"И совсем я не здесь…"

Я глубоко убеждена, что нет в мире неинтересных людей. Каждый человек, если суметь вызвать его на откровенность, может поведать о себе такое, что невольно скажешь: “Ну, хоть роман пиши”. И все же среди общей массы людей, которая часто кажется серой и невзрачной, есть люди, бросающиеся в глаза сразу, выделяющиеся “лица необщим выраженьем”. Есть такой человек и у нас в Туране. Это Юрий Михайлович Некрасов, учитель туранской средней школы № 1, художник-график, писатель, поэт, автор учебника по художественной культуре для учащихся шестых классов. Через его уроки прошло уже не одно поколение туранцев, но он нисколько не старится, зачастую выглядит гораздо моложе своих бывших учеников.

Всегда подтянутый, элегантный, в идеально выглаженном костюме и при галстуке, он, кажется, готов вести урок в любое время дня и ночи. Его фигуру не портит даже чуть прихрамывающая из-за больной с детства ноги походка. Наоборот, эта походка придает ему некий шарм, некую неотъемлемость и знаковость этого человека, этой личности. Иногда, говорят, он бывает совершенно “другим”. Мне никогда этого “другого” видеть не приходилось, но почему-то кажется, что в данном случае эта неоднозначность является признаком неординарности. Почему я так думаю, возможно, вы поймете, прочитав внимательно интервью. Но еще несколько слов об этом человеке.

Приехал Юрий Михайлович в Туран в 1958 году из Ленинграда, после окончания художественного училища. Вот как он писал об этом своим друзьям в первом письме из далекой, никому не известной Тувы:

“Я на месте. Городок, в котором придется учительствовать, расположен в котловине, со всех сторон окруженной цепью опаленных солнцем гор. Дно котловины ровно, как ладонь, и форму имеет ладони, выброшенной пальцами на восток. В этой восточной части вытянулись цепочки серых бревенчатых домиков. Домишки притиснулись к речке, образуя три неровные, но очень длинные улицы”.

Этот отрывок из письма приведен в документальной повести Некрасова “Шлепать по тропинкам босиком”, где есть еще такие строки:

“Тогда я представить себе не мог, что здесь пройдет вся моя жизнь, что почти четыре десятка лет я буду жить со здешними мальчишками и девчонками, которые станут взрослыми людьми и в свою очередь приведут мне своих мальчишек и девчонок. И будем мы подниматься на гору Хайбар, и буду постепенно ощущать я давящую тяжесть годов, но не боли в ноге, излеченной знаменитым профессором”.

– Юрий Михайлович, те, кто читал вашу повесть “Шлепать по тропинкам босиком”, напечатанную в журнале “Улуг-Хем” в 1997 году, хорошо знают историю вашего трагического послевоенного детства. Ну а для тех, кто не читал, расскажите хотя бы вкратце о том, где вы родились, кто ваши родители, что с ними случилось, почему вы были сначала беспризорником, а потом воспитывались в детдоме.

– Я родился 10 июля 1938года в городе Ленинграде. Это моя родина. Там я прожил почти двадцать лет своей жизни. Семья у меня простая – отец и мать были рабочими на металлокомбинате. Когда началась война, отца сразу взяли на фронт, и он где-то погиб в первые же дни. Где – я точно не знаю. А мать всю блокаду работала на этом комбинате и уже под самый конец умерла.

Мы с братом остались живы, потому что нас в самом начале войны вывезли к бабушке в Подмосковье, а потом эвакуировали в Сибирь.

Мама похоронена в братской могиле, только не на знаменитом Пискаревском кладбище, а есть еще Волковское кладбище, названное так по Волковому ручью, который там течет. Вверху, ближе к Московскому вокзалу находятся так называемые литературные “Мостки” Волковского кладбища, где похоронены Тургенев, Белинский, Надсон и многие другие знаменитости. И, кстати, семья Ленина там же похоронена. А ниже по ручью, ближе к Пулковским высотам, где раньше было огромное пустое поле, в огромных братских могилах хоронили умерших блокадников. В одной из таких могил лежит и моя мама. Я там был, знаю эту могилу. При похоронах присутствовал мой дядя, он запомнил, что она лежала в третьем ряду, в 13 шагах от края могилы…

