Михаил Андриянов: Все пропьем, но флот не опозорим

Необычный вахтер по­явился у нас недав­но в Доме печати – крепкий, высокий, уве­ренный такой. На работе не спит, пьяниц-алкашей гоняет, порядок наводит, ни­кого не боится. Если что починить-наладить надо – и тут он все может.

И в тельняшке всегда ходит, что меня особенно заинтересовало. Это теперь тельник можно на любом базаре купить и форсить под флотского, моря в глаза не видя. А ведь тельняшка – одежда особая, и те, кто носит ее по праву, люди тоже осо­бенные – с мор­ской закалкой, надежные, с осо­бым ха­рак­те­ром. Я это хорошо знаю – са­ма из мор­ского Мурманска. По­этому и начала пытать Ми­ха­ила Ва­сильевича Андри­янова – по пра­ву он носит тель­ник и якорь-татуировку на правой руке или для фор­су.

Ока­залось, носит законно: и на флоте от­служил ми­не­ром, и школу морских дивер­сантов прошел, и к Суэц­кому каналу руку при­ложил. А еще он единственный сегодня на всю Туву водо­лаз-взрыв­ник первого клас­са: три тысячи ча­сов провел под водой.

Разговорились, и во время беседы, хоть Михаил и очень недоумевал, что особенного нашла я в его судьбе, поняла: именно о нем мне и надо писать. Потому что на тысячах таких жизненных мужиках, которых поряд­ком испытала и помотала, но не сломала жизнь, держалась и держится еще Россия.

– Михаил, море – это у вас как, семейное?

– Нет. Я из шахтерской семьи. Отец всю жизнь про­ра­ботал в шахте, мать – тоже в шах­те. Город Артемовск, Ку­ра­гинский район Красно­яр­ско­го края. А море – это мечта та­кая была. Хотя наш клас­сный руководитель Петр Ива­нович Бараруев все гово­рил мне: иди учиться на спор­тив­ную журналисти­ку – у тебя по­лучится. Я спортом зани­мал­ся, учил­ся неплохо – шко­лу со сред­ним баллом 4,7 закончил.

– Так что вы могли стать кол­легой-журналистом?

– Не стал, не послушался учителя. Хотел быть военным моряком и поступил в 1972 го­ду в тихоокеанское высшее военно-мор­ское училище имени Степана Василье­вича Мака­ро­ва, который сказал: «Помни войну». Мин­но-тор­педный факуль­тет. Там не удер­жался – на втором курсе про­изошел залет. Был в уволь­нительной – подрался. И мне – два года дис­­ба­та.(прим.: дисциплинарный батальон). А там предло­жили на выбор – или в дис­бате остаешься или под Влади­вос­­ток на Русский остров, в бухту Холулай – в спец­под­­разделение ВМФ, школу мор­ских диверсантов. Про него говорят: «Кто на Рус­ском не бывал, тот и службы не видал».

– Тяжело было?

– Очень тяжело. До сих пор вспоминаю. Пять раз в не­делю – приемы рукопашно­го боя. В увольнение идешь только через ми­­шень: де­вять раз должен попасть на пора­же­ние в ростовую мишень – «штык-нож» и семь раз – саперной лопаткой. Сделал это – пятнад­цать раз надо подтя­нуть­­ся на пере­кла­дине. Все выполнил – пустят в уволь­нитель­ную, но толь­ко культпоходом: офицер, мич­ман, десять человек матро­сов. В кино сходим, возле танцев постоим, по­смотрим.

Семь месяцев нас гото­вили: подводное плавание, под­водное ориентирование. Спор­том занимался – кан­дидат в мастера спорта по гребле. Чему только не учи­ли! Всему учили: вот у вас в кабинете чем можно че­ловека убить?

– Убить? Ничем, на­верное. Не шариковой ручкой же.

– А вот смотри: чашка, бью о край стола – вот и заточка. Стеклом от часов можно зарезать человека. И ручкой твоей убить можно. Спичкой – и той можно. Так что «Зе­ле­ные береты» по срав­нению с нашими ребятами – это детский сад.

