Мой Ангел

Ее нет рядом уже много лет. Она ушла, когда мне было всего семнадцать.

Но до сих пор все самое главное и важное во мне – с тех лет, когда рядом была она. Елизавета Ивановна Коптева – педагог-лингвист, преподаватель нашего прекрасного и могучего языка, заведовавшая кафедрой русского языка и литературы Кызылского педагогического института, ныне – госуниверситета, со дня его основания.

Кандидат педагогических наук.

Автор первого учебника русского языка для тувинских школ, благодаря которому выучились тысячи ребятишек.

А для меня – просто мамулечка, нежная и прекрасная какой-то небесной красотой, правильностью иконописного лица, обрамленного великолепными густыми каштановыми прядями. С тихими перекатами всегда спокойного голоса и редкими изумрудными глазами, светящимися изнутри неземным светом.

Моя мамочка, мой Ангел-хранитель.

Переходящая вишенка

Пирожное красовалось на маленьком блюдце в холодильнике.

Взбитое розово-облачное чудо маминого кулинарного таланта украшала самая красивая вишенкa, выбранная королевой красоты среди всех вишенок кызыльских дач и огородов.

У меня, соблюдавшей диету профессиональной балерины, смачно выступили слюнки и жадно заблестели глаза:

– Хочу! Знаю, что нельзя, но я же на каникулах. Значит, можно!

Рука предательски потянулась за пирожным, которое моя вечно занятая, но любящая мамочка оставила для меня, чтобы побаловать свою дочь, прибывшую на каникулы после долгого «полуголодного» года в профессиональном балетном училище.

Но в последний момент рука застыла: на кухню примчался мой младший братец, вездесущий Игорешка.

– Ага, – с порога заметил он пирожное, – а мне-то оставишь хоть чуть-чуть?

Я поцеловала его в вечно растрепанную макушку, прозванного за нее Ежиком, пообещав оставить кусочек. Довольный братишка, никогда не жаловавшийся на отсутствие аппетита, ухватил огромный бутерброд с колбасой и вихрем умчался на улицу, решив съесть лакомство вечером.

– Ну, вот, – мелькнуло в голове, – даже целое пирожное съесть нельзя. Что Ежик про меня подумает? Ладно уж, оставлю ему целое.

Холодильник закрылся, я сглотнула слюну и начала крошить салат из капусты, который так надоел в Ленинграде. Ничего, дома тоже распускаться нельзя. Пусть братик порадуется.

Но на этом история с королевой вишенкой не закончилась

Ежик решил поделиться с папой.

Папа отдал пирожное любимой жене.

A мама опять оставила дочке.

Самая вкусная штучка в холодильнике недоумевала: почему на нее все смотрят, облизываются, но никто не ест?

Когда я в очередной раз открыла холодильник, прекрасная в прошлом, но почерневшая в настоящем вишенка была отправлена в мусор.

Вот такая странная сказка из истории семьи, заставляющая меня нежно улыбаться, вспомная нашу любовь друг к другу в те далекие годы, нашу готовность отдать друг другу лучшее.

В нашем доме царили покой, мир и необыкновенная нежность. И основой всего была мама.

Мамина мудрость

Мама всегда повторяла мне с самого детства: «Старший младшего да не обидит, а лучший кусок отдаст», «Самый страшный грех – еду жалеть, особенно – для ближнего своего».

И еще: «Взялся за дело – доведи его до конца!»

Ее фразы, всегда такие книжные, правильные и сказочно-старинные, не забудутся никогда. Они вросли в память на всю жизнь, делая ее понятнее. Не проще, но понятнее.

Мамиными чисто русскими поговорками, народными мудростями, присказками был заполнен наш дом. Как и ее словарями: синонимов, омонимов, антонимов и разных других «нимов», заселявших наши комнаты от пола до потолка.

Аккуратно расставленные книги в многочисленных шкафах были моими друзьями, когда за окном гуляла непогода, или когда из-за болезни родители не разрешали выходить из дома.

Мамина библиотека – все сокровища русского слова: от сказочного Пушкина до сложного Достоевского.

Похороны муравья и спасение кота

При воспоминании о моей мамочке в памяти всплывают только трогательные и чистые картины.

Вот мы с мамой – обе на четвереньках – в нашем небольшом палисаднике на улице Кочетова, 10. Хороним муравья, нечаянно раздавленного мною.

Мама помогает мне бережно уложить бедного муравья на свой самый красивый носовой платок и закопать в землю. У меня – слезы на глазах, у нее – морщинка на лице.

Редкий родительский дар: она понимала любую детскую боль и шок от первых потерь.

Вот мама с телефонной трубкой, под дикие вопли незнакомого кота на столбе, загнанного туда разъяренной собакой, разъясняет своим учительским голосом пожарникам: «Hадо приехать с лестницей, и обязательно!»

Язвительные отговорки пожарников обрывает своим спокойным, но непререкаемым тоном: «Это срочно! Третьи сутки кот кричит, дети плачут, он уже совсем ослабел. Послушайте меня, ведь кот – это тоже живое существо!»

И чудо свершилось: пожарники приехали, ослабевший кот получил свободу и кусочек мяса из рук мамы, которую пожарники, уезжая, все-таки окрестили «сумасшедшей». Она не ответила, только ярко светились ее зеленые глаза Доброй феи.

А я, пятилетняя дочка «сумасшедшей» мамы, гордо взяла ее за руку, на виду у всех детей нашего двора заходя в подъезд дома, из окон которого любопытно выглядывали «нормальные» родители, не пришедшие на помощь своим переживающим за бедного кота детям.

