ДВА ОТЦА

Окончание. Начало в №22

МАМА МАША – ЖУРАВУШКА

«Без вести пропал» – ненавижу эти слова! Когда слышу их, всегда перед глазами Мария Журавлева встает – моя вторая мама Маша. Она полвека ждала мужа – моего родного отца, все не могла понять: как это можно «пропасть без вести»? – рассказывает Роза Николаевна.

 

Рассказывает и снова удивляется свей жизни, полной открытий своей собственной судьбы. Встреча с мамой Машей была одной из таких неслучайных случайностей.

В 1963 году переехали они на три года в Минусинск – мужа направили на учебу в совпартшколу. Пошла Роза устраиваться на работу в Минусинский райпотребсоюз. И там, в отделе кадров, вновь встретила ее судьба.

Ну кто ее заставлял написать в анкете рядом с фамилией по мужу еще и свою девичью фамилию – Журавлева. Вовсе даже этого и не требовалось. А она зачем-то написала. Глянула кадровичка в листок и сказала: «А в селе Большая Ничка тетя Маша Журавлева живет и всегда вспоминает, что есть у нее где-то дочка Роза, найти ее не может. Это, случаем, не вы?».

Удивилась: «Какая мама? Не знаю такой. У меня своя мама есть». Однако кадровичка та не отступилась, рассказала о странном совпадении тете Маше. И через некоторое время приезжает к Розе женщина – небольшого роста, худенькая, лицо в морщинках, руки натруженные. А с ней молодой человек – сын. Обнимает ее приехавшая и рассказывает Розе о ее раннем детстве. И об отце – Николае Журавлеве.

«Оказывается, когда моя мама с моим родным отцом расстались, и она вышла замуж за отчима, отец меня им не отдал. Очень меня любил, ни на шаг не отпускал и возил, двухлетнюю, с собой в кабине постоянно – он шофером в колхозе, в Большой Ничке, работал.

А Маша Ларченкова его давно любила, еще до женитьбы на моей маме. Всем женихам отказывала, не хотела идти против сердца.

И вот однажды подошла к машине и сказала «Коля, что ты делаешь, такую крошку с собой возишь. Оставляй ее у меня, а после работы забирать будешь». Он согласился. А потом и женился – очень ему пришлось по сердцу, что его дочку Маша так полюбила. Я мамой Машу называла. А потом моя родная мама приехала и слезно уговорила меня отдать: вон, у вас свой сын уже родился. И Маша пожалела, уговорила отца, хоть и больно ей было со мной расставаться.

И когда мы с мамой Машей через двадцать семь лет вот так встретились, она снова ко мне сердцем привязалась. Я только собираюсь в село по работе приехать, а она, как чувствует: напечет пирогов и будет целый день стоять у окна, ждать. И к детям моим, как к родным внукам относилась. Младший, Валерочка, часто болел, так она, бросив все дела домашние, приезжала, водилась с ним.

И в трудные минуты всегда мне помогала, поддерживала.

Знаю, еще и потому она меня так любила, что я очень на отца похожа. Ведь с сорок второго года, как пришло на отца извещение «без вести пропал», она все ждала его. Замуж больше не вышла, растила Юру. А когда у него родился сын, назвали его Николаем – в честь деда. Коля тоже воевал – в Афганистане. И специальность у него, как у деда – шофер, «БелАЗы» водит.

До самой своей смерти, а умерла она в 1993 году, в восемьдесят шесть лет, говорила мама Маша о своем Коле как о живом, будто только вчера его на фронт приводила. И так меня покорила преданность, что я в 1987 году, когда уже окончательно в Минусинск жить и работать переехала – мама Маша тогда еще жива была – написала заметку об истории нашей с ней встречи, о ее любви и верности в минусинскую газету «Власть труда». И назвала эту заметку «Журавушка».

… И вот опять продолжение той цепочки: прошлое и настоящее. Вскоре после выхода заметки приходит к Розе Николаевне на работу мужчина, представляется: Петр Федорович Солодовников. Смотрит на нее внимательно и говорит: «Да, вы дочь Журавлева. Очень похожа. Я с Николаем еще в тридцатых годах учился на курсах шоферов. И воевал вместе с ним. Волховский фронт. Вторая Ударная армия. 382-я Сибирская стрелковая дивизия. Отдельная авторота. Нас пятьдесят минусинцев-шоферов в ней было. Только всего одиннадцать нас тогда из котла в Мясном Бору прорвались. Из всей роты. А из дивизии – только несколько сотен сибиряков. Остались сибиряки в тех болотах…»

ЭТА РОТА ПРОБИРАЛАСЬ ПО БОЛОТУ

Права, ой как права Роза Николаевна: все факты нашей жизни, нашего прошлого, аукаются, казалось бы, неожиданно, в нашей последующей судьбе. Вот так же и знакомство с Абрамовой-Журавлевой, и история ее отца вызвали в моей памяти давний эпизод.

