ЗОВ АГАЛЬМАТОЛИТА

Всему виной камень чонар-даш – агальматолит. Это он познакомил меня с Ларисой, когда она делала первые шаги на нелегком, но таком интересном творческом пути, по которому издревле шли только мастера-мужчины. С давних пор агальматолит, вернее, поделки из него, являются визитной карточкой не только бай-тайгинской земли, но и всей Тувы.

С тех пор прошло немало лет. Передо мной все та же молодая женщина. Кажется, время даже и не коснулось ее. Так же темные глаза таят в своей глубине чуть застенчивую улыбку. Но она – уже признанный мастер-камнерез, член Союза художников России. Ее творения, воплотившие в агальматолите полет фантазии и движение души, нашли свой дом не только в Туве и в других городах и весях нашей родины, но и за границей – в Америке. И все они, конечно же, напоминают новым хозяевам о хрупкой женщине с восточными чертами лица – талантливом мастере из Тувы Ларисе Норбу.

ОТЕЦ ОБЛАДАЛ РЕДКИМ ДАРОМ – ТВОРИТЬ КРАСОТУ

 * Лариса выросла в многодетной семье. Одиннадцать детей дружно росли в уютном семейном гнезде, где все, начиная с мебели и заканчивая домашней утварью, было сделано искусными руками отца – Матпака Кужугетовича Норбу.

А руки матери-рукодельницы Чылбаш Самдановны обшивали и одевали детишек в яркие красивые платьица, рубашки и даже штанишки, вышитые тувинскими узорами.

– Лариса, какие самые яркие впечатления детства остались в памяти?

– Мои родители, простые люди, несомненно, были творческими натурами. Отец, как помню, все время что-то мастерил, строил, лепил. В памяти из картин детства так и остался его рубанок, повешенный на гвоздь в кладовке и запах свежеструганного дерева. Как я любила те золотистые воздушные стружки, как летали они по двору, и как все вокруг было уютно!

Мама же постоянно шила необычные наряды. Когда я уже стала девушкой, она сшила мне юбку с блузкой. Так старательно вышивала края рукавов, подол юбки, с такой любовью украшала тувинским орнаментом. А я постеснялась этот костюм надевать, потому что тогда никто так не одевался. Но те узоры остались в моей памяти как трогательное воспоминание из далекого детства.

Я думаю, мои родители воспитывали нас своим бережным отношением к уже сложившимся канонам красоты нашего народа. Они не говорили: смотрите, как красиво, вы тоже делайте так. Мы просто незаметно для самих себя впитывали это. Отец обладал редким даром видеть, любить и творить красоту. И этот дар он передал и нам.

Бай-Тайга – наша исконная родина. Мать родом из Коп-Соока, раньше так называли село Кызыл-Даг – признанную родину камнерезов Тувы. А отец наш из Кара-Холя.

Папа не раз вспоминал, как познакомился с мамой. Ему нужно было по делам заехать в один аал. Там он увидел привлекательную девушку с длинными необычными серьгами. И девушка, и серьги были такие красивые, что он сразу влюбился.

Сейчас я думаю, что мама, наверное, с юности выделялась среди своих подруг. Ведь она сама шила себе наряды, каких у других не было, и украшала себя так же.

– Хорошо помню твоего отца, даже в пожилом возрасте он был красивым мужчиной.

– Я с тобой согласна. Мне иногда говорили, что у меня красивые родители. Для нас они всегда самые дорогие и любимые. Когда лежала в Ак-Довуракской больнице, отец меня часто навещал. Так потом мои соседки по палате все говорили: какой у Ларисы папа видный мужчина (смеется).

Отец долгое время работал заведующим молочно-товарной фермой «Ээр-Хавак». Это были лучшие годы. Своими производственными показателями и достижениями ферма славилась в те годы на всю республику. До сих пор в память об отце мы бережно храним кипу почетных грамот, благодарностей и дипломов.

А мама занималась воспитанием детей, вела наше большое домашнее хозяйство. Родители охотно участвовали в художественной самодеятельности. Всегда покупались музыкальные инструменты: домра, баян, гармошка, разные дудки. Особенно мы любили народный фольклор: скороговорки, частушки, песни. Отец был настоящим сказителем. Он пел особым речитативом эти сказки, как их исполняли раньше.

