алексей Ильич считался пропавшим без вести, пока младший брат не подал в розыск. В ряды Красной Армии Алексей Скобеев был призван военкоматом Алма-Аты в 1939 году, что вполне может означать его участие в советско-финской войне. В Казахстан скорее всего семья Ильи Скобеева попала в результате раскулачивания. Алексей погиб на Украине – в деревне Староверовка Шевченковского района Харьковской области.

«После гибели отца маму переводят председателем администрации в Ленинку Пий-Хемского района. Грамотных людей катастрофически не хватало, и моя мама с четырьмя классами образования потянула на председателя сельского совета.

В первый класс я пошла в Федоровке, в Ленинке окончила второй, потом мама доросла до председателя сельсовета Уюка, там кончаю третий класс. Дальше повышение – Туран. Мама – третий секретарь райкома партии. После шестого класса в Туране я уехала учиться в Кызыл – в женскую школу №3.

Много мужчин большой родни нашей через войну прошли. Еще в 1937 году в ряды РККА был призван двоюродный брат мамы – Иннокентий Арсентьевич Дорофеев. Закончил войну на Дальневосточном фронте командиром стрелковой роты. Не все возвращались – повыкосила война родню. А вот у Ивана Посохина по-другому вышло: вернулся, а горе дома ждало».

Испытание пленом

С Тоджи ушли на фронт четыре брата Посохина: Кирилл, Павел, близнецы Иван и Александр. Вернулись только близнецы.

Старший Кирилл в должности мостовик воевал в составе 121-го дорожно-строительного батальона перовой Ударной армии. Не дожил до победы пару месяцев, погиб во время наступательной операции третьего Прибалтийского фронта, похоронен в Латвии. Младший Павел в составе шестого Сибирского добровольческого стрелкового корпуса погиб в октябре 1942 года под Москвой.

Александр попал в конную дивизию, а Иван – в артиллерию, был командиром гаубицы-пушки. Во время боя раненый повис на орудии без сознания. Очнулся, когда почувствовал штык в теле: немцы ходили и проверяли, кто живой. Поднял голову, и был взят в плен.

Иван потом рассказывал родным, как всех пленных согнали в амбар до утренней переклички. Лейтенант молоденький, парнишка совсем, снял гимнастерку, чтобы опознавательных знаков не было, а один мужик ему: «Не старайся, малой. Я завтра тебя все равно сдам, кто ты есть, лейтенантик». Ночью Иван задушил предателя. А тех, кто остался в офицерских гимнастерках, утром расстреляли.

Погрузили пленных в вагоны, сидели и лежали друг на друге. Откуда-то снизу Иван почувствовал запах овощей. Стал руками ощупывать под собой, а там брюква, морковка, свекла. Всю дорогу грызли. Везли к финской границе, на остановках выводили всех, строили и каждого десятого стреляли. Перед паромом через пролив загнали всех в ледяную воду: на счет три нужно было нырнуть с головой и сидеть под водой пока не досчитают до десяти. Тех, кто не выдерживал – расстреливали.

После освобождения из плена Ивана ждала долгая проверка на благонадежность. Допросы, проверки в спецлагерях в Грузии и Узбекистане.

Домой, к родному Енисею, он возвращался в 1946 году с огромным фанерным чемоданом фруктов. Ребятишки Надя и Олег, жена Шура не видели таких никогда, пусть полакомятся. «Всё страшное позади, кончилось, – думал Иван. – Еще с Шурой ребятишек родим, пусть живут, радуются». И никак не предполагал, что ждет его страшная весть: нет больше его Шуры.

С камнем на душе

Когда Иван ушел на фронт, Шура с детьми переехала жить к сестре Зине. Вместе легче с хозяйством управляться, детей растить. Иван вернется, верила она, а Зина обязательно встретит хорошего человека, жаль погибшего Луку, но ничего не попишешь. Война не спрашивает.

И вот он, долгожданный май сорок пятого. Все ждут своих родных, верят, надеются. Поехали сестры за черемшой в тайгу, первые витамины после зимы собирать. Лошадь споткнулась об оголившиеся корни, и полетела Шура через голову вперед. Сильный удар, кровоизлияние в мозг, не спасли Шуру.

Иван так с чемоданом фруктов и пошел сразу на могилку. Не верил, что в ней жена, руки сами к земле тянулись – раскопать. Зина оттащила, отговорила: помни, Ваня, жену свою живой, не надо тревожить.