, только не на знаменитом Пискаревском кладбище, а есть еще Волковское кладбище, названное так по Волковому ручью, который там течет. Вверху, ближе к Московскому вокзалу находятся так называемые литературные “Мостки” Волковского кладбища, где похоронены Тургенев, Белинский, Надсон и многие другие знаменитости. И, кстати, семья Ленина там же похоронена. А ниже по ручью, ближе к Пулковским высотам, где раньше было огромное пустое поле, в огромных братских могилах хоронили умерших блокадников. В одной из таких могил лежит и моя мама. Я там был, знаю эту могилу. При похоронах присутствовал мой дядя, он запомнил, что она лежала в третьем ряду, в 13 шагах от края могилы…

– А почему ваша мама осталась в блокадном Ленинграде, у нее не было никакой возможности выехать?

– Все дело в том, что перед самой войной у нее родилась наша маленькая сестренка Людочка, и она побоялась выезжать с ребенком, тогда еще многие надеялись, что блокаду быстро прорвут. Но оказалось все иначе. Людочка умерла тоже.

– Юрий Михайлович, как я понимаю, после войны вы вернулись в свой родной город, где вас никто не ждал. Что с вами произошло потом?

– Когда мы приехали в Ленинград, брат, которому тогда было четырнадцать лет, поступил в ФЗУ, а со мной все вышло сложнее. Наш дом, где мы жили до войны, был разбомблен, жить было негде, мне было тогда всего семь лет. Детские дома были переполнены, и брат отвел меня на вокзал. Об этом я тоже писал в первой своей повести “Злоключения Мишки Кораблика, беспризорника”. С вокзала я попал в приемник-распределитель, откуда сбежал и так несколько раз попадал и убегал, даже сам не знаю почему, наверное, с тоски.

Однажды мне пришлось прыгать с платформы идущего поезда, и я сильно разбил колено, которое вскоре распухло. С больной ногой я почти год пробыл в детском приемнике, где со мной долго не знали, что делать и только потом сообразили и отвезли в Светлановскую больницу, в которой проводились научно-исследовательские работы по хирургическому туберкулезу. Болезнь была так запущена, что врачи заковали меня на два года в гипс-всего, по самое горлышко. Здесь, на больничной кровати я закончил третий и четвертый классы, здесь сдавал свои первые экзамены, здесь учился рисовать, здесь впервые влюбился в девочку, так же как и я, закованную в гипс. Человек привыкает ко всему, даже к гипсу. Но зато я твердо знал, что такое счастье, счастье прикоснуться подошвами ног своих к земле, почувствовать ее тепло и шлепать по ней босиком, сколько хочешь.

Пришлось пройти еще через одно испытание – была сложнейшая операция на коленном суставе, сделанная профессором Кореневым. В результате нога стала здоровой, но негнущейся в коленке. Но вы даже представить не сможете, как я был счастлив в то лето, когда впервые после стольких мучений встал на ноги, пусть и с костылями. Это невозможно описать никакими словами.

– А почему вы своего героя назвали Мишей Кораблевым?

– Настоящая фамилия моего отца была Кораблев. Но когда он женился на моей маме, они почему-то совместной фамилией выбрали мамину – Некрасовы. А Миша это имя моего отца. Все очень просто.

– Как сложилась ваша жизнь дальше, после больницы?

– А дальше меня мои добрые учителя из больницы помогли определить в близлежащий детдом, где я закончил школу, а потом еще и художественное училище.

– Художественное училище – это ваш выбор, или тоже определили учителя?

– Нет, это мой собственный выбор, я много рисовал еще там, в больнице. У меня до сегодняшнего дня сохранился один из альбомов того времени и, судя по датам, которые я проставлял, я рисовал и рисовал, это было влечение. Я поступил в художественно-графическое педагогическое училище, которое было открыто в Ленинграде сразу после войны. Оно располагалось в центре города, неподалеку от Исаакиевского собора. Там были рядом Эрмитаж, Русский музей, и занятия зачастую проводились в этих музеях. У нас были замечательные преподаватели, очень интересные занятия, в общем, четыре года учебы пролетели, как один счастливый миг. А потом было распределение.