Мама умерла, когда мне было 18 лет. Отец очень тяжело переживал утрату. Когда он вышел на пенсию, стал заниматься резьбой по дереву. Вырезал различные фигурки животных и дарил всем. Также он вырезал рельефные картины, ложки-девятиглазки, сувениры, покрывал их лаком.

И наш дедушка по отцу был редким кузнецом-мастером, занимался чеканкой, ювелирными изделиями, резьбой. Говорят, он и людей лечил. По отцовской линии много народных мастеров. Только они все скромные, не любят и не стремятся выделяться, себя показывать.

В детстве я любила петь и хотела стать певицей. Помню, когда мне было лет пять, просыпалась рано утром, поднимала ножки к ковру на стене, топала по нему и громко пела про петушка. Не отпускала на работу своего папу. Ведь он должен был послушать все-все песни, которые пела я. Иначе дочка обижалась. И потому, чтобы не опоздать на работу, он старался уйти до того, как я проснусь. Но не всегда это у него получалось.

До сих пор не забыла колыбельную песню моей матери. Я, выросшая под эти незатейливый, но такой родной напев, просто обязана была уметь петь. Учительница в первом классе говорила маме: «Ваша дочка так хорошо поет. Она будет у нас участвовать в концерте». Так что, еще с детства, подавала большие надежды в области вокала (смеется).

– А что еще из времени отрочества хранит память?

– Меня тогда безоговорочно определили в редколлегию класса. Мы часто выпускали стенгазеты, и моя «Шагар-Ары» – «Оса» была совсем как живая: большая, вся волосатенькая. Такого натурализма добивалась (смеется). Как только я начинала рисовать, меня было просто невозможно оторвать от этого увлекательного занятия.

Девчонки-одноклассницы уже и домой успеют сходить, пообедать, переодеться к школьному вечеру, а я все рисую. На конкурсах стенгазет всегда получали первые места. Думала тогда: «Вот закончу школу и буду на художника учиться». Наверное, это была первая тяга к искусству. Но так случилось, что до меня на художественное отделение поступала сестра и не сумела сдать экзамены. Тогда она сказала родителям, что это тяжелая мужская работа, постоянные командировки. Сестра-то и предложила учиться на медика. «Ведь это так престижно», – говорила она, и родители соглашались с ней. Так я не стала художником.

Какой тихоней и послушной девочкой я тогда была. Никогда не спорила со взрослыми и не умела настаивать на своем. Позже сдавала экзамены в педагогический. После двух пятерок получила тройку. Вся в слезах уехала домой, уверенная, что не поступила. А как же? Ведь тогда думала, что тройка – это плохая оценка, и я «провалилась». Позже сказали, что по сумме баллов меня зачислили в технологический институт на кондитерское отделение. Но я решила остаться дома.

ОНИ ОТНИМАЛИ МЕНЯ У САМОЙ СЕБЯ

 · Как-то Лариса проходила мимо аптеки, и ей в голову пришла мысль: «А почему бы не стать аптекарем? В аптеке всегда так уютно, чисто, красиво. Это же здорово – уметь делать лекарства для больных!» И она поступила в Красноярское фармацевтическое училище.

Но даже там однокурсницы и женщина-вахтер, с которой она подружилась, говорили, что ей все-таки ближе не фармакология, а рисование, но Лариса никого не слушала. Только улыбалась про себя своей чуть застенчивой улыбкой.

– Годы учебы в фармацевтическом училище – это потраченное впустую время для твоей художественной натуры?

– Я бы так не сказала. В 1981 году закончила Красноярское фармацевтическое училище. Вышла замуж. Я полюбила этот город, где родился мой первенец – светлая девочка с такой невыносимо короткой жизнью… Моя жизнь не состояла только из радостей вдохновения. Много драматичного, даже трагического было в ней, но стихи и творчество помогли пережить многое.

А тогда мы были молоды, счастливы, и перед нами расстилалась широкая дорога жизни, сулящая много радостей. Я не жалею, что выучилась на фармацевта. Это было одно из моих желаний на пороге взрослой жизни, и оно сбылось.