Забрал детей и уехал в Сейбу. А вскоре Посохины стали сватать Зинаиду за Ивана. Она вдовая, он вдовец, а детей растить нужно: Олег, Алексей и две Надежды. На том и порешили.

«Ради детей мама согласилась, ради нас, – говорит Надежда Глазкова. – Любила она всю жизнь только моего отца. Отчим Иван Федорович Посохин, мы его отцом называли, после войны работал охотоведом, вел научную работу – учет зверей, был связан с иркутскими и московскими охотоведами. Тяжело ему было, так всю жизнь с камнем на душе и жил. Браконьеры наши местные его фашистом обзывали: раз в плену был, значит, фашист. А он приедет домой с рейда, обнимет подушку и лежит молча, переживает. Не ругался никогда».

Кочевники на плотах

«Мы, как кочевники, постоянно переезжали с места на место. Помню, отправились из Сыстыг-Хема в Сейбу. Иван Федорович сделал салик – два небольших става, загрузили их скотом – корова, теленок, свиньи. Плывем, поем все вместе.

Отец проследил нужный слив воды: протока шла под горой, нас понесло на остров, перед которым огромный нанос из топляка. Плот наш со всего маху врезался в нанос, перевернулся, а до острова еще метра три. Только корень огромный торчит из воды, больше зацепиться не за что. Нас он успел на корень перетащить.

Смотрим, а мамы нет. На плоту была лодка, когда плот переворачивался, мама ухватилась за ее борт и оказалась под ней, только ноги торчат. Отец тянет ее за ноги, а она вцепилась в борта и не отпускает. Кричит: «Зина, руки отпусти!» Дернул ее и вытащил на корень.

Насобирали бревнышек, сделали крохотный салик и поплыли дальше. Скот весь погиб, а вещи ловили по реке. Я потом сама на лодке с шестом плавала, искала ящичек с документами. Нашли его, когда уже вода спала».

Салики на Енисее были самым расхожим транспортом. На таких еще прадеды с Алгияка спускались в Сыстыг-Хем, а потом и в Енисей. Простейший плот из нескольких бревнышек удобен в управлении, маневренный и легкий.

Именно на таком салике Надя Глазкова, уже самостоятельно, отправилась из Тоора-Хема вниз по Енисею после окончания девятого класса. В райцентр из Кызыла прилетела на двухместном самолете – летчик и пассажирка, а до дома в Сыстыг-Хем только по Енисею приплыть можно. Дед ее Иннокентий Христофорович Скобеев жил в Тоора-Хеме, работал заготовителем пушнины. Отговаривать внучку переждать большую воду и погостить было бесполезно: такая же упрямая, как ее тетка Анна Иннокентьевна. Пришлось деду сделать салик из трех распиленных половинок бревна, перекрестить внучку и отправить по реке вниз, к родителям.

Плывет Надя с песнями. Вот рыбак на берегу, машет. Радостно на душе. А Енисей идет горой, гонит большую воду, сталкивает к берегу. Нанос впереди, и салик прямо к нему несет. В памяти картина всплывает, как семьей тонули, а здесь и помочь некому.

Вода все сильнее сталкивает с курса, Надя все громче поет. Обошла нанос. Впереди слив Хамсары с Енисеем – опасное место в большую воду. Направила салик к левому берегу, под горой протока, а за ней затон глубокий, и тут ноги резко в воду стали погружаться, плот без течения стал на дно идти. Уже по колено в воде, а до берега далеко. Перед глазами – мама под лодкой.

Надя громче запела, и плот резко вынырнул, на течение выскочил. Так она с песнями из-за поворота и появилась. А там геологи с выпученными глазами стоят: девочка, ты откуда? Девочка причалила к берегу на своем потрепанном суденышке и как ни в чем не бывало отвечает: «Я из Тоора-Хема». А у самой сердечко, как у воробушка, бьется.

Мама после этого сплава и плакала, и ругала дочку. А Надя как будто почувствовала пульс Енисея, его ритм.

«С тех пор никогда не боялась воды, именно нашей, енисейской. На лодке с шестом – легко, на моторы лодочные пересели – пожалуйста. – Надежда Лукинична кивает за окно, в сторону Енисея. – У него свой нрав, и я поняла, как с ним ладить. Не сразу, конечно».