– А вы что-нибудь о Туве тогда знали? Что это за страна такая?

– Почти ничего не знал. У нас было довольно разнообразное распределение и можно было даже выбирать. Направляли, например, в Архангельскую область, можно было поехать в Смоленск, в Красноярский край. И была самая крайняя точка – это Тува. Четверо ребят выбрали Туву, решили посмотреть, что это за штука. Помню, очень долго мы сюда ехали, потом нас разбросали по разным местам – меня в Туран, кого-то в Кызыл-Мажалык, кого-то оставили в Кызыле. Отработав положенные три года, все вернулись в родные места, кроме меня.

– Чем же вас так привлек наш Туран?

– Первые три года я просто жил и наслаждался свободой. Я же был весь закован детдомом, казенный человек, у меня же вся жизнь была регламентирована – больницей, детдомом, даже училищем. Ну вот я свободой наслаждался несколько лет, потом поступил учиться, в Кызыле как раз открылся филологический факультет в пединституте, а я литературу очень любил и решил получить высшее образование. А тут и любовь приехала – моя Валентина Никифоровна, потом родились сыновья, один, к сожалению, умер, другой вырос, стал взрослым человеком. Теперь уже внуки появились.

– Ваш сын, уже сам отец почти взрослых детей, говорят, до сих пор играет в солдатиков, которых он сам лепит из пластилина. Расскажите, пожалуйста, что это за увлечение такое.

– Совершенно верно. Николаю, так зовут сына, сейчас пошел сорок первый год. Он родился, когда Гагарин в космос полетел. Еще учась в школе, он начал увлекаться наполеоновскими войнами, стал рисовать схемы боев Наполеона, лепить из пластилина солдатиков и устраивать сражения. И эта страсть у него сохранилась до сих пор. И сейчас, будучи взрослым человеком, он строит полки из солдат, которых у него больше тысячи штук, он заставляет ими весь пол своей квартиры. Как-то раз его полки снимали для нашего телевидения, так огромный зал полностью был занят: с одной стороны стояли французы, с другой – наши, русские. Причем, солдатики сделаны в цвете, со всей необходимой атрибутикой, очень интересно. Когда кто-то “погибает” по каким-то причинам, он лепит новых.

– У Николая, как я знаю, двое детей, и обе девочки. Они тоже с ним играют?

– Да, особенно увлекается ими старшая моя внучка, Женя, которая сейчас заканчивает десятый класс. Он ей даже дарит солдатиков. У Коли очень много книг по истории наполеоновских войн, альбомов, как-то связанных с этой темой. Один из первых альбомов мы купили в Москве, когда всей семьей побывали на Бородинской панораме – очень красивый, дорогой альбом.

– Где же он все это хранит?

– В коробках. Аккуратно составляет все в коробки и хранит. Когда приходят друзья, он все вынимает и показывает, потом снова убирает.

– Мне кажется, у вашего сына есть еще одно увлечение-это строительство. Когда я прохожу мимо дома, где он живет, то вижу: вот появился какой-то необычный двухэтажный гараж с теремком-светелкой наверху, вот появились новые ворота, украшенные резьбой. И при этом он работает в нотариальной конторе?

– Сразу после школы Коля поступил в строительную школу, где я в то время преподавал черчение, и закончил ее. Так что строительство – это одна из его специальностей. А потом он закончил пединститут, но работать пошел в милицию, закончил юридический факультет, и, будучи на пенсии, в милиции на пенсию можно уйти раньше, он нашел работу в нотариальной конторе.

– Юрий Михайлович, в разное время вы преподавали в школе рисование, черчение, литературу, даже историю, когда куда-то исчезли историки. Сейчас вы учите детей несколько необычному предмету, который называется “Русская художественная культура”, и даже создали свой авторский учебник. Что это за предмет такой и почему пришлось вам заниматься столь трудоемким делом, как создание учебника? Это, по-моему, уникальный случай в истории туранской, да, наверное, и не только туранской школы, чтобы учитель создал учебник по своему предмету.

