Мелодия камня

Место в Бай-Тайге, где прячется чонар-даш, народ называет Сарыг-Хая – Желтая Скала. Столетиями из темной глубины, из-под толщи почвы добывал солнечный камень тот, кто владел его секретом и умел видеть заключенный в нем волшебный образ.

 

Только в руках истинного мастера оживали причудливые фигурки, оставляя в вечности мгновения жизни. Один из камнерезов, которому Хозяйка Желтой Скалы открыла тайну агальматолита – потомственный мастер Владимир Салчак из села Кызыл-Даг. Но поведать о нем только как об уникальном авторе творений из камня было бы неверно в корне.

Нелегкими, но наполненными творческим поиском путями шел к разгадке чонар-даша будущий член Союза художников России, Заслуженный работник культуры РТ, музыкант, изготовитель музыкальных инструментов, преподаватель высшей категории Владимир Шомбулович Салчак. И помогали ему в этом любовь к жизни, любознательность и преданность народным традициям.

ПОТОМОК ДРЕВНЕЙ КОСТИ САЛ

– Владимир Шомбулович, расскажите о своем роде.

– Род салчаков происходит от салов. В стародавние времена они пришли из Сальских степей. Они прославились не животноводством и земледелием, а ратным делом. Их как искусных воинов тувинские богачи приглашали для защиты своих земель, добра и скота.

Род салов сохранился еще и в Горном Алтае. Когда я приехал туда, алтайцы спросили: «Сээн соогун кым?» («Какой ты кости?»). Я ответил: «Мээн соогум сал» («Я кости сал»). Мы обнялись как родня.

– А кто те салчаки, которые в Каа-Хемском кожууне живут?

– Те же салы. Там самые плодородные земли Тувы и их нанимали богатые люди. Так что сегодня потомки салов проживают от Каа-Хема до Монгун-Тайги, охватывая Овюр и верховья Хемчика.

Мой прадед Улаачы не был богачом, но считался крепким середняком. Мой дед Езуту, его сын, в 15 лет уехал учиться в монастырь Кандан в Монголии. Через пять лет продолжил учебу в Тибете. По словам очевидцев, он в совершенстве владел английским, русским языками, не считая монгольского, изъяснялся на тибетском и китайском, что дало еще один повод считать его особо опасным врагом.

Когда Езуту приехал домой, ученых людей было мало, поэтому бразды правления Бай-Тайгинским кожууном от Коп-Соока до верховья Хемчика отдали ему. На месте уйгурской крепости он основал Тээли. Если взобраться на гору и посмотреть внимательно, бугры от крепости и укреплений видны там до сих пор.

Когда в Туве свершилась революция и началась новая жизнь, моего деда стали считать врагом народа, выслали в Каа-Хемский район. Он прожил там 18 лет и уже стариком, когда мне было два года, вернулся домой, чтобы умереть на родине. Тогда достаточно было быть правителем Бай-Тайги, чтоб посчитали врагом народа. Хорошо, что не расстреляли.

По бабушкиной линии в роду был ученый лама. Феликс Сегленмей в своем воспоминании о Коп-Соокских парнях, пешком уходивших учиться в Тибет, писал о нем. После 20 лет учебы в Тибете он был ученым и владел боевыми искусствами. Лам с таким образованием в Туве было девять человек. А девять – сакральное число, и у них была миссия: защищать Туву. Не знаю, что сталось с другими, а моего прадеда расстреляли.

Из-за феодального происхождения отца долго не принимали в колхоз. Много лишений выпало на долю детей «врага народа» Езуту. Младший брат отца отсидел срок, работая в Эми на золотых приисках, изменил имя, взял себе русскую фамилию Яковлев. Впоследствии стал заслуженным строителем Тувинской АССР. Один из братьев был шофером у репрессированного впоследствии члена правительства Чурмит-Дажы. Потом в Томске пять лет отсидел, два года на поселении. Там выучился на высококвалифицированного токаря.

Тогда планировали строить в Тээли машинно-тракторную станцию. В сложных чертежах было отмечено, где и что на огромной территории должно быть построено. Даже среди партийных работников никто не умел читать эти чертежи. А мои дяди по этой части были ученые, и волей-неволей пришлось строительство МТС передать им. Помню, вечерами они расстилали бумаги, сидели вокруг, разговаривали: где, что и как делать. Так они в Тээли построили МТС.

Несмотря ни на что, отца все равно не принимали в колхоз. А вступить было необходимо. Однажды свершилось: прихожу домой, а там мои дяди разговаривают, мол, наконец-то отца приняли. Огромной радости не было, но на душе как-то хорошо стало.

Впоследствии отец чабанил. Ему, сыну феодала, первых ангорских коз, закупленных в Казахстане, доверили. Целых 500 голов. До того никто не знал, что бывают такие козы – красивые, пушистые и козлята у них, как белые курицы. И не резвые, а тихие такие. Народ удивлялся: тувинские козы пугливые, как дикие звери, а тут – пожалуйста, можно потрогать.

Отец стадо вырастил, и с его легкой руки начала в республике размножаться ангорская порода коз. У меня в роду были передовые и образованные люди своего времени, и я горжусь ими.

ЖИЗНЬ, КАК ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС

– Каким вам запомнился отец?

– Добрым, работящим. Все делал – кузнечной работой занимался, столярничал, дома строил, юрту мог починить, швейные машинки, сепараторы ремонтировал. Запчастей не было, а отец запросто сам их делал.