Я стала мамой троих детей – Йоко, Владика и Шенне. Но даже много лет спустя, когда немало проработала в Тоджинской, Ак-Довуракской прибольничных аптеках, была заведующей аптекой в Кара-Холе, мое начальство, приезжая к нам в командировки, почему-то время от времени жалело, что во мне художник погибает. В глубине души я и сама чувствовала, что мне чего-то не хватает в этой жизни. Но не понимала, чего именно.

– Значит, все вокруг видели твои способности, только ты сама этого не замечала?

– Скорее всего, я серьезного значения этому не придавала, хотя постоянно что-то в себе искала, страдала от какой-то духовной нереализованности.

За время работы фармацевтом параллельно успела два года проучиться заочно в Ленинградском химико-фармацевтическом институте. Я полюбила Ленинград, атмосферу душевной полноты, которую он мне дал. Только там мое неосознанное желание, беспричинная тоска обрели какую-то форму.

Когда приезжала на сессию в этот город-музей под открытым небом, меня всегда до слез трогала и волновала его красота. Могла бесконечно идти по Невскому проспекту, Летнему саду. Меня завораживал Эрмитаж, Русский музей, тянуло к лошадям на Аничковом мосту. Любила бродить у памятника Петру Первому и все не могла налюбоваться на величие красоты. Поражали тонкость, изящество скульптур и памятников.

Вновь и вновь прислушивалась к своей душе, слышала непреклонный зов и острую потребность быть причастной ко всему, что окутывало город волшебным флером. Он притягивал своим величием и недосягаемостью, вызывал в душе чувство гармонии и бесконечное восхищение. Как тут можно было не понять того, что мне было близко?

Я решила оставить фармацевтический институт и посвятить себя искусству. Поступила в Московский народный университет искусств. Мой преподаватель Виктор Иванович Иванов выделял меня среди других. Был рад моему упорству и всегда говорил, что в будущем стану его гордостью. Но не прошло и года, как мне пришлось уйти и из этого университета. Родилась дочка Шенне. Возникли семейные нескончаемые проблемы. Вдобавок я надолго заболела. Не было никаких шансов продолжить учебу.

Жизнь, которая сулила просторную и светлую дорогу, стала диктовать свои условия: не было места выбору и собственным желаниям. Я была полностью погружена в свою семью. Работа в аптеке, забота теперь уже о троих малышах полностью отнимали меня у самой себя. Но на моем жизненном пути случилось то, что дало понять: сколько ни убегай от того, что живет и растет в душе, все равно не убежать.

Всегда ощущала, что в душе у меня живет что-то прекрасное, то ли это была песня, то ли воздушные линии рисунка. Это просилось наружу, тревожило, волновало. Только не находило выхода. Может, это и был поиск себя? Пусть долгий, пусть мучительный, но свой путь. И он никогда не кончается.

Но однажды я поняла: простой на вид чонар-даш – агальматолит в моих руках может превращаться в то, что пожелаю. Я обрела второе дыхание, можно сказать, расправила плечи и начала новую жизнь.

ПРИХОДИЛОСЬ РАБОТАТЬ ДАЖЕ ТОПОРОМ

– Только через много лет поиска ты ясно поняла, свое предназначение?

– Порою мы долго, иногда слишком долго, ищем себя, не подозревая о том, кто мы есть на самом деле, для чего живем.

Нет-нет да и вспомнится один далекий эпизод из моей жизни. Когда отец работал с деревом, что-то вырезал, он мне никогда не предлагал попробовать, а самой в голову не приходило взяться за это. Только однажды, когда я, уже мать двоих детей, приехала к отцу на ферму, а он как раз вырезал из дерева женскую фигурку с кадаком на руках, я почувствовала что-то. У женщины еще не было лица. Проснулось желание сделать красивое лицо деревянной незнакомке. Несмотря на то, что заехала на минутку, начала вырезать женское лицо. И чувствую, что ничто не может уже оторвать от работы. Не обращаю внимания, что приехала машина, что меня зовут. Такое огромное желание было доделать работу до конца. С большим трудом оторвалась от деревянной красавицы.