Конец семидесятых. Одесса. Ласковое море. Вечер. И песня под гитару. Неожиданная песня.

Эта рота, эта рота, эта рота…

Кто привел ее сюда, кто положил ее на снег?

Эта рота, эта рота уж не станет,

Не проснется эта рота уже больше по весне.

 

Эта рота пробиралась по болотам.

А когда пришел приказ, и отступили все назад,

Эту роту расстрелял из пулемета

Свой же заградительный отряд.

 

И покуда эта рота отступала:

Землю рыла, потом лила, кровью харкала в снегу,

Пощадили молодого генерала

И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу.

 

Генералы все долги свои отдали,

Получили ордена и уж на пенсии давно.

Генералы мирно ходят городами

И не помнят эту роту и не помнят ничего.

 

И лежат они повзводно, повзводно,

С лейтенантами в строю и с капитаном впереди.

И лежат они подснежно и подледно,

И подснежники цветут у командира на груди…

 

Лежат все двести

Глазницами в рассвет,

А им всем вместе

Четыре тыщи лет.

 

Эту песню спел нам Саша Кавалеров. Помните такого артиста кино, получившего популярность с роли беспризорника Мамочки в «Республике ШКИД»? Саша был заводилой беспечной компании отдыхавшей у Черного моря молодежи. К этому пестрому обществу, в центре которого был он с неизменной гитарой, мог легко присоединиться каждый, а потом так же легко отколоться.

С Кавалеровым было интересно, необычно. Он всегда чем-нибудь удивлял. Очень похоже и смешно пародировал Брежнева, это сейчас подобный юмор уже оскомину набил, а тогда пародия на Генерального секретаря ЦК КПСС звучала для нас смелым откровением. Пел на «бис» свои фирменные, киношные: «По приютам я с детства скитался», «Говорят, что будет сердце из нейлона». А однажды вдруг неожиданно стал непривычно серьезным и как-то по-особенному сказал: «А теперь спою про роту».

Странное впечатление произвела эта песня. Шумная одесская компания как-то сразу притихла, задумалась. А потом еще и еще раз просили спеть, чтобы запомнить. Запомнила и я эту «диссидентскую» песню, так вразрез идущую с тогдашним официальным лозунгом нашего патриотического воспитания: «Никто не забыт, ничто не забыто». Впервые задумалась: неужели было и так, и до сих пор лежат, никому не нужные, не захороненные?

Было. Только об этих страницах Великой Отечественной предпочитали не вспоминать: очень уж не вписывались они в утвержденную и подписанную историю войны. И отец Розы, Николай Журавлев, был участником именно такого трагического эпизода – в новгородских болотах, зимой-весной сорок второго – в местечке Мясной бор.

Мясной Бор – небольшой населенный пункт в Новгородской области, ставший кровавой мясорубкой, перемоловшей в 1942 году в ходе Любанской операции многие десятки тысяч жизней и судеб солдат 2-й Ударной армии Волховского фронта, созданного для прорыва блокады Ленинграда. Именно этой армии и была придана 382-ая Сибирская стрелковая дивизия, спешно сформированная в Красноярске, в Канске и в маршевом порядке отправленная осенью 1942 года на Волховский фронт.

То, что произошло в новгородских болотах, современные историки называют предательством своих солдат верховным командованием и самим Верховным главнокомандующим, потерявшим интерес к этой операции и практически отказавшимся от попыток спасти окруженную армию, прекратившим доставку в «котел» продовольствия, медикаментов, боеприпасов.

Не было продовольствия: бойцы выкапывали из-под снега убитых лошадей, ели и кости, и шкуры. Чтобы спастись от цинги, пили хвойный отвар. Не хватало боеприпасов. На артиллерийских батареях не было снарядов. А если и осуществлялась редкая артиллерийская поддержка, то, бывало, что из-за нескорректированности штабных действий артиллерия била по своим. Раненых некуда было вывозить. Медикаментов тоже не было. Умирали от ран, умирали от обморожений, просто замерзали в снегу. Но Сталин не разрешал отвести войска. Армия продолжала отчаянно сражаться и погибать.

А когда в июне сорок второго, наконец, был дан приказ, оставив технику и тяжелораненых, выходить из мешка, то этот отчаянный прорыв в районе Мясного бора, под беспрестанным артиллерийским и минометным огнем врага, стоил таких жертв, что истерзанную полосу болот и лесов к западу от деревни стали называть Долиной смерти.

Остатки обреченной армии продолжали попытки вырваться из окружения с мая и до середины июля. Последние из немногочисленных оставшихся в живых и не попавших в плен окруженцев выходили на других участках фронта вплоть до самой осени 1942 года. Сумевшие пробиться из окружения, попали под репрессивную чистку: мало того, что они были «окруженцами», вдоб