В то время детсадов, как нынче, не было, и я все время был с отцом. Он меня учил работать. В четыре года я самостоятельно делал оконные рамы. Для меня это было как увлекательная игра.

Нынче удивляюсь, каких только игрушек нет. Поэтому у людей взгляд на жизнь немножко потребительский стал. Никакой тебе фантазии, захотел – пошел и купил. В пятидесятые годы трудно было жить – ни одежды, ни еды. Правда, в магазинах колбаса пылилась, но денег ее купить не было. Отец целый день работал за одну пиалу тувинской просяной муки далган. Он принесет ее домой, а нас там трое детей.

Я хорошо помню эти трудные времена. А что делать? Выживали. Люди до упаду, до потери сознания работали, иначе за «контру» могли посчитать. У отца табунок лошадей был – голов 20. Их «патриотические» воры увели. У сына феодала воровать можно. Отец сильный был, но что делать, если ударишь человека, на 10-20 лет могли посадить.

Сейчас в газетных публикациях про скотокрадство много пишут и размышляют. Воровство расцвело на заре колхозной жизни. Сами же коммунисты его взрастили. Председателю колхоза даже хорошо было, что воровали отцовских лошадей: «Так ему и надо, сыну феодала, который сосал кровь народа». Сейчас пожинаем плоды такого отношения.

Когда в колхоз забрали оставшихся лошадей, одного старого коня не взяли. Как-то наш коняшка домой не пришел. Отец утром пошел по следу, а его, оказывается, волки задрали. Он приволок то, что они оставили, я плакал от жалости к коню – такой спокойный, дети могли под ним ходить, не опасаясь. А в то время есть было нечего – всегда ходишь с ощущением голода. У меня слезы текут, и в то же время обгладываю ребра этого коня.

– Как ваша жизнь складывалась после школы, кем мечтали стать?

– В начале 10 класса бросил школу, приехал в Кызыл, поступил в автошколу. Для меня это был предел желаний, как космос, как летное училище. В то время шоферы такие уважаемые люди были, даже отец не рассердился, сказал: «Хорошо, будешь шоферить».

После автошколы мне дали старый ГАЗ-51, я его с дядями отремонтировал и все время возил своих одноклассников. И тут на носу армия, благодаря характеристике учителя физкультуры, я попал на службу в образцовый боевой полк. Три года отслужил в Германии.

– Что дала армия кызылдагскому пареньку?

– Германия поразила чистотой и порядком. В армии первые полгода хотел домой, а потом втянулся, стало интересно. Да так, что перед демобилизацией сидел и думал – неужели скоро уезжать? Как буду жить на гражданке, что буду делать, если ничего не знаю. До армии поведение мальчишеское, а там взрослеешь, столько узнаешь про танки, оружие, химзащиту, боевое искусство.

Дедовщины у нас не было. Сам комбат перед боевыми учениями выходил, строил батальон и торжественно говорил: «Смотрите, «старики», среди вас есть салаги, молодежь, я на вас надеюсь». Никаких драк, побоев не было, хотя слово «деда» – всегда закон. Три года служил, учился жить и воевать.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

– А девушки, первая любовь?

– Первая любовь всегда настигает внезапно. Это притяжение к человеку, когда вместе хорошо. Я в седьмом классе влюбился. Она была одной из лучших учениц школы, старше меня на один класс. Я на своих одноклассниц не смотрел, думал, они еще пацанята. Мы с друзьями бегали за девушками из других классов. У нас обычно свидание было за рекой. И высшим шиком было приехать на встречу к любимой на скакуне.

Весной или осенью чабанская стоянка отца находилась совсем близко от нашего села, три-четыре километра, я седлал коня и уезжал. Кроме меня, никто на свидание верхом не приезжал. Мы с моей первой любовью до сих пор вместе.

– Вы, наверное, были видным парнем, за вами другие девчонки не бегали?

– Не замечал такого. В мое время любовь была – таинство. Сейчас просто – по улицам ходят, обнимаются, целуются. А мы могли такое себе позволить только в безлюдных местах, под покровом ночи.

ГОРЛОВОЕ ПЕНИЕ ДЛЯ ОВЕЦ

– Я знаю, что в вашей жизни музыка занимает важное место.

– Отец хорошо играл на национальных инструментах, и я рано приобщился к музыке. Впервые в четыре года взял в руки бызаанчы и не расстаюсь с ним никогда. Люблю его из-за звучания, схожего с человеческим голосом.

На классическом бызаанчы струны натягиваются из конского хвоста. А сейчас есть специальные капроновые лески, которые дают очень хороший звук и не портят колорит. Когда я получил профессиональное музыкальное образование в Кызылском училище искусств, придумал пятиструнное бызаанчы.

Это кардинально и в лучшую сторону меняет звучание инструмента, расширяет диапазон, игра становится более виртуозной. Это бызаанчы у меня как скрипка, играю на нем классические вещи.

Моей настольной книгой является книга исследователя тувинской музыкальной культуры до 30-40 годов Алексея Аксенова. В Туве ее сохранилось всего два экземпляра. Ученый-музыковед досконально постарался изучить особенности народной музыки тувинцев, описал теорию каргыраа и видов горлового пения.