Тогда впервые почувствовала властную силу вдохновения. Это было удивительно.

То, что в 30 лет у меня начала меняться жизнь, что из фармацевта я стала камнерезом, было неожиданностью и открытием даже для меня самой. До того даже не думала, что когда-то это станет моим призванием. Но с первой же встречи с чонар-дашем сразу почувствовала – это именно то, что я так долго искала.

– А с чего все началось?

– Все началось с того, что однажды моя старшая дочка – шестиклассница Йоко принесла из школы небольшой камень и сказала: «Я записалась в камнерезный кружок. Вот из такого камня вырезаются фигурки. Называется он агальматолит».

Я взяла камень и кухонным ножом попробовала что-то вырезать. Это занятие так увлекло, что, забыв обо всем, просидела на кухне вечер и ночь, не в силах оторваться от чудесного камня.

К утру родился профиль круглощекой девочки с косами, и мое маленькое первое произведение дождалось возгласов удивления и восхищения первых почитателей и ценителей. Соседи и друзья в один голос советовали продолжить это дело.

С тех пор уже 15 лет продолжается мое общение с агальматолитом. Хорошо, только помню как мастера-камнерезы пригласили меня в Кызыл, в Дом художников, ведь в то время я еще жила в Тээли – районном центре Бай-Тайгинского кожууна. В Доме художников познакомилась со многими мастерами. Только тут узнала о существовании специальных инструментов для резьбы из камня, тут же приобрела их. А до того чем только не работала: и ножовкой, и бритвой, и молотком, даже топором.

Не умела разбираться в камнях. И по этой причине в мои руки почему-то попадались такие твердые, почти что железные в своей крепости материалы. Я этого не замечала и как-то всегда умудрялась доводить свои работы до победного конца. Мои коллеги удивлялись: «Откуда такоеупорство и сила?»

Когда я впервые пришла в Союз художников, его председателем был Товарищтай Чадамбаевич Ондар. Коллектив принял меня по-разному: большинство доброжелательно, радушно, а кто-то немножко как бы ревниво и настороженно. Товарищтай Чадамбаевич сначала некоторое время молча наблюдал, за моей работой, задумчиво разглядывал мои поделки и ничего особенного не говорил. Его отношение узнала совершенно случайно.

Однажды он сказал, что должен представить меня министру культуры и познакомить с Елизаветой Байынды, единственной тогда женщиной-камнерезом. Министра не оказалось, но Товарищтай Чадамбаевич зашел к заместителю. Через полуоткрытую дверь я невольно услышала про себя: «С самых первых работ вижу, что у нее необычный дар. Я никого не хочу обидеть, но никогда не видел, чтобы так просто, без всякой подготовки можно вырезать такие работы. Это загадочное явление. Скоро о ней узнают». Это меня потрясло.

Мы вместе были и у Елизаветы Байыровны Байынды. Это была моя первая встреча со знаменитым мастером. Товарищтай Чадамбаевич представил меня и сказал: «Возьми ее к себе в ученицы». К сожалению, после того разговора так и не смогла застать Елизавету Байыровну ни дома, ни в мастерской. Тогда была осень, наверно, это такая хлопотная пора. В тот момент у меня было большое желание учиться у настоящего мастера. Этой моей мечтетак и не суждено было осуществиться.

– Лариса, а почему тебя потянуло именно к камню, а не к кисти и мольберту, не к узорчатому шитью национальных костюмов, более подходящим женщинам?

– Что меня заставило заниматься таким неженским делом, после которого руки в волдырях, многочисленных ранах, мозолях? Когда спина не гнется от долгого сидения, каменной пылью забиваются легкие, появляется резь в глазах, когда нельзя останавливаться, пока задуманный образ не будет доведен до совершенства. Зачем все это нужно мне? Не знаю.

Но я счастлива, потому что, наконец, нашла то, что мне по душе. Это, может быть, и есть мое предназначение – агальматолит...

–Лариса, а почему тебя потянуло именно к камню, а не к кисти и мольберту, не к узорчатому шитью национальных костюмов, более подходящим женщине?

– Но я счастлива, потому что, наконец, нашла то, что мне по душе. Это, может быть, и есть мое предназначение – агальматолит…