ПЕТЕРБУРГСКО-ТУВИНСКАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ ДОКТОРА ВОЙЦЕХОВСКОГО

В одном из музейных залов монастыря, расположенного в Ферапонтово, в середине мая открылась выставка работ художника Александра Войцеховского. Петербуржец Войцеховский утверждает: его творчество началось со встречи с Тувой.

Ферапонтово – маленький посёлок в Вологодской области, недалече от Белого озера. Летопись связывает эти места с князем Синеусом, легендарным братом Рюрика. Кругом – памятники древности: Кириллов-Белозерский монастырь, братии коего писал послания Иван Грозный; монастырь в Горицах, где по приказу того же страшного царя была утоплена княгиня Ефросинья Старицкая; Белозерск с валом и церквами XVI века… Ферапонтово – небольшой, но прекрасно огранённый бриллиант в этом ожерелье. Монастырь на холме, тишина; два стройных конуса надвратной шатровой церкви, увенчанные изящными главками, смотрятся в воду спокойного озера. В монастыре – уникальные фрески Дионисия, XV век. Музей, посетители которого сегодня могут познакомиться с питерско-тувинским творчеством Войцеховского.

Один из «птенцов гнезда Виноградова», участник археологического кружка Ленинградского дворца пионеров, Войцеховский впервые побывал в Туве ещё восьмиклассником, в 1978 году. Тогда отряд Алексея Виноградова (вместе с экспедицией А.Д.Грача) вёл раскопки неподалёку от Балгазына в Западной Туве. Впечатление от балгазынской степи было неизгладимо. После окончания мединститута, с 1987 года, восемь лет Войцеховский ежегодно приезжал в Хакасию и Туву; в экспедицях Владимира Семёнова и Константина Чугунова, на Суглуг-Хеме, под Хайыраканом и на Вавилинском затоне стал своим человеком.

Двадцать три года назад я ходил в литературное объединение известного ленинградского поэта Виктора Сосноры. Там все писали стихи. Не помню, после какой поэтической пьянки занесло нас в гости на квартиру к студенту-археологу, а ныне депутату Законодательного собрания Санкт-Петербурга Алексею Ковалёву, проходившему тогда в этой тусовке под кличкой «Китаец». У Китайца дома обнаружился, среди прочих весельчаков, долговязый юноша-старшеклассник в синем школьном костюме и с продолговатым белесым лицом. Юноша откликался на кличку «Племянник», ибо, в самом деле приходился племянником некоему Диме Вострову, активному посетителю поэтических сред и ценителю поэтических блюд «от Сосноры». Дядя был на год старше племянничка. Они немедленно устроили какую-то возню с песнями и плясками, а потом долговязый стал представлять сценку. Он изображал гимназиста, приехавшего на каникулы к тётушке в имение. Он же изображал и тётушку. Он вытянулся, поднял воротник, сделал благородно-глупое лицо дворянского недоросля-недотёпы, стал раскланиваться, подходить к ручке, что-то такое бормотать благосклонно слушавшей, но, видимо, несколько выжившей из ума старухе-помещице... Всё это было гротескно, выразительно и страшно похоже. Все хохотали.

Тут мы и познакомились. И даже перешли на «ты». Гимназиста и его тётушку звали Саша Войцеховский. Потом уточнилось: Александр Петрович.

Впоследствии выяснилось, что Петрович –человек исторический. Чего только с ним ни происходило в Туве или по пути из Питера в центр Азии! Возьмём хотя бы историю про «Рояль в кустах». Или про «Путешествие Петровича и Палыча по Енисею на плоту». Или: «Про то, как Петрович макароны в чайнике варил». Не буду и пытаться пересказать их даже в общих чертах: это сюжет целой книги. Целью «Путешествия Петровича и Палыча на плоту» было попадание с берегов Бий-Хема к Хайыракану водным путём, а венцом явилось распадение плота на составные части в самом быстром и бурном месте Великой реки Улуг-Хем, после чего путешественники на продолжительное время оказались разлучены волнами и взаимно полагали друг друга не существующими более на этом свете... И так далее.

Живейшим образом помню Петровича в процессе постройки плота (дело было на Вавилинском затоне, в лагере Чугунова под Кызылом): он, как трудолюбивый, хотя и неторопливый муравей, несёт длинную и очень корявую лесину, чтобы тем или иным способом приспособить её к сооружаемому плавсредству, и при этом кажется, что это одна длинная, тощая и сутулая жердь зацепила и тащит другую.