Эту бесценную книгу в семидесятые годы прошлого века мне подарил дирижер симфонического оркестра Виктор Тока. Сказал: «Береги как зеницу ока, никогда не теряй». В то время до меня не дошло, почему великий музыкант дарит мне ее. Только спустя годы понял, что он во мне видел народного музыканта, умельца. Благодаря книге, о тувинской музыке и горловом пении могу спорить с целым симфоническим оркестром.

– Какое значение имела музыка в жизни тувинцев?

– Тувинцы от природы музыкальный и талантливый народ. Потому что их жизнь и быт связаны с животноводством. Когда целый день пасешь овец, невольно станешь исполнителем горлового пения. Стадо не реагирует на простой окрик, а когда издаешь необычные гортанные звуки, слушается.

А представьте себе, что будет, если эти звуки извлекать на протяжении тысяч лет – конечно, каждый тувинец станет исполнителем горлового пения. Монголы хотя схожи с нами по укладу жизни, по моему личному мнению, немного уступают тувинцам. У нас горловое пение богаче и разнообразнее множеством приемов и стилей.

В 50-60 годы в каждом доме и юрте имелась шикарнейшая гитара. И все на ней играли и никому учителя были не нужны, потому что тувинцы хорошо владели игрой на игиле, бызаанчы, а настрой гитары такой же. Поэтому играть на слух и подбирать музыку не составляло труда.

– А какие чувства выражают игрой на бызаанчы?

– Если сказать по Аксенову – грусть, расставание с матерью, с любимой, с жизнью. Главный козырь тувинских смычковых инструментов – протяжные мелодии.

К сожалению, Аксенов упустил один момент в тувинском музыкальном искусстве, а монголы сохранили – это протяжная песня. У нас она была, но не сохранилась. Например, песня «Бай-ла Хемчиим» («Богатый мой Хемчик») это та же протяжная песня. Знаменитая ушедшая из жизни Кара-кыс Мунзук здорово ее исполняла. Сегодня, чтобы развить это направление, наши музыковеды, ребята из симфонического оркестра должны за него взяться. Тогда сможет возродиться тувинская протяжная песня.

Однажды отец сломанную гармошку из клуба принес. Он ее отремонтировал и отдал мне: «Играй, сынок». Я так заиграл, что стал главным человеком на танцах. Молодые ребята на плечи меня возьмут, принесут в клуб, посадят и в руки дают гармошку.

Тогда парни и девушки танцевали «Краковяк», «Коровушку», «Челер-ой». Я играл на гармошке «Коробейников», «Русскую плясовую», народную песню «Авай» («Мама») и много еще чего. Лет тогда мне пять-шесть было. А родители в праздник соберутся дома с друзьями, просят сыграть на бызаанчы тувинские народные мелодии и так расчувствуются, что даже плачут.

ВСКОРМЛЁННЫЙ МОЛОКОМ КОБЫЛЫ

– А как пришло увлечение лошадьми?

– Любовь к лошадям у меня в крови. Братья отца, тогда парнишки 13-15 лет, когда нянчили меня маленького, отгоняли от кобылы жеребенка и давали мне пососать молоко. С одной стороны жеребенок сосет, с другой я. А когда плакал, показывали на кобылу: «Вон Хурен бе (кобыла Хурен), твоя мама идет», и я успокаивался.

До сих пор помню один эпизод. Осень. Старшие работают на поле. К столбу привязаны лошади. Они двигаются по кругу и молотят колосья. Я сижу голый на второй с краю лошади лицом к хвосту. Среди них необъезженный черный конь с кудрявой гривой и хвостом. Отец кричит: «Ударь черного коня», – и я его сучком погоняю. Посадили меня задом наперед, чтобы не закружилась голова, и я не свалился.

Было тепло, в свете лучей заходящего солнца красиво золотились лошади. Мне было три года. Яркое воспоминание.

Через всю жизнь пронес любовь к лошадям. Тосковал по ним в армии, когда учился в Кызыле, учительствовал. Потом увлекся камнем, и стало мало времени. Во сне все время видел мальчика на коне, которым когда-то был. У других спрашиваю: вам часто сны про коней снятся? Нет, говорят. А мне они снятся по несколько раз в неделю.

– А можно ли узнать хорошего скакуна, когда он еще не родился?

– Можно выбрать хорошего коня, когда жеребенок еще в животе матери. Обычно его голова повернута на правый бок кобылы. За месяц-полмесяца до появления на свет морда, лоб жеребеночка выдают себя острыми углами. Он внутри матери уже не помещается. Линия от морды до лба и основания ушей и книзу вместе образуют угол, и чем он острее, тем жеребеночек лучше.

При СССР существовало 250 с лишним пород лошадей. Я тогда не пропускал журналы «Коневодство», «Конный спорт», покупал книги о древних рысаках, дрессировке и воспитании лошадей. И последняя моя любимая книга – Вячеслава Даржа. Какой молодец, что первую в истории Тувы, бесподобную книгу о лошадях издал.

– Но чтение книг, журналов, согласитесь, теория, а что на практике?

– Почему интересны книги и журналы? Потому что почерпнутые из них знания на практике применял. В особенности меня интересовала народная селекция выбора лучшего жеребца-производителя или быка. Могу поделиться опытом, и даже кое-что написать о том, как грамотно тувинцы занимались животноводством.