Нас такому и такие спецы учили! Если все начну рас­сказывать… Ну, вот к при­меру: мичман Воробьев вел у нас приемы руко­пашного боя (мы его Батей звали), че­тыре патруля один уло­жил во Владивостоке 23 фев­раля семьдесят треть­его года.

Я сам свидетель, как раз в патруле был. В ресторане «За­зер­каль­ном» дело было. Там как раз был певец Мус­лим Магомаев со своими эстрадниками и наши, флот­­­ские. День Со­вет­ской Армии – все офи­церы в по­гонах, при кортиках, при параде. А выш­ло все из-за девчонки: Ма­гомаев что-то там к ней кле­иться стал, а она пожало­ва­лась. А лей­­тенанты молодые, горячие: «Эстрад­ни­ки про­тив флотских?» – и как да­ли им. А я что – пер­вогодок, спря­тался за фи­кусом: там офи­церы дерутся – матросу не по­ло­жено лезть. Ну, Батя Мус­лима Ма­го­маева в окно и выб­ро­сил. И всех рас­кидал.

Вот такие ребята были у нас: что за честь флотскую пос­то­ять, что жизнью каждый день рисковать. А каждый день рисковали. 28 трупов мы тогда с подлодки выта­щили. Кос­мографическое судно ночью столкнулось с подводной лодкой. Весь офицерский, мич­манский состав собрались как раз на цен­траль­ном посту – и в него, как нож в масло, вошло это космографическое судно.

– Об этом тогда не го­во­­рили.

– Да и сейчас не говорят – 28 трупов… А потом, в 1974 году меня – на Суэцкий ка­­нал. Только об этом не буду говорить и пи­сать не надо, потому что эти кэгэ­бэш­ники…

– Но ведь срок под­писки о нераз­глашении уже кон­чился, ведь 25 лет прошло. Вы сколько лет должны бы­ли молчать?

– Десять лет. Подписка, дей­ствительно, давно закон­чилась. Ну ладно, расскажу.

Нас переодели, мы стали как граж­дан­ские: пальто шляпа, костюм, рубашка белая, трость, загран­пас­пор­та. Чи­таю свое ко­ман­ди­ро­воч­ное удосто­ве­рение: токарь-ре­воль­верщик пятого разряда. Гражданские лица, едем оказывать помощь в Южный Йемен. Ну, туда за­везли, потом в город Аден. Пере­оде­ли снова – и на плав­мастерские.

Тогда как раз конфликт на Суэцком кана­ле закончился, и все стороны пришли к сог­ла­­ше­нию (прим: с середины 1967 года судо­ходство в Су­эц­ком канале в связи с во­ен­ным конфликтом Изра­иля и Египта было прервано, во­зобновлено 5 июня 1975 года)

Мины-то в Суэцком канале ставили и японцы, и италь­янцы, и французы, и англи­чане, и американцы. Ну и наши, ес­тественно. А де­литься мор­ски­ми картами с мин­ными про­хо­дами никто же не хо­чет. Кто все это раз­мини­ро­вать будет?

Ну, наши-то ребята са­мые бравые. Бреж­нев при­казал – мы от­ве­тили: «Есть!».

Мы эти мины находили, траль­щики их тралят из Су­эцкого ка­на­ла, а на плав­мас­терских мы их разряжаем, а спе­цы в них ко­вы­­­ряются, изу­чают.

Французские и италь­янские ми­ны силь­но пло­хие. Они у нас практически не опи­сан­ные были. По аме­риканским-то мы худо-бедно какие-то данные имели. Она же, может быть, и ра­дио­управляемая – в семи­де­сятом поставлена – и будет ле­жать, заиленная, на дне, а в девя­ностом по сигналу всплы­­­вает и начинает поиски крупнотоннажного судна.

Минер и сапер один раз ошибаются. А под водой такой страшный дина­ми­ческий удар – мало не пока­жется. 56 человек было за­бро­шено нас. Домой нор­мально только 9 вернулось. Остальные – в госпиталь или в цинковых гробах – груз 200, груз 300.