Со временем и иное выяснилось про Петровича. Он стал доктором. Он спасал жизни людям, работая врачом «скорой помощи». Прошёл различные повышения квалификации и стал известным в Питере специалистом по выведению из запоев. Совершенно серьёзно. Не знаю, как в других отношениях, но в этом – он хороший доктор. Проверено на близких знакомых. Ещё что важно: Петрович объездил мир. Если так можно выразиться, исполосовал земной шар своими путешествиями. Проходил, между прочим, военную службу судовым врачём. Гонялся на автомобиле по американским прериям и по евразийским степям. Где-то на сибирских просторах, между Омском и Новосибирском – был такой драматический эпизод – летел с трассы вверх колёсами. Всякое было.

С середины девяностых начались выставки: в Москве, Нью-Йорке и Петербурге; успех. И – ежегодные мечты снова оказаться под тувинским солнцем. Может быть, в этом году они осуществятся?

Петрович как-то рассказывал, что на путь сознательного творчества его привели древние «оленные камни». Хотя понятие «сознательное творчество» тут не вполне уместно. Мастера, выбивавшие три тысячи лет назад изображения на каменных стелах, не думали о профессионализме, не оперировали художественными категориями. Их работа была следствием необходимости, простодушным способом наладить отношения между человеком, духами природы и загадочным миром ушедших предков. В Туве сохранилось много этих древних картинок на камне. Учёные называют их петроглифами. Народы, жившие в центре Азии в первом тысячелетии до н.э., скифы и их предшественники, ставили остроконечные камни с изображением бредущих цепочкой оленей по краям погребальных сооружений (курганов). В самих этих камнях проступают человекоподобные черты: глаза, руки, оружие на поясе. Некоторые из числа наиболее интересных «оленных камней» выставлены сейчас во дворе тувинского национального музея.

Так вот, как-то раз Петрович шёл по степи и увидел оленный камень на краю кургана. И стал его рассматривать. И увидел в условно-примитивных, почти детских изображениях рогатых копытных безграничную степень свободы. Что-то загадочно-родственное и открытое всякому. Безоглядное, как рисунки ребёнка. Он вдруг понял, что хочет и может быть в своих картинках так же свободен. До этого он не относился серьёзно к собственным попыткам рисовать. Конечно, сам воздух центра Азии, прозрачный, лёгкий; приволье балгазынской степи: высокое солнце, тёмная тайга на гористом горизонте – всё это, вместе с дыханием каменных писанниц, произвело в Петровиче переворот. Он выработал свой стиль – одновременно наивно-непосредственный и архаически-внушительный. Истории причудливых людей и необыкновенных животных, рассказанные при помощи карандаша и картона.

Характерно, что на работы Войцеховского одними из первых обратили внимание не профессиональные художники, а кинематографисты: замечательный режиссёр-мультипликатор С.Норштейн, автор «Ёжика в тумане», и актёр М.Ярмольник. В зале Ферапонтовского музея, где выставлены «картинки Петровича», посетителя охватывает необычное ощущение: как будто он попал внутрь неведомого, но очень симпатичного мультика. Динамика, движение обаятельных персонажей захватывает и вовлекает. Как это Петровичу удаётся?

Есть такое печальное понятие: профессионализм. Вот, например, профессионализм актёра. Он выходит на сцену и играет. И все знают и понимают, что он – играет. Он бы и не хотел играть, он хотел бы, может быть, просто подойти к зрителю, сказать ему дельное и нужное слово... Но он не может: он профессионал игры, и пространство сцены мёртвой стеной отделено для него от живого пространства зрительного зала. Он несчастен.

Так же точно несчастны и профессионалы изобразительного искусства. Беря в руки бумагу и карандаш, они отгораживаются от всего остального мира – мира зрителей – мёртвой стеной. И делают «Произведение». Зачем?..

Самое замечательное качество картинок доктора Войцеховского заключается в том, что при встрече с ними не возникает вопрос: «Зачем?». И ещё: между ними и зрителем нет никакой преграды, никакой стены. Это не предметы для восхищённо-бессмысленного любования. Каждую из них можно (и хочется) взять к себе, повертеть в руках, повесить так, потом эдак, положить на стол под стекло, потом вынуть оттуда, запихать себе в карман и носить с собой, чтобы как-нибудь потом вдруг достать, посмотреть, показать соседу по квартире, спутнику в поезде, любимой девушке на свидании.

Абсолютно очевидно, что делал их не профессиональный художник, а дилетант. Делал, «не делая из еды культа», не воображая о себе чего-то эдакого, а – просто. И даже без цели. И так же абсолютно очевидно, что от встречи с этими картинками любому человеку становится лучше жить на свете.

Они совершенно адекватны личности автора и потребностям душ зрителей – без всяких моралей, потуг самовыражения и прочих неестественностей. Поэтому они выразительны. Поэтому они обаятельны. Как когда-то школьник Саша Войцеховский разыгрывал сценку про гимназиста и его тётушку, и от этого всем было весело и хорошо. Художественная психотерапия. Истинный психотерапевт – это тот, про кого, общаясь с ним, никогда не догадаешься, что он тебя лечит.

Анджей Иконников-Галицкий