С Енисея-батюшки к Волге-матушке

Но ведь сбежала Надежда от Енисея за тридевять земель. После окончания десятого класса с одноклассницами решила поступать в Куйбышевское педагогическое училище. Впервые за Саяны выехала: с Енисея-батюшки к Волге-матушке.

Тетя Лида, мамина сестра, у которой жила в Кызыле, пока училась в школе, передала от родителей деньги только на дорогу до Куйбышева. Боялись, что обворуют, и потому уговор был такой: доберется до места, тогда и остальные отправят переводом. Надю сразу приняли в училище, дали комнату в общежитии, а перевода – нет.

Девчонки посоветовали до начала учебного года в порту поработать. Взяли ее матросом на грузовой катер, отработала сезон, на носу зима, а денег так и нет. В общежитии женщина сманивала на Украину, на угольные шахты. Пришлось бросить учебу и поехать на заработки. Потом выяснилось, что тетя Лида попала в больницу и не смогла перевод отправить.

В Донецке окончила курсы лебедчиков. На строительстве шахты работали бригадами-тройками. Двое мужчин-проходчиков и девушка-лебедчица. Они внизу продвигаются вперед с отбойными молотками, а Надя наверху у лебедки дежурит. Дернут веревку снизу – сигнал, лебедку опускать или поднимать нужно.

Как-то проходчик случайно задел веревку, лебедка сработала вхолостую, и он сломал ногу. Надя переживала сильно, ушла с работы, переучилась на телефонистку.

И как бы сложился ее жизненный путь, на какие бы еще реки и работы потянулась бы неуемно-пытливая девчонка, если бы не письмо из дома с настоянием возвращаться. Мама написала, что в Кызыле открылся учительский институт, образование теперь можно на родине получить. Послушалась маму – вернулась.

«И такая жизнь в Кызыле насыщенная закрутилась! Поступила в 1953 году в институт, занималась конькобежным спортом, гимнастикой, баскетболом, акробатикой. В пятьдесят пятом стала чемпионкой республики по конькам, ездила в Иркутск на зональные соревнования, – Надежда Лукинична достает фотографии из пакета времен

студенчества. – А это не я, это фотооткрытка с портретом актрисы Валентины Серовой, жены Константина Симонова, которой он посвятил свое известное стихотворение «Жди меня». Девчонки говорили, что я на нее похожа, постоянно вырезали из газет ее фото и дарили мне».

«Экии, эштер» – «Здравствуйте, товарищи»

«После окончания института в 1956 году меня хотели в Кызыле оставить, направить учителем русского языка и литературы в медицинское училище. Отказалась: хочу в только Тоджу! И меня направили в село Ий. Там в 1949 году образовался совхоз «Первое мая», для детей оленеводов открыли школу.

Нас было три русских учительницы: Валя вела начальные классы, мы с Сашей преподавали в старших. Саша вела уроки математики с переводчиком, а я работала без переводчика, потому что квалификация была – с уклоном преподавания на тувинском языке.

У нас, учительниц, у единственных в Ие был огород. Напротив дома – медпункт, к нему оленеводы с малыми детьми прямо на оленях подъезжали. Интересовались всегда, что это мы из земли выковыриваем.

Учительница начальной школы Валя Вержбицкая всегда переживала, что женщины детей своих в берестяных люльках привязанными держат, пока те на ноги не встанут. Им же расти некуда. Валя учила, как правильно младенцев пеленать, даже пеленки матерям дарила. А в следующий раз они опять везут их в люльке, привязанных к седлу и закутанных в заячьи меха.

Осенью пригоняли тысячные стада оленей на забой. Я тогда обходными путями по поселку пробиралась, не могла смотреть на это зрелище.

Все мои ученики отлично знали русский язык, чисто говорили. Я им: «Экии, эштер» – «Здравствуйте, товарищи». А они мне: «Здравствуйте!» На шестидесятилетии ийской школы вышла на сцену с тремя оставшимися моими учениками. Говорю им: «Давайте вспомним, как вы меня учили петь «Чечек» – «Цветок». Песню эту и сейчас помню.

Знаете, какие у них голоса были? Мы даже русскую народную песню «Во поле березка стояла» в тувинском горловом исполнении на смотры возили. А сейчас в Ийской школе – ни одного русского учителя».