Кессонки много хватали (прим.: кессон­ная болезнь возникает при быстром пере­ходе из среды с повышенным давлением в среду с более низким давлением, в част­ности, после работы под водой). Со дна быстро под­нялся – и все. Вот у меня левая перепонка порвана. Глубина погружения ведь 20-30 метров была.

После Суэцкого канала меня снова пос­лали во Вла­дивосток, снова на проти­воло­дочный корабль. Эскад­ра ходила на Сахалин, Кам­чатку, по Амуру. Корабль весь блестит! Хавать, ой, еды – вот так! (проводит рукой по гор­лу). Кормили пять раз в сутки. Ужин – что обед. На завтрак вот такой кусок рыбы, хлеб с маслом, 40 грамм. Там я был минером и по сов­мес­ти­тельству водолазом.

А потом, в 1976 году, как раз 23 февраля выход в море. Мы стояли в бухте Ольга. И экстренное при­готовление корабля к бою. Как раз 24 февраля должен был начать­ся, не помню какой по счету, съезд партии, и тут такое ЧП: экстренное про­хождение амери­канской под­водной лодки. Лодка про­со­чилась или дали ей про­сочиться – хоте­­ли в клещи зажать. Ну, тогда холодная вой­на бы­ла: что мы аме­риканцев заставляли всплы­­­­­­вать, что они нас.

И мы вышли в море. Штор­­мило, баллов 4-5 было, дождь со снегом. Болтало. И мина пошла не по минной дорожке, а по палубе. А я стоял на юте, ну на корме корабля – на связи с ГКП. Шлемофон такой, как у лет­чиков, и микрофон. А штекер вставляется да еще и закру­чивается накрепко к пульту. И никак мне его не снять и не вырвать шнур и не от­скочить – она уже несется. Меня как жахнуло этой ми­ной. Ноги сломало и за борт выкинуло. Минут сорок в море проболтался.

Одно спасло: у мины по­плавок-опознава­тель с тро­са­ми, тросами левую ногу за­кру­тило – и не утопило меня. А еще шинель спасла – кое-как выловили меня за шинель баграми.

Короче, очнулся на третьи сут­ки в госпи­тале. Весь за­бин­­тованный. А сон снится, буд­­­то я дома, и мать меня зас­тав­ляет телят на выпас гнать, во­­робьи чирикают. Господи, от­ку­да на корабле воробьи? От­крываю глаза – по­толки белые, высокие. Слышу голос: «Что, род­нень­кий, тебе?» «Где я?» «В гос­питале».

А привязан лист такой дюралевый, полу­ле­­жа-полу­сидя. Пальцами пошевелил на пра­­вой ноге – шевелятся, левой не могу. Все, думаю, без ноги. Кому я нужен инвалид? Мерю по мужицким меркам: что я могу? в шахту уже не могу. А мне месяц до демо­били­­зации оставался. На гражданку ухо­дишь, так ночи не спишь, ду­маешь – где бу­дешь учить­­ся, работать, что да как. А я тем бо­лее че­тыре го­да отслужил. А ря­дом па­рень ле­жит: ногу вы­ше колена от­няли: трос лоп­­нул и как брит­вой отре­зало. Пла­чет, го­рю­­ет...

Ну, потом доктор по­до­шел, не отняли ногу, но все ме­ниски удалили.

28 апреля меня с гос­питаля на корабль забрали, а 29-го пришли в порт при­писки – в Совгавань. А кому охота ЧП на корабле – трав­ма. Меня и списали – не как из гос­пи­таля с травмой, а с корабля как здоро­вого, де­мобилизованного.

И третьего мая я на кос­тылях сошел с корабля. Капитан-лейтенант Коган довез ме­ня до Хабаровска, руку пожал за все четыре года моей службы, под козырек и: «Ну ладно, я по­шел к своим водку пить, а ты, старшина, езжай домой».