Когда мне было лет 7-10, чабаны узнавали о хороших производителях, специально ездили к их хозяевам с бараньим курдюком, чтобы аалдаар – пригласить погостить быка или жеребца в свое стадо, табун. Таким образом избегали родственных связей даже между животными и улучшали породу. Тувинцы очень серьезно относились к этому делу. Про мелкий рогатый скот и говорить нечего.

Можно было наблюдать, как дряхлые старики за 10-15 километров по степи вели знаменитого барана или козла-производителя и были так рады и довольны. Когда в стране хаос наступил, селекционный уровень упал до нуля. Да и старики нынче какие-то неумные. В Кызыле пожилого человека спроси насчет селекции, он тебе ничего толком не ответит. Не то, что прежде.

А тогда не было телевизора и кино привозили один-два раза в год, люди были намного мудрее и просвещеннее, чем сейчас. Я всегда шел к старикам слушать их рассказы. На склоне лет, оглядываясь назад, поражаюсь их житейской мудрости. Благодаря им, считаю, прошел учебу в народном университете. А сейчас, когда самому 60 лет, грустно, что таких людей уже нет. Передо мной жизнь и сейчас ставит трудноразрешимые вопросы, но, как в то время – запросто сходить, поговорить и получить совет – не у кого.

Сейчас 70-80-летние старики – это люди, выросшие при культурной революции. Они от старого ушли и к новому не пришли. Хочешь поговорить об истории, культуре, а они ничего не знают. У нас в селе есть старики, я открыто говорю им: «Почему ты старше меня на 10-15 лет, но ничего не знаешь, а я, младше тебя, знаю?».

УДАРИВ ЛОШАДЬ, УДАРИШЬ ОТЦА

– Когда вы начали заниматься лошадьми?

– Меня очень любили дяди по материнской линии. В Кызыл-Мажалыке один из них был начальником мясокомбината и держал хороших скакунов. Купил я пятизвездочный коньяк и прихожу к нему. «Я на кобыльем молоке вырос. Моя мама кобыла, ты же знаешь, – говорю. – Сейчас хочу серьезно заняться конным спортом. Помоги найти хорошего коня». А он только рад. Две-три рюмочки выпил, открыл гараж, там серый в яблоках стоит. «Бери», – говорит.

Три года подряд этот конь на скачках в Бай-Тайге первым приходил. Мы с другом зоотехником Маадыром Тойбухаа тогда начали в Кызыл-Даге возрождать конные скачки. На партийное собрание меня вызывают и ругают: «Ты человек искусства, что это на коней перешел? И откуда у тебя конь, наверное, украл». «Я не вор, – говорю. – Нынешние воры на машинах воруют. Кому охота ночью при холоде на коне воровать». Посмеялись.

Ребят-лошадников нашего поколения было много, старики начали готовить коней к скачкам, словно все разом проснулись. У нас 500-600 голов был совхозный табун, и там выращивались дончаки. По экстерьеру красивые и неутомимые в беге кони. Сами с теплого Дона, но акклиматизированные в сибирских госконюшнях. Дончаки, как арабские скакуны – темпераментные, усталости не знают, одинаково хорошо владеют иноходью, рысью. Чабаны и наши мужики всегда их хвалили.

– Лошадей вы любите, а лошади вас любят?

– Как у других, не знаю, мои лошади меня любят. Некоторые бывают к своим четвероногим друзьям жестоки, кнутом их бьют, иногда – по морде. И я, бывает, хлестну капитальнейшим образом, но по крупу. Ударить лошадь по голове равносильно тому, что ты ударил своего отца по голове. Это очень редкий случай, если тувинец ударит коня по голове. Не дай Бог, старики увидят такое.

Семь-восемь лет назаду меня последнюю лошадь на верховьях Хемчика украли. Это был породистый атласно-черный жеребец. И я ушел полностью в камнерезное искусство. Тогда появилась работа «Юрта», родилось новое направление, пришли идеи, и эти годы промелькнули очень быстро.

Но с позапрошлого года часто стал видеть во сне своих прежних коней. Снятся высокие горы, снежные перевалы Алтая. И я нахожусь там со своим конем. Думал: неужели собираюсь на тот свет? Знакомые ребята говорят: это твой дух – хей-аът поднимается выше, не бойся.

Когда каждую ночь кони стали сниться, я решил: время собирать коней. И тут мне говорят, что в Кызыле на Наадыме Владимир Орус-оол старым борцам коней дарил и меня среди них назвал. Уважил, подарил лучшего коня от жеребца знаменитого табунщика Сергея Ынаалая. И он у меня настоящий дворянин, глаза, голова, как у арабской лошади, ноги стройные, ходит как балерина.

Потом я от друга из Овюра и из Кызыла привез себе коней. Их веду на длинном поводу рядом с собой, а подаренного Орус-оолом скакуна свободно пускаю. Так он сначала вперед убежит, а потом на полном скаку вернется, как лягнет тех и ко мне прижимается, рядом идет – ревнует. Что это, если не любовь?

Лошади – как люди, очень умные. И злопамятные, если обидишь, когда-нибудь отомстят. Как собрал я коней, загадочные сны перестали сниться. Чувствую: что-то хорошее вошло в мою жизнь.

– А у кого характер сложнее – у кобылы или жеребца?