Когда сердца остановились

Когда девушкой таскала тяжелые тюки на волжской пристани, смывала с лица угольную пудру донецких шахт, думала ли она, что ее салик пойдет по знакомому течению. Что выучит тувинский язык, как прадед Христофор Скобеев, что будет разводить огороды там, где никто этого никогда не делал, что из всех внуков Иннокентия Скобеева только она будет каждое утро просыпаться вместе с Енисеем.

Будто кто-то вел ее торной дорогой, возвращал к истокам. Как-то приехала в Ий геологическая партия. Молодые геологи собирались на заброску выше по Сыстыг-Хему, на Алгияк, звали с собой. Как только Надежда услышала это слово, не было никаких раздумий. Оттуда все началось: с Алгияка Скобеевы перебрались в Туву, там родилась мама, там познакомилась с отцом.

«Если бы после окончания института согласилась преподавать в медучилище, никогда не попала бы на Алгияк, не встретилась со своим первым мужем Владимиром, не родила бы сына Андрея. Не было бы Ия, не было бы Андрюши. Вот он, мой лапочка, – Надежда Лукинична вытаскивает неспокойными руками пачку новых фотографий. – После школы сын поехал учиться в Иркутский пушно-меховой техникум. Заболел гриппом. А в честь 23 февраля проводили лыжный марафон, их всех заставили бежать на лыжах. После забега грипп обернулся осложнением – расширение сосудов сердца. Врачи ничего не смогли сделать. Приехала к нему

в Иркутск, забрала домой, здесь он и умер. Восемнадцать лет мальчику было.

Сердце подвело и маму, и брата. Алексей окончил Омское военное училище, служил на границе с Китаем. Я не знаю, как его приняли в военное училище, у него было больное сердце. В двадцать пять лет его сердце остановилось. Осталась жена Екатерина и дочь. Больше она замуж не выходила, вырастила дочку, дочка тоже замуж не вышла. Жили они в Хабаровске, но несколько лет уже нет связи.

И мама рано ушла, в 54 года. Тоже остановка сердца. Из всех братьев и сестер мамы в живых осталась Тамара, живет во Владимирской области, город Ковров. Дочь моей тети Шуры, двоюродная сестра Надежда Посохина, с которой мы вместе росли в одной семье, живет в Москве. По всей стране живут внуки и правнуки Иннокентия Скобеева – Томская область, Казахстан, Санкт-Петербург. А по месту службы предков – казаков Каратузской станицы – теперь никто не живет».

Охотница – морзистка

«А вот эти фотографии и документы остались от тетушки Анны Иннокентьевны Скобеевой. Нужно обязательно сделать о ней памятный уголок в школе или в администрации. Люди умирают, и памяти никакой не остается, – Надежда Лукинична Глазкова вытаскивает из потертого саквояжа бережно завернутые пакеты. Достает партбилет, удостоверение к медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», удостоверение почетного члена охотников и рыболовов.

«Анна Скобеева отважной женщиной была, сильной. Она 1923 года рождения. В двадцать лет добровольцем ушла на фронт. С 30 июня 1943 года по 9 мая 1945 года в составе 977 отдельного

батальона связи несла вахту телеграфистки-морзистки. Звание – ефрейтор.

Рассказывала: когда шли бои за освобождение Украины, как-то принесла полученное сообщение в штаб, ее пригласили чайком согреться, но отказалась – сильно торопилась обратно. Только отошла – снаряд разорвался, штаб разнесло. Бог ее уберег. День Победы встретила в Кёнигсберге.

А вот аттестат ее – в 1964 году окончила восемь классов в Тоора-Хемской средней школе. Раньше здесь не было восьмилетки, только четыре класса. Так она в 37 лет поступила в пятый класс. Потом окончила финансовое училище, работала в райфинотделе. Любое дело у нее спорилось. Прожила Анна Иннокентьевна 80 лет, и до последних дней в тайгу на охоту ходила, заядлая охотница была.

Мы с ней и за ягодой, и за орехом вместе ходили. Утром уйдем в вершину Арбука, набьем ореха, отвеем, к вечеру домой возвращаемся. Я, как и тетушка, мужскую работу люблю и сделаю ее лучше, чем женскую. Мама у меня шила, вышивала, рисовала, а я нет. Не было такого стремления. А вот на сенокосе всегда стояла на возу, укладывала сено. И ни один воз за все годы не развалился».