А мне по воинскому билету или в поезде ехать или до­пла­чивать на самолет. Ну куда я на костылях по поездам и очередям бол­таться? Пошел к военному коменданту. А там как раз один старший лей­тенант в Баку ле­тел. Ну, мы с ним скоопериро­ва­лись. Вот, го­ворит, сопро­вож­даю ра­неного мат­роса. И улетели. Короче, четвертого мая я уже был в Крас­но­яр­ске.

Дома маленько ногу под­лечил. Отец: «Иди учиться, ку­да ты с такой ногой». Ни­чего, здо­­ровья – на сто лошадей, в шахту пойду. Прикинул: брат Колька на третьем кур­се в мединституте учится, семья уже у не­го, сын Володька, сестренка только со­биралась в ме­дицинский пос­ту­пать. А где же от­­цу с матерью нас всех поднять?

Сейчас-то се­стра, Анна Ва­силь­евна Ла­вейкина – зам. ректора ме­дицинской ака­де­мии в Красно­яр­ске. Брат Ни­колай – глав­врач «Ско­рой помощи» в Ми­нусинске.

Ну и пошел я в шахту, проходчиком. Женился сразу на Вале, что четыре года меня ждала. Сегодня как раз день рождения у Васятки – звонил утром ему уже. Пожили да разбежались – не сложилось, хоть и лю­бил я ее, и после развода любил. А в 79 году приехал в Туву.

Сестра Аня замуж вышла и с мужем, он мест­­ный, в Туву приехала. Мать и гово­рит: «Все равно болтаешься, день­ги пропива­ешь – езжай к сестре». Ну, конечно, холостя­­чил, только разошелся, а девок столько ходит кругом – пер­вый парень на деревне. Прав­да, алименты, но где наша не пропадала, все пропьем, но флот не опозорим! (смеется).

Приехал – понравилось. В ОСВОДе (прим: Общество спасения на воде) пора­ботал спасателем, а потом ушел на угольный разрез – дос­тав­щиком взрывматериалов. По­работал – подозрение на силикоз, пыли же много на угольном разрезе. Да и взрыв­­чатки по 200-300 тонн за­раз взрывали, чтобы доб­рать­ся до угля – окна в Каа-Хеме летели только так.

Ну, встречаю ребят, раз­говорились: ты же водолаз, давай к нам, на спасательскую стан­цию. Подумал – пошел.

Я когда пришел на водо­лазку (прим: Центральная спасательная станция при Государственной инспекции маломерных судов), еще был жив дядя Коля Бурдюков. Вот про кого писать надо было – 7 тысяч часов под водой отработал!

На пенсию госу­дарство отправляет, если 2750 часов набрал. Раньше было – неза­ви­симо от воз­раста, хоть тебе 45 лет хоть тебе 32 года. Сейчас в Туве – в 45 лет водолазы на пен­­сию выходят, если 2700 часов набрали под водой.

А дядя Коля до всего до­шел своим умом – водолазом Божьей милостью был. Его под­пись-закорючку от Ти­хого океана до Бал­тийского и Черного морей все во­долазные спецы знали. Если устраиваешься на ра­боту и в водолазной книжке у тебя стоит дяди Колина закорючка, берут даже без испы­тательного срока – дяди Колин ученик! Все!

Валерка Беликов, Юрка Маркин, Андрей Беляков, я – все мы дяди Колины. А ос­тальные ребята-водолазы – уже наши уче­ни­ки, всех пом­ню. Все молодцы. Сейчас-то судьба раскидала всех, кто где. Вот Витька Грицюк – рожден быть водолазом, хоро­ший мужик, бесстрашный.

Помните, в девяносто шес­том году две де­вочки и па­рень утонули на правом бе­регу возле колонии? Одна побежала то­питься – не­счастливая любовь, пацан побе­жал ее спа­сать, а вторая девочка их угова­ривать. И все трое с льдины упали. Как раз лед ломать стало – 14 апреля. И шаманов, и колдун­ов при­водили, и спасатели пыта­лись искать – а лед трещит, страш­но, боятся, тех­ника безо­пас­ности опять же не позволяет. И отец од­ной из девочек – пра­порщик, бывший аф­ганец, с боевыми орденами – к нам. Те, кто в свое время служил – в Аф­гане, Сомали, на Ку­бе или как я – мы же все друг друга зна­ем, из вида не теряем. Приходит он: «Ты ме­­ня дол­жен понять – дочь у меня там... Дочь!»