– Кобылица – капризная дама. По глазам видно, если не в настроении, тогда с ней лучше не связываться. Даже среди маленького табуна одна кобыла – центр компании. Куда она идет, туда идут все. Обычно чабаны кобылу на длинной привязи оставляют: она кормится, щиплет травку, и все вокруг нее располагаются и никуда не уходят. Можно сказать, кобыла – главная фигура маленького табуна.

А еще жеребята в табуне – святое. Кони их очень любят, ласкают, мордой треплют родившегося малыша и довольно урчат. Ревнуют, дерутся из-за него и случайно могут насмерть ударить жеребенка.

(Окончание. Начало в №41)

28 ЛЕТ — ПОЧТИ СТАРИК

– Как в вашей судьбе началась эпоха чонар-даша – агальматолита?

–В пятидесятые годы возрождение камнерезного искусства началось с Хертек Амырбитовны Анчимаа-Тока. Она сама родом из наших мест. Со старым мастером Тойбухаа они были большие друзья.

В те времена люди просто для души вырезали в своих юртах, домах. А потом, когда на уровне правительства открылась перспектива, и, главное, стало возможным зарабатывать этим искусством деньги в то голодное время, поголовно начали резать камень.

Первый раз я чонар-даш взял в руки в шестом классе, записавшись в кружок, который вел старый мастер Тойбухаа. Но мы тогда только дурачились. Главное началось после училища.

Однажды министр культуры Матпа Самбуевич Хомушку – очень хороший человек, к сожалению, рано ушедший из жизни, собрал мастеров и сердито так выговаривал: «Вы, старики, что делаете, кого после себя оставляете, кто будет продолжать традиции?» А они успокаивают: «Есть мальчики, есть».

После этого я еще раз стал учеником Тойбухаа и, будучи взрослым человеком, учителем, начал серьезно вырезать из камня. С первого раза начало получаться, потому что четыре года в училище оформительскому делу обучался и со школы любил рисовать.

– И чью фигурку вы в первый раз вырезали из агальматолита?

– Конечно же, коня. Я стремился выучить особенности резьбы фигурки коня, как стихотворение. Потому что он как основа, лекало. Тогда и с остальными – маралами, верблюдами, баранами – проблем не будет.

Очень торопился. Мне было 28 лет, почти старик, надо было многое успеть. Научился за полгода в самых разных ракурсах вырезать коня, прямиком поскакал на своем агальматолитовом коне и догнал всех.

Шесть месяцев мы учились у Тойбухаа Коштайевича. Работал, как станок, в месяц делал по 10 фигурок. К экзамену у меня накопилось 60 работ. И в конце на большом столе разложил все перед строгой комиссией. «Какой почерк, какая свежесть, ты же богом целованный человек», – как молнией ударили слова одного русского художника. Иван Чамзоевич Салчак тоже похвалил.

А я так боялся комиссии. После такой похвалы работал, не покладая рук. Хороший у меня был старт. Жил насыщенно: занимался спортом, преподавал в школе черчение, рисование, пение, вел танцевальный, хоровой кружки, секцию по вольной борьбе. Каждое утро пробегал 15 километров, за конями смотрел, родителям помогал сено косить, на охоту ходил.

Не знаю, как все успевал. И еще участвовал во всесоюзных выставках, ни одной не пропускал.

– Удалось ли сделать в камнерезном искусстве такое, чего еще никто не делал?

– Когда по утрам на поле пробегал свои километры, разные мысли приходили в голову: «Надоело, сколько можно в зверином стиле работать. На нем скифы работали, потом гунны, а теперь тувинцы до сих пор сидят». И придумал новое направление в камнерезном искусстве – создание пустотелых фигур.

Их из агальматолита можно делать пустотелыми, просто надо много работать и не лениться. Тех же слонов делать пустотелыми и большими, коней, традиционную тувинскую живность. Самое священное у тувинцев – это их жилище, юрта. Сделал ее из агальматолита пустотелой.

Мое направление тем, что разрушает устоявшиеся мировоззренческие подходы, некоторым не нравится. Но искусство, если кто хорошо в этом разбирается, есть безразмерность, отсутствие канонов. Через него можно отразить фантазию, мировоззрение, богатство или скудость души.

Начинающему мастеру трудно понять это. Ему надо резать, он просто думает: «Я сейчас сделаю верблюда». И он его делает. А я ему говорю: «Где душа?» Вот такие высокие слова говорю. До этих слов надо дойти, потом, когда дойдешь, надо и немного отойти.

ПОЮЩИЙ ЧОНАР-ДАШ

– Неужели тысячелетиями одних и тех же зверей, одно и то же делать? Девушка, директор магазина «Олчей», на выставке школьников 1 июня ко мне подошла: «Сколько можно делать зверюшек, сделайте малюсенькую юрту». Какая бы юрта малюсенькая ни была, это уже целая глыба камня, это вес. Я сразу начал думать, как его облегчить, чтобы покупателю приятно было. Ради разукрашенной сверху юрты большой камень тратить жалко.

На второй год она опять приходит: «Вы мне юрту обещали, сделали? Разве трудно – конус сделал, украсил и все». И опять у меня с малюсенькими юртами ничего не вышло. Потом дошло, как делать: сначала сделать деревянную юрту, поверх нее каменную, а внутри все сделать полым. Уходит на все агальматолита с кулак, а получается целая полая внутри юрта.

Надо дать название этому направлению, добиваться авторского права. Удивительное дело – в камнерезном искусстве идет революция, а никто не интересуется этим.