Отпечатки жизни

«Так и кочевала по Тодже учителем: начинала в Ие, потом была директором в семилетней школе Сыстыг-Хема, директором средней школы в Ырбане.

С 1978 года до конца трудового пути – учитель начальных классов в Тоора-Хеме. Трудовой стаж – 41 год, а я не чувствую этих лет, всё пронеслось вихрем. Фотографии только и свидетели.

А может, никому это и не нужно, – Надежда Лукинична кидает взгляд на черно-белые отпечатки жизни. – Сама скоро умру, а кто всё это хранить будет?

Вот ведь нам раньше казалось, что без песни невозможно. Улица без гармони не жила. Люди шли на работу – пели, работали – пели, с песней и домой возвращались. А у песни той также, как у человека, был свой век, оказывается».

Хоть и говорит, но не верит Надежда Глазкова, что память о предках своих может быть не нужной. Потому берет ручку и продолжает подписывать те фотографии, что на обороте никак не обозначены. А если бессонница поднимает на ноги, записывает воспоминания – то, что память выудила на поверхность ночи.

Для сына Николая пишет, для внучки Юли. И внук Родион, который на турнике крутится без устали, должен знать, чью кровь разгоняет по жилам, кто был до него в длинной цепочке жизней.

Пишет, хранит, потому что знает: притопленный салик обязательно выйдет на течение и пройдет верным сливом все пороги. Нужно только подсказать им, внукам, правнукам, тем, кто идет вслед, пометить подводные камни и наносы, чтобы их меньше трепало.

Фото Анастасии Вещиковой и из личного архива Надежды Глазковой.

Фото:

1. Надежда Лукинична Глазкова на мосту через речушку Арбук, впадающую в Енисей. Республика Тыва, Тоджинский район, село Тоора-Хем, 2013 год. Фото Анастасии Вещиковой.

2. Педагоги и ученики шестого класса туранской школы. В первом ряду в центре сидит классный руководитель Мария Евдокимовна Зотова, справа от нее – ученица Надежда Глазкова.

В третьем ряду в центре – учительницы Полина Николаевна Бессмертных и Зоя Васильевна Ганичева.

В четвертом ряду шестая слева – Галина Андреевна Ермоленко. Среди учеников – Анатолий Петеримов, Нина Казакова, Валентина Щенова, Лилия Сорокина, Надежда Кунаева, Николай Тетюев. Тувинская автономная область, город Туран, 1947 год.

3. Без песни – невозможно. С балалайкой – Надежда Глазкова, с гитарой – ее мама Зинаида Иннокентьевна Глазкова. В центре – Надежда Посохина, ставшая Зинаиде дочкой. Тувинская автономная область, село Сыстыг-Хем, 1950 год.

4, 5. Надежда Глазкова, снимок 1955 года, и советская актриса Валентина Серова. Подруги считали, что Надя очень похожа на Серову, и дарили ей фотопортреты звезды, как ее собственные.

6. На катке после конькобежных соревнований. Слева Надежда Глазкова, студентка и спортсменка учительского института. Тувинская автономная область, г. Кызыл, 1955 год.

7. Отважная и сильная женщина – фронтовичка и охотница Анна Иннокентьевна Скобеева. Конец семидесятых годов двадцатого века.

8. Алексей Лукич Глазков – выпускник Омского Краснознаменного пехотного училища имени М. В. Фрунзе. 1952 год.

9. Надежда Глазкова с сыном-первенцем Андреем Глазковым. Кызыл, парк культуры и отдыха, 1961 год.

10. Муж Надежды Глазковой Николай Черепанов и сын Николай. Тувинская АССР, Тоджинский район, село Тоора-Хем, начало восьмидесятых годов двадцатого века.

11. Задушевные подруги Надежда Лукинична Глазкова (справа) и Александра Хаваевна Красова давно спелись. И разделяющий их дома Енисей – не преграда. Республика Тыва, Тоджинский район, село Тоора-Хем, 2013 год. Фото Анастасии Вещиковой.

Очерк Анастасии Вещиковой «Салик Христофора Скобеева» о Надежде Глазковой и её роде Скобеевых войдёт четвёртым номером в шестой том книги «Люди Центра Азии», который сразу же после выхода в свет в июле 2014 года пятого тома книги начала готовить редакция газеты «Центр Азии».

Анастасия ВЕЩИКОВА aborigen79@bk.ru