И мы, с такими нару­шениями техники безо­пас­ности, полезли туда. Проруби прору­били через 60 метров, Витьку Грицюка и Вовку За­луцкого запускаю туда: в одну за­ходят, в другую выбираются, считай в сво­бодном поиске. Лед ломает. А Енисей – это могучая река, с ней шутить и бороться не надо. Ее надо знать и уважать.

Проискали все – не на­шли. Девочку уже по­том рыбаки нашли на сукпакских ос­тро­­вах – туда льдиной унесло. Совсем раз­детую нашли, в одном белье. Ни одежды, ни сапо­жек, ни ко­лечка, ни сережек зо­ло­тых. Кто-то первым увидел и обобрал – рас­стре­ли­вать таких кро­хоборов на­до.

И вот мне что сейчас обид­­но: всю дяди Колину нау­ку, все, что было, все рас­теряли.

Наши, конечно, винова­ты – с федерального бюджета взяли и переключили во­долазную службу на мест­ный. Последний раз обору­дование водолазное спаса­тельная станция из Москвы где-то в 84 году получала. И все. Сейчас кто утони – некому лезть под воду, ни одного аппарата нет, ни одной ру­бахи. Спасательная станция полностью разва­лена. Ноль. А сидят мертвые души, пред­ставления не имеющие о водо­лазном деле: начальник ГИМС (Госу­дарст­венная инспекция мало­мерных судов) Бирилей да его люди.

До того обидно за водо­лаз­ку! Прикинь: республика вся на воде – столько речек, озер! Каждый год тонут, каж­дый год – тру­пы. А в рес­публике нет мобильной водолаз­ной груп­пы. В МЧС, правда, есть два человека, да и то не числятся штатными водо­лазами. Обо­рудование-то у них есть, а водолазов – нет.

В республике 300 тысяч населения. 100 тысяч офи­циально проживает в Кызыле, а неофициально гораздо больше. Летом все сюда, из районов едут, из Москвы, Красно­ярска и всех городов все студенты – домой, к мамке, откормиться за лето.

А куда у нас молодежь может идти? Ну, ночью – на диско­теку. А днем – все на Енисее. А на Енисее что: пиво «Бал­тика» девя­тый номер да во­дочка-суррогат по 20 рублей. А еще и коно­пелька – зо­лотое дно. Все об­ку­­ренные, все пьяные и все на бере­гу. Каждый год по Кызылу 54-57 человек то­нет. А сколь­ко бездомных тонет, сколько с Вер­ховьев Енисея приносит. А вытаскивать не­кому.

– А почему же вы, так пере­живая за водолазное дело в Туве, сами сей­час не ра­ботаете?

– А меня сократили. В марте 2000 года. Два месяца до пенсии осталось – и Би­ре­­­лей издал приказ – со­кра­тить. А был началь­ником ма­нев­рен­но-поисковой группы. Оста­валось два последних водо­ла­за – Бе­ликов Валера и я, и обо­их одним приказом сокра­­тили. И выходное по­собие не выпла­тили за 680 часов, от­работанных под водой.

Теперь вот судимся: уже год, как суд этот тянется.

Обидно за ребят, за спе­циалистов. Не нуж­ны стали… Хотя у меня в голове столько, что тридцать человек могу обучить. Это же надо ко­му-то отдать. Понимаешь, во­до­лаз – это навсегда. Или ты есть, или тебя нету. Или ты водолаз, или просто рядом стоял. Мы здесь в Кызыле все друг друга знаем, всех могу по пальцам пе­ресчитать, хоть вмес­те уже и не работаем.