– А не боитесь того, что вы думали-думали и придумали, а другие начнут копировать вашу идею?

–Нет. Технология, конечно, моя, а как разукрашивать, что захотят показать этим – их дело. И оно будет их искусством. Особенность пустотелых фигур – они более крупного размера, нежели наши небольшие фигурки из чонар-даша, а это неограниченный простор для фантазии.

– А какие есть у вас ноу-хау – агальматолитовые изделия, которые кроме вас, никто не делал?

– Есть у меня юрты, может, кто-то втихую делает, слонов разноцветных с попонами делал. По буддизму это самое священное и умное животное. Еще музыкальный инструмент бызаанчы вырезал из камня.

Оказывается, агальматолит – поющий материал. В нашей Кызыл-Дагской школе работает экспериментальная площадка, где я преподаю камнерезное искусство. Мы разработали учебную программу, чтобы все школы могли камнерезное искусство изучать по ней. Для этого исследовал чонар-даш и обнаружил, что он еще и поет.

Камни бело-голубого цвета хорошо, звонче поют. Немного тусклее и тоскливее звучит красноватый камень. Мы изучали и его светопроницаемость. Один и тот же камень по-разному пропускает через себя свет. В особенности, когда еще не разукрашенная юрта каменная, когда вечером снизу подсветку лампой делаешь цветами играет – одно загляденье.

– Можно сказать, тайны камня агальматолит еще не все раскрыты?

– Да. Еще он и пахнет по-своему. От того, где он лежит, зависит его запах. Зайду в чей-нибудь дом и по запаху чувствую, что здесь работают с чонар-дашем. Но как выразить его, даже слов не нахожу: запах, смешанный с запахом сырой земли. Тому, кто работает с камнем, он знаком без слов. Мне очень нравится запах чонар-даша.

ХОД НАЗАД УНЕСЁТ ВПЕРЁД

– Чем из того, что сделали в своей жизни, больше всего можете гордиться?

– Если с высоты сегодняшних дней посмотреть, мы в молодые годы в меру своих возможностей кое-что для тувинского народа сделали, внесли свой вклад в дело возрождения утраченных ремесел: возродили кузнечное искусство, чеканку по цветному металлу, художественную обработку кожи.

Сказать «возродили» легко, а как работали – по 18 часов! Специально для этого каждое лето ездили к алтайцам, потому что там хорошо сохранилось традиционное искусство работы по коже. Возрождали и изучали традиционную тувинскую чеканку и кузнечное дело на примере близлежащих регионов – Горного Алтая, Монголии, Бурятии, Хакасии.

Люди, которые живут в глухих местах, в горах, сохранили в первозданном виде изготовление конского убранства, национальной одежды. У нас же все было потеряно во времена культурной революции в прошлом веке. Горжусь тем, что мы с Сергеем Кочаа начали когээржики изготовлять и художественную обработку кожи делать. Дальше пошли ножи, традиционное конское убранство.

Несмотря на то, что мы относимся к представителям монголоидной расы, и нас объединяет культура и буддизм, наше искусство не повторяет друг друга и различается, как различаются внешне бурят, монгол и тувинец. С бурятскими кузнецами-ювелирами, начиная с восьмидесятых годов, у нас очень тесные связи. Они искренне нас учили.

Бурятские кузнецы-дарганы сохранили свое мастерство еще со времен царской России и даже при Сталине, потому что у них процветал буддизм. Где вера, там и традиции. А в нашей республике Салчак Тока закрыл религию для народа. Мы многому у бурятов научились. Среди тувинцев мы своим учителем считаем мастера Шыдыраа, который жил по Аку и Алашу. Это был самый последний тувинский дарган-кузнец.

– Вы говорите, что учились на основе технологий монголов, бурятов, а вдруг тувинцы делали не так, как они, а по-другому?

– Говорить о чисто монгольской, бурятской, тибетской технологии неправильно. Металл есть металл, чеканка есть чеканка. Она не европейская, не славянская, она не имеет национальности. Народы между собой не договаривались, как ее делать, но обрабатывали одним и тем же способом неосознанно. Просто приходили к этому каждый своим путем.

– Вы возродили ремесла, сами овладели ими в совершенстве, но если не будет преемственности, возникнет угроза исчезновения. Существует ли такая проблема сегодня?

– Можно сказать, что не существует. Столько сейчас завелось у нас кузнецов и ювелиров. Это коммерческое искусство породили рыночные отношения. Оно нацелено на добывание денег и отличается от подлинного искусства. Потому что настоящее искусство основывается на истинной культуре тувинского народа.

Мастер должен изучать культуру, фольклор, этнографию, историю своего народа. Если человек для себя красивые ножи делает, допустим, какие-то узоры срисовал, техникой изготовления владеет, работает над тем, что в последнее время модно: над конским снаряжением, мужскими и женскими нарядами, украшениями – это рукастый человек, который владеет ремеслом, позволяющим зарабатывать на хлеб. Но это немного поверхностно. А искусство гораздо глубже.

Для того, чтобы делать шедевры, надо дойти до корней. Но людям нужны деньги. И поэтому они быстро и очень красиво делают, допустим, шахматы, я даже удивляюсь, как они так хорошо это делают. Но, ступив на путь коммерции, мастер отходит от истоков камнерезного искусства. Ведь для того, чтобы быстро и помногу делать, нужна другая технология и фигурки упрощаются. Я бы не сказал, что это искусство.

БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ МАЛЕНЬКОГО КЫЗЫЛ-ДАГА

– А вы не оторваны от корней?

– Я не хочу отрываться от традиций. Мои работы «Юрта», «Субурган» – это произведения от души и для души, основанные на первозданности технологий тувинского камнерезного искусства. Вот это очень важно сохранить.

Коммерческое искусство тоже нужно, его не осуждаю, наоборот: сколько находчивости у людей, действительно нет предела фантазии человека. Зайдешь в магазин «Олчей», где сувениры продают, и можно столько хитростей подсмотреть. Да, тувинцы очень хорошо трудятся. Но необходимо сохранять традиции и не отходить от истоков.

– Вы себя к кому относите, к ремесленнику или творцу?

– И к тому, и к другому. Так или иначе, мы все ремесленники. По мере необходимости я, когда кому-то надо быстро автоматически сделать изделие, ремесленник. Ни разу клиенты не оставались недовольны.

– Откуда вы черпаете силы для фантазии, вдохновения и творчества?

– В основном, это любовь к природе. Надо быть наблюдательным, любить животных. Я – табунщик. Люблю коней и знаю их повадки, характер, знаю, как делали седла раньше, какие используются сейчас. Вроде бы мелочь, а она уходит в исторические времена, глубоко в корни. Казалось бы, второстепенные вещи, но на мое творчество очень влияют.

А какие у нас игры! Одни лишь тувинские народные игры – неисчерпаемая тема для вдохновения. И вся жизнь может уйти только на их изучение. А военная тема, исторические личности – Субедей, Чингисхан. Столько можно читать, копаться в литературе и фантазировать. Одним словом, свои задумки нахожу везде и пищу для фантазии черпаю повсюду.

– В чем секрет маленькой деревни Кызыл-Даг, которая дала республике много мастеров-камнерезов?

– Камнерезное искусство и вообще искусство тувинского народа стоит на трех китах: прошлое – история, настоящее – традиция и метод достижения высоких результатов. В исторические времена камнерезное искусство именно в Коп-Сооке развилось, и непревзойденных мастеров у нас очень много.

Нынче процесс продолжается, потому что в моем творчестве и творчестве других камнерезное искусство развивается дальше и рождает новые направления. А если появляется новое направление, это значит, появляется новый метод достижения результатов.

– Это у вас, а знаменитые мастера прошлого века из села Ак-Дуруг? Почему там сегодня нет плеяды мастеров среднего поколения?

– Когда только что образовывался Союз художников Тувинской АССР, все ведущие умельцы были мобилизованы в Кызыл. Так как в то время по количеству ак-дуругские камнерезы уступали бай-тайгинским, все их хорошие мастера обосновались в столице.

Династия Байынды известна в республике, но потом в Ак-Дуруге, как дерево, были срублены традиции, и прервалась преемственность. Развитие ак-дуругского камнерезного искусства погубило укрупнение. Никто не подумал, что случится такое. А в Бай-Тайге, благодаря тому, что в нашей школе велись кружки, работали мастера, были просто работающие для себя, которых никто не знал, Кызыл-Даг испытание выдержал, и мы выжили.

– А есть ли в Туве, кроме Бай-Тайги места, где камнерезное искусство развивается на хорошем уровне?

– Я слышал, выпускники КУИ в Тодже, Кунгуртуге работают, там, оказывается, и камни есть, и вроде бы, новая ячейка образовывается. В Сут-Хольском кожууне сколько мастеров, членов Союза художников России. Можно сказать, есть почерк сут-хольский, почерк эрзинский, оставленный знаменитым мастером Бригадом Дупчуром.

– Кызыл-дагцы, наверняка, хотели бы только одни владеть тайной камнерезного искусства, а тут та еще конкуренция?

– Сведущий человек должен знать, что есть традиция, где наша сила, есть образец, который история назвала непревзойденным.

С кызыл-дагцами спорить нечего, потому что пальма первенства все равно будет у них. А то, что другие школы развиваются, появляется конкуренция, это же хорошо.

ДОВЕЛО УПОРСТВО ДО СЧАСТЬЯ

– Что вам удалось, а что еще предстоит сделать?

– Я доволен своей жизнью. Ее можно разбить на несколько частей: школа, армия, КУИ, учительство, кружки, спорт, музыка, камнерезное дело, лошади. Когда по крупицам собирали и восстанавливали кузнечное, ювелирное искусство, чеканку, мысли не было издать какую-нибудь книгу, а сейчас на склоне лет, думаю, придется писать.

Горжусь тем, что в 34 года стал членом Союза художников СССР. Тогда отбор был очень жесткий. Для меня это было счастьем. Три года назад стал учителем высшей категории. И этим тоже горжусь. Хотя изначально я не учитель, а человек искусства. Таковы вехи моей судьбы и мне нравится, как прожил все эти годы. А как будет дальше – поживем, увидим.

– Что цените в жизни больше всего?

– Вопрос, вроде, банальный, но ответить на него трудно. Ценю простое упорство, даже не талант. Упорство все перетрет и доведет до таланта. Упорный человек дойдет до счастья.

А счастье для меня состоит из многих составляющих. Это может быть и то, что у меня есть лошади, это может быть и то, что нашел новое направление в камнерезном искусстве. Ясно для меня одно – упорный человек добьется всего.