– Пожалуй, что да, случай уникальный. Когда в начале девяностых годов стали создаваться национальные школы, мы тоже решили идти по этому пути. Этот путь предполагал обязательное изучение русской культуры, русских святынь. И мне, как преподавателю литературы и изобразительного искусства, предложили вести сначала просто беседы с учащимися на эту тему.

– Конечно, вам воспитаннику Эрмитажа и Русского музея, это было сделать гораздо легче, чем кому- либо другому?

– Ну да, тем более, что учебников нет никаких. И мне пришлось подробно разрабатывать планы этих уроков, снабжать их собственноручными иллюстрациями. А затем появилась идея издать учебник, меня поддержали, и учебник появился.

– В следующем, 2003 году, ваш родной город Ленинград-Санкт Петербург будет праздновать 300-летие со времени его основания. Вы как-то готовитесь к этой дате?

– Да, к этой дате я разработал новый учебник, полностью посвященный искусству Петербурга 18-19 столетия. Учебник задуман, как экскурс по Невскому проспекту, от одного памятника к другому. Надеюсь, что к юбилею учебник уже выйдет в свет, пока все идет хорошо, мы включены в план Тувинского книжного издательства на этот год. Спонсирует издание Министерство образования.

– Дети любят ваш предмет?

– Ну, это же очень интересно. Тут беда вот в чем: нет наглядности подлинников.

Репродукции, рисунки – это одно, подлинное искусство – это совсем другой уровень восприятия. Иногда удается отправлять детей на экскурсии – недавно побывали мои ученики в Москве, во Владимире. Узнавали вьяве то, о чем слышали на уроках. Это хорошо.

– Юрий Михайлович, а ваши повести – это документальные вещи, или там есть и что-то выдуманное вами, как в обычной художественной литературе?

– Нет, там описано все так, как было на самом деле. Жизнь – она гораздо интереснее любой выдумки. Ну, а чтобы было интересно читать, писателю, так же как и скульптору, нужно уметь отсечь все лишнее и оставить главное. Я сейчас сам не могу читать литературу чисто художественную: как только почувствую, что все выдумано – сразу бросаю, а вот документальную прозу, мемуары – читаю с удовольствием.

– Кроме изданного, у вас есть еще что-то в запасе?

– Есть. Есть повесть “Детдомовец”, это продолжение уже напечатанного. Эта повесть в первом варианте уже несколько лет лежит в редакции журнала “Улуг-Хем”, есть и второй вариант, доработанный, так сказать. Оба с иллюстрациями. Есть и еще написанные вещи. Но, но, но…напечатать это невозможно, и все лежит мертвым капиталом. Для меня-то все это живое, иногда я открываю, смотрю, читаю. Сделан еще третий учебник, в следующем году, если все будет нормально, напечатают и его. Уйду я – моим последователям останутся три учебника, им будет легче, может, и меня добрым словом помянут.

– Юрий Михайлович, такой банальный вопрос: а когда вы все успеваете, ведь работа в школе сама по себе отбирает много сил?

– Конечно, я устаю. Но, во-первых, воскресенье есть, во-вторых, у меня один день свободный есть, в третьих, когда я сам рисую, а везде и в учебниках и в повестях есть мои собственноручные рисунки, я не чувствую усталости, я отдыхаю. Я могу рисовать даже когда телевизор работает, я одним глазом туда, одним сюда, для меня рисование – это удовольствие, отдых. Когда пишешь, тут труднее, тут думать надо. Я сначала пишу от руки, потом перепечатываю на машинке.

– Юрий Михайлович, и все же меня не оставляет любопытство – как вы ощущали себя в Туране, в маленьком, всеми забытом городишке, после огромного Ленинграда, после жизни, наполненной творчеством великих мастеров; в городишке, где не только художественного музея, но даже просто музея тогда не было? Что вы ощущали еще, кроме чувства бесконечной свободы, правда, несколько ограниченной рамками школы?

– Знаете, был такой замечательный русский поэт Георгий Иванов, петербуржец, затем эмигрант, живший не в Туране, а в Париже. Так вот, он написал такие строки:

И совсем я не здесь, не в Париже,

А в Северной, Царской столице,

Там остался я жить.