Традиция у нас есть: 8 марта у меня день рождения, а девятого обязательно все соби­раемся. Ставлю пол­литра, котлеты, закусь, ну что Бог послал, слава Богу, в своем доме живем – есть чем накормить.

– Так вы умудрились в женский день родиться?

– Так подарок жен­щи­нам! Шесть с половиной ки­ло­граммов родился!

– А сейчас сколько?

– Вес 120. Рост 184. Гре­надерский (смеется).

Водолазу мелким быть нельзя. Вот при­кинь: 26 ки­ло­граммов аппарат, плюс 38 кило­граммов груза, чтоб те­че­нием не выбро­сило на поверхность. Это уже 64 килограмма. А ко мне при­ходит парень весом 50 ки­ло­граммов: «Хочу работать во­долазом». Да он груз этот и поднять не сможет. А по дну ведь не ходишь ногами, а ползаешь с этим грузом на карачках.

– Михаил, а что же сей­час – так и будете сидеть без серьезной работы?

– Нет, я без работы не мо­гу. У нас такое по­ко­ление, что мы работали всегда. Вот меня возьми: на флот попал – дисциплина, в шахте тоже, как на ко­раб­ле, – спайка, кол­лек­тив. Опять же семью мужик кор­мить дол­жен, и деньги в семью мужик должен при­­­но­сить, а не баба.

Я после того, как меня уволили, дома год про­си­дел, так за этот год на пять лет постарел. Чув­ствую: ста­нов­люсь стариком. Вор­чли­вым стал. Печку натопить, щи сва­рить, дочку в шко­лу заплести, отвести – и все дела. Ну, огород весной-ле­том. А зимой? Те­левизор да книж­ка. Так месяц мож­­­но от­дох­нуть, но не год же!

Ну что вот я сей­час вра­тарем работаю на вахте? Такой жлоб, под­ковы могу гнуть, рубль ломаю, а людей сме­шу: бабулек кара­улю, чтобы не в ту дверь не по­стучали.

Мне же только 46 лет – еще работать и работать. Так что своим мужицким умом по­рас­кинул: юрист, экономист, бухгалтер – это хорошо, но когда-то вся эта хренотень закон­чится, люди возьмутся за ум, начнут строить, жить. Так что я сейчас учусь в автотехникуме – промы­шлен­но-граждан­ское стро­ительство. Строитель – это вечная профессия.

Сейчас-то Кызыл на грани вымирания. Еще маленько – и ТЭЦ захлебнется, бур­жуй­­ки будем ставить дома. Сейчас уже – труб нет, специалистов нет, кто мог – уехал. Оста­лись пенсионеры да кому ехать не на что и некуда. ПТУ кого выпускают? Никого. Камен­­щиков нет, стро­и­телей нет. Шо­фе­ра одни. Да еще менты – ар­мия ментов в Кызы­ле.

– Что-то вы на милицию оби­жены.

– А кто на них не обижен? Ну да­вай прав­де в гла­за смотреть: 80 процентов муж­ского населения сидело в тюрь­мах. Так? Так оно и есть. Вот я 27 лет под землей и под во­дой про­работал, ради­ку­лит, артрит зара­ботал и про­чее, прочее, а пен­сия у меня мень­ше, чем у него, кото­рый всю жизнь на УАЗике про­ездил и трех­литровые банки браги у ба­бок отбирал. Так за что мне его любить?

Ну, я еще согласен – СОБР, контракт­ники – они жизнью рискуют, в Чечне. Но они же за деньги. Я контрактников ни­сколь­ко не оправдываю: пошел убивать за бабки, так жизнь свою отдай, раз за деньги убивать пошел. Я с этой политикой не со­гласен: убивать за деньги, и этих ребят не привет­свую. А тех, кто срочную служит, мне жалко: зачем их в эту мясо­рубку запихи­вать? Аф­­ганцев – тех было жалко. Они прос­то слу­жи­ли. Так и мы – просто служили. Родина при­ка­зала, мы ответили: «Есть!»