– А что вам не нравится в этой жизни?

– Сейчас идет возрождение религии, и меня не огорчает – мужчина не должен огорчаться, а удивляет то, что некоторые люди, которые ходят в хурээ, в то же время не очень честны, а иногда и откровенно подлы. Зачем тогда ходить в храм и обманывать себя и других? Сидеть там в позе молящегося человека и старательно показывать себя: «вот я какой буддист».

Вера – она не всегда напоказ, она, как маленькая лампада в сердце, другие не увидят, но ты знаешь, что она горит и согревает всегда.

ДУША, ВЫРАЖЕННАЯ В КАМНЕ

– Каким вы себя считаете человеком?

– Самого себя характеризовать по тувинскому этикету считается дурным тоном. Многие люди говорили мне хорошие слова, и я рад этому, хвалили, что мастер хороший. С детских лет рос среди высших людей. У нас в доме собирались духовно богатые люди. Помню: после репрессии из тюрьмы человек выходит, приходит к нам, вечерами все сидят и разговаривают, а я их слушаю и, как промокашка, все впитываю.

К буддизму в зрелом возрасте пришел, хотя с детства знал о нем много. Не хвалюсь, что знаток, но думаю всецело себя посвятить буддизму, где-то в возрасте 70 лет. Может, уйду в монастырь и попрошу, чтоб меня взяли рисовать или что-то еще делать.

Я еще христианство знаю, люблю и уважаю. Много читал. Преподавателям дочери-студентки Красноярской медакадемии на христианскую тему подарки делал: церкви, колокольни из агальматолита. И все так удивлялись, что из камня можно вырезать русский православный храм.

Думаю, что долг перед своим народом выполнил. У меня много хороших учеников. Они очень талантливые: в институты поступают, в КУИ.

– Вам завидуют?

– Ну, это тувинская черта характера. Зависть всегда есть в любом деле, хоть ты продавец, чабан или еще кто.

– Зависть – она помогает или разрушает?

– Не переживаю и не тоскую по поводу зависти, просто удивляюсь мировоззренческой отсталости и отсутствию внутренней культуры. В конце концов, у человека есть планка, внутренние свои границы. Если бы не выпускал свою зависть – другое дело. А напоказ – это просто ничтожно.

– А бывает вам грустно и тоскливо?

– Или грустно или весело – так не бывает. Я всегда нахожусь в середине. Не помню, чтобы здорово грустил, или так же радовался, по-своему понимаю, что такое радость, что значит грусть.

Грустно мне было, когда потерял сына. Тогда действительно почувствовал боль и понял, что такое расставаться с любимым человеком. Тогда понял, что значит прощаться, что значит смерть.

Иногда меня ночами мучила мысль о быстротечности жизни – как это человек умирает, в том числе и я? Мне было 37 лет. Хочешь, не хочешь – это неизбежность, себя жалко было очень. Ночью просыпался и думал о том, что когда-то придет конец. А сейчас это прошло и не грызет, как тогда. Молодым людям надо задаваться такими вопросами. Сейчас у меня есть результат, мои ученики, мои успехи, и я всегда в тонусе и в хорошем настроении.

– Можно сказать, что вы в камне выражаете свою душу, философию, видение мира?

– Это точно. Вырезание из камня – способ общения с народом. Мою душу не увидеть другим, а работы «Юрта – микрокосм шамана», «Юрта – буддийская философия», «Субурган», в сущности, показывают, что я за человек.

Так что камнерезное искусство – мой первейший способ быть сыном тувинского народа, быть россиянином, это средство выражения того, что внутри кипит, какой взгляд на жизнь выражаю в камне.

Жизнь прекрасна, и она подобна мгновению падающей звезды, поэтому надо прожить ее в угоду богам так, чтобы все бессмертные завидовали нам, смертным, потому что, несмотря на то, что есть конец, мы мгновение жизни можем превратить в вечность.

Фото Саяны Ондур и

из архива Владимира Салчака

Фото:

1. Владимира Салчака, более известного многим по прозвищу Казак, редко увидишь хмурым или разгневанным. Кызыл, 2000 г.

2. Отец, приобщивший сына к народной музыке, сам до глубокой старости не выпускал из рук бызаанчы. Кызыл-Даг, 1986 г.

3. Девятиклассник Володя и не подозревает о своей яркой, наполненной творчеством будущности. Кызыл-Даг, 1964 г.

4. С группой самодеятельных артистов – исполнителей на игиле и бызаанчы во время республиканского фестиваля. (В. Салчак – первый слева). Кызыл, Зеленый театр, 1975 г.

5. «Через всю жизнь пронес любовь к лошадям».

6. На такой лошадке из агальматолита Владимир Салчак 33 года назад догнал и перегнал многих мастеров. Кызыл-Даг, 2006 год.

7. Работа по новому направлению – созданию пустотелых фигур – только что закончена. Мастер своей работой «Юрта – микрокосм шамана» доволен. Кызыл-Даг, 2004 год.

8. Еще одно ноу-хау камнереза – женские агальматолитовые украшения и корона в скифском «зверином» стиле. Кызыл, июнь, 2008 год.

9. Субурган, каждая деталь которого уникальна и несет в себе философский смысл, ждет своего завершения.

10. Вновь с учениками в поход за чонар-дашем. Местечко Сарыг-Хая, 2006 год.

Беседовала Саяна ОНДУР