Вся моя жизнь – это школа и дом. Турана я почти не вижу. Я ведь преподаю еще и литературу, и значительную часть своей жизни нахожусь в ней. Сейчас у меня два десятых класса, и я опять в Петербурге, там вся литература петербургская. И когда я, скажем, читаю Достоевского, “Преступление и наказание”, там все действие происходит на Сенной площади. Сенная площадь, а от нее отходит маленький Демидов переулок. А я каждый день сходил на трамвае на Сенной площади и шел пешком по этому переулку в свое училище, потом возвращался тем же путем. Герой этого романа, Раскольников, тоже бродит по Сенной, бродит по этим старым переулкам, доходит до моего училища, я даже схему его хождений нарисовал, и там рядышком был дом, в котором жил Достоевский, когда писал “Преступление и наказание”. И когда я читаю, когда рассказываю это ребятам, то мне кажется, что я сам там нахожусь, что я никогда никуда оттуда и не уезжал. А некрасовский Петербург? Да вся школьная программа литературы – сплошь петербургская.

– Получается, что вы одновременно и здесь, и там?

– Да, что-то вроде этого. Тело здесь, а дух, мысли чаще там.

– А вы не испытываете боли от такой раздвоенности?

– Не то чтобы боль... Грусть. Грусть иногда посещает.

– Грусть сильная?

– Когда как. По-разному бывает.

– Юрий Михайлович, а как сложилась судьба вашего брата – Геннадия Некрасова? Я недавно обратила внимание на переводы стихов Юрия Кюнзегеша, и оказалось, что некоторые его стихи переведены Г. Некрасовым. Это ведь ваш брат?

– Да, это мой старший брат, он был однажды в Туве, познакомился с нашими поэтами и сделал несколько переводов, в том числе и Юрия Кюнзегеша. Он в свое время женился на москвичке, закрепился в Москве, окончил факультет журналистики, работал редактором в издательстве ДОСААФ. Пишет прозу и стихи. У него есть довольно большая вещь в некрасовском стиле – “Кому на Руси жить не хорошо” – это о нашей действительности девяностых годов. Довольно интересная вещица.

– Вы часто встречаетесь?

– Раньше, да. Чуть ли не каждый год виделись. Последнее время не видимся вовсе. Уже лет десять прошло с последней нашей встречи. По телефону иногда общаемся, постоянно переписываемся, обмениваемся мнениями о литературе, о жизни вообще. Возможно, нынешним летом я и поеду в Москву.

– Вот вы с братом обмениваетесь мнениями о литературе, а можно узнать нашим читателям о ваших кумирах в литературе, в живописи? Что больше всего вы любите?

– Наверное, я не буду оригинальным, если скажу, что и в литературе, и в изобразительном искусстве, будь то живопись или скульптура, я – поклонник классики. А вершиной классики является девятнадцатый век. Если брать наше время, то я остаюсь на стороне реалистического искусства, и из художников я выделил бы Илью Глазунова, а из писателей – Солженицына. Все, что написано Солженицыным, основано на достоверных фактах, на его собственной биографии, а это интересно читать и размышлять есть над чем.

Я совсем не отрицаю поиски – модернистские и еще какие-то, но я люблю классику. В поэзии тоже самое – классика, начиная с Пушкина. Если говорить о советских поэтах, то мне больше всех по душе – Михаил Светлов.

– Ваша супруга, Валентина Никифоровна, тоже литератор. Ваши с ней вкусы совпадают?

– Да, в общем, совпадают. Валентина Никифоровна – мой большой помощник. Все, что я написал, прошло через ее руки. Она иногда и ошибки какие-то подметит и подскажет, как лучше фразу построить, слово заменить, я прислушиваюсь к ее советом.

– Вы хотели бы побывать в нашей Северной столице весной 2003 года, на юбилее?

– Конечно, хотел бы, но вряд ли это удастся физически. Но душой я все равно буду там, в Петербурге, в моем родном Ленинграде…

Фото:

1. Михаил Алексеевич и Прасковья Григорьевна Некрасовы, отец и мать Юрия Некрасова накануне Великой Отечественной войны.

2. Юрий и Валентина в первый год семейной жизни. г.Туран, 1960 год.

Татьяна ВЕРЕЩАГИНА