Армию почему не люблю вспоминать. Как я служил – не пожелаю никому – доста­лось, хлебанул. Как из учи­лища турнули в дис­бат, так старики сразу: «А, хотел зо­лотые по­гоны, а сам к нам попал». И мордобой был, и сдачи давал. Молотился. Кулаками пробивал.

Да и как это, если му­жик не умеет драть­ся? Как это так, твою женщину обидели, а ты не за­сту­пишься? Да пусть мне ребра сломают, пусть нос расшибут, но чтоб я перед бабой слюнтяем оказался? Да ни за что в жизни! Пусть я ее даже три минуты знаю. На любые побои пойду, а всег­да заступлюсь. Не люб­лю, ког­да слабых обижают.

Раньше в городе идешь хоть ночью – никто не обидит, не охамит. А в 80-90-х годах что стало? В наше время с ножами не ходи­ли, а сейчас он в пятом классе, а уже с ножом, с заточкой ходит.

Сколько горя, злобы кру­гом. Такую дер­жаву раз­валили! Такую державу. Гор­бачев, Ельцин – все сдали!

– А Путин?

– Что-то есть, какие-то изменения. Но… слиш­ком осторожничает. В России надо по­круче. Покруче… (Ми­хаил достает из кар­мана пачку «Астры», закуривает). Курю – не могу никак бро­сить. Водку бросить – для ме­ня не проблема. Два года уже не пью, даже пива. Водку-то я уже знаю – до конца жизни пить не буду. Напил­ся вдо­сталь. Сейчас вод­ку толь­ко дурак пьет. Или у кого денег не­мерено, или у кого их вообще нет. А кто ес­ли по­середке, как я, тот еще ниже скатится.

Вот бы государство моно­полию на водку ввело. Сколь­ко людей гибнет, спивается! Вот сегодня дежурю – прямо на ступенях Дома печати уселись четверо: мужику лет трид­цать, две соплячки по пятнадцать лет и пацан лет десяти. Сидят, пиво из горла по кругу гоняют. «Вы бы еще в Дом прави­тельства пришли и сели», – говорю. Слю­ня­вые, грязные, а такое здание – Дом жур­налис­тов, лицо го­рода. Туркнул их. Ну куда мы еще идем? Где хваленая милиция нрав­ственности? Где школа? А где учителя сами? По­лу­ча­ют-то какую зарплату, как они еще, бед­­ные, работают? Дети-то тоже злые в школе. Это хорошо – у меня сытые ходят, а некоторые ходят голодные, тетрадку не на что купить. По телевизору одну порнуху показывают. Вне­классной работы – никакой, де­ти сами себе пре­достав­лены.

Какое мы будущее свет­лое ждем, если школу сейчас не подымем? Даже форму в школе отменили, а ведь она дисциплинирует. Я своей Катьке сказал: «Дома сережки носи, а в школу снимай – почему ты должна вы­деляться? Не должна. Бу­дешь сама зараба­тывать, хоть изумруды в уши вставляй. А сейчас живи по моим пра­вилам».

Катерина у меня – моло­дец, учится хоро­шо, без на­туги. В третьем классе она. Мы ее с Любой поздно ро­дили. Долго не было детей у нас (вздыхает).

Где только не была она: и в Цхалтубе, и на море в санаториях. А потом два го­да подряд на нашем Чедере побыла и… Я из тайги воз­вра­ща­юсь, а мне – радость!

Она еще беременная бы­ла, я живот ей и погла­жи­ваю и говорю: «Будет де­воч­ка Ка­терина – с моим умом и твоим тер­пе­нием». И как по заказу! Мне с Лю­бой сильно по­везло – очень она тер­пе­ливая, очень умеет ждать. За мою жизнь Любу мне судьба послала, как на­граду. Не знаю только, за что.

Я же как – жил как цветок в проруби болтался. С пер­вой пожил – нахле­бался се­мей­­­­ной жизни, и со второй не сло­жилось. Посуди: при­шел в семью мужик при­маком, ни­че­го в этой квартире не за­ра­ботал. И на­чи­наются попре­ки: этот хрусталь мой, эти што­ры мои, утюг мой. А я ведь, как разошелся – всю жизнь по ба­ракам, по об­щагам. На тан­цы по­шел – дай водолазку, дай джин­сы. Все же общее у мужи­ков. Ну, я не выдержал и ушел.

А к семье все равно тянет – человек устроен, чтоб в ко­операции жить, чтоб семья, дети были. Их вот трое у ме­ня. Три разные бабы, а у всех ре­бятишек, что у сына, что у дочек – на одном и том же месте родинка одинаковая – на затылке красный тре­уголь­ник. У всех троих! Я уже говорю: «Во, мне можно клей­мо свое смотреть!»

– Детям-то помогаешь, не забы­ваешь?

– Как это – детей забыть? Дети – они все дороги, все любимые, все твои, как пальцы на руке: любой режь – лю­бой больно. Вот Васятке 23 года уже и наконец-то он бабушке письмо написал: «Надо идти учиться». На­ко­нец-то надумал. А то сколь­ко его звал: «При­езжай, учись здесь на моих глазах – и квартира есть и дом». Мы ведь спокойны за детей когда они рядом, а далеко – сердце болит. Сейчас же больше думаешь не о себе, а о детях. Я и Катьке сказал: «Ты учишься для себя, мы тебя поздно родили, уже ста­рень­кие будем, на нас очень-то не надейся. Учись на врача».

Вот какое дело: столько прожил, а только сейчас для себя открыл – гораздо при­ятней дарить, чем самому получать. Когда у дочки в глазах вижу этот блеск, у меня душа поет!

У меня же как – отец Василий и сын Василий, мать Катерина и дочка Катерина. А зачем я буду другие имена искать? Я всю жизнь с отца пример брал. Не с Юры Га­га­рина, не с Павки Корчагина. У меня свой пре­красный пример в жизни. Отец – рабо­тяга, всю жизнь в шахте. Твердых убеждений искренний, принципиальный: в партию всту­пил сам – не за льготы какие-то, какие шах­теру льготы – и до сих пор из партии не вы­шел. Не поменял убеждений. Взносы до сих пор партийные платит, мать молчит, не спорит поперек.

И семьянин отец от­лич­ный – во всех смыс­лах. Я же рос бедовым парнишкой. Школа напротив дома, так по два-три раза в неделю ро­дителей в школу вызывали: то нос кому начищу, то коней угоню в ночное, то карету пожарную уведем, именно у пожар­ников надо было ма­шину увести и еще тридцать саней к ней при­вязать и по всем улицам прока­титься – удаль показать. Шум, звон, собаки со всех дворов за нами, лают!

А отец ждет дома с дрючком: «Ты что еще натворил?»

– Бил?

– Ну а как! Конечно, бил. Правильно го­ворят старики: бей, пока поперек лавки дитя помещается. А когда повдоль – поздно уже будет. Отец мне уже в 4 классе ключи от мотоцикла дал, и с 4 класса я с ним пахал, он – на заработки после шахты, и я с ним. Да еще и но­ров­лю что потяжелее сам ух­ватить, по­ка он не видит – жал­ко отца, он со смены же.

Так что мне других при­меров не надо. Мне хотя бы на 50 процентов стать таким, как отец, и я буду считать, что жизнь не зря прожил.

Фото:

2. Михаил в военно-морском училище имени Макарова. 1973 г.

3. «Кто на Русском не бывал, тот и службы не видал!». Русский остров. Полигон уничтожения просроченного боезапаса. 1974 г.

4. Возвращение на корабль из госпиталя. Михаил на руках земляков. 28 апреля 1976 г.

5. Фотография сыну и брату на флот. Семья Андриановых. Отец и мать с внуком Володей. Слева направо: жена брата Евгения, брат Николай, сестра Анна. Июль 1975 г.

6. Михаил с женой Любой на отдыхе. Крым. Феодосия. 1989 год.

  Беседовала Надежда АНТУФЬЕВА