Небо не всегда солнечно

Вот мы с ней на старом кызылском кладбище, на могилке моего братика Славика, которого я никогда не видела: он погиб в семь лет, еще до моего рождения.

Славик смотрит на меня с фотографии на памятнике своими красивыми черно-влажными глазами, как живой. А мама белит могилку и так просто и понятно рассказывает мне, восьмилетней, о смерти:

«Люди приходят и уходят... И надо жить с этим, даже когда жить не хочется. Жизнь – прекрасна, доченька. Как небо, как сказка. Трудность только в том, что небо не всегда солнечно, а сказку ты пишешь сама».

После гибели безумно любимого Славика – необыкновенно красивого, не по годам развитого – мама не сдалась, не покорилась дикому желанию не видеть солнца. А желание такое было, судя по ее обрывочным фразам, по потемневшим глазам, делавшихся из изумрудных какими-то жутко-серыми и далеко не ангельскими, когда вспоминала своего первенца.

Он умер в больнице в страшных мучениях, с кровавой раной головы через несколько дней после аварии на дороге. Голову Славика мама держала в своих руках…

Бедный мой Ангел, где ты нашла в себе силы воспрянуть после такого?

На блюдечке с голубой каемочкой

Когда родился толстенький, более четырех кг, братик Игорешка, похожий на пухлого ангелочка, все как-то резко перестали восхищаться моими тоненькими ножками, быстро забыли хвалебное: «Папина копия!» и перекинулись на младшенького, с утра до ночи причитая: «Тувинский богатырь!»

Толстый Ежик мне тоже очень нравился, но так как мне с новорожденным играть не разрешали, поднимать не давали – вдруг уроню, я поникла и попросила себе …собаку.

Как раз собака Булька моей подружки Маринки из первого класса нашей незабываемой седьмой школы родила прелестных щенят.

Вот тут-то мама и сказала: «Хочешь чего-то – докажи, добейся, заработай. В жизни нет бесплатных подарков на блюдечке с голубой каемочкой» и завела нашу с ней первую «волшебную тетрадку».

«Что это за блюдце такое с непременно голубой каемочкой?» – недоумевала я. Но представив на нем крошечного щеночка от Бульки, заглядывала в мамину тетрадку и бежала мыть посуду, тереть полы, заправлять кровать, чистить зубы и т.д. и т.п. – по хитрому маминому педагогическому списку, который назывался в моей голове «Все то, что я ненавижу делать».

Но желание иметь собаку было огромное, и крестики быстро заполнили мамину тетрадь: «Выполнено».

Ты отвечаешь за него

И вот крошечное создание, умещавшееся даже на моей небольшой ладони – прелестный щенок черно-белого окраса, названный Джеком, появился у нас в квартире. Но мама приготовила мне новое испытание.

Очаровательный Джек делал две очень неприятные вещи: плакал по ночам по своей маме Бульке и повсюду оставлял после себя маленькие лужицы – желтые, страшно вонючие, от которых меня просто тошнило.

Папа самоотверженно помогал мне вытирать эти лужицы, а вот по поводу ночей мама была непреклонна:

«Это твой Джек, ты отвечаешь за него, как я за вас с Игорешкой. Придется тебе вставать по ночам, пока он скучает без мамы. И так ты поймешь, что такое ответственность за живое существо, и как трудно его вырастить».

Наступили мои «белые» ночи: как только Джек начинал пищать, будя маленького Ежика, мама поднимала меня нянчить пушистого малыша.

Вредно скулящий Джек лежал в старой папиной ушанке на кухне, в постель его брать строго не разрешалось. Я садилась на холодный пол, клала ушанку на свои острые замерзающие колени, чесала за ухом и пузо щенка, чтобы он быстрее заснул, приняв тепло моих рук за маму Бульку.

Уснувшего с моим пальцем во рту щенка надо было осторожно положить в ушанку, выдернуть незаметно палец. Если этот маневр получался, можно было, наконец, на цыпочках бежать в теплую кровать.

Так могло повторяться несколько раз за ночь. Ну и подарочек «на блюдечке с голубой каемочкой»!

Папа был готов помогать мне и по ночам, но мама осталась неумолима. Ночью я слышала их дискуссию:

– Ей ведь только семь лет! – вступался за меня папа. – И завтра утром – в школу.

– Ничего, не волнуйся, – успокаивала мама. – Это необходимо, иначе мы вырастим лентяйку и безответственного человека.

Глаза в школе предательски слипались, буквы выходили очень кривыми. Зато я быстро поняла, что такое ответственность.

И если просила, например, котенка, то ясно преставляла себе, на что иду. Родители не были обременены ни моими животными, ни прихотями. Я все делала сама.

Автоматическая привычка – все как следует доделывать до конца и хорошенько рассчитывать свои силы – осталась на всю жизнь, уже без маминой «волшебной тетрадки».

Если обманешь, то только себя

Таких «волшебных тетрадочек» в клеточку у нас с мамой было несколько.

Одна из них – самая важная – предшествовала моей победе в битве с непреклонным папой, мечтавшем о математической карьере дочки.

А дочка уже в пять лет заявила: «Буду танцевать, и точка!»

Вижу мамины глаза, внимательно следящие за каждым моим всхлипыванием, за каждым словом, рвавшимся из груди в надежде первый раз в жизни отстоять свои принципы.

И ее короткая фраза, остановившая непреклонного папу: «Оставь ее. Видишь, это – серьезно!»

Если бы не она, с ее пониманием детской души, с удивительным уважением к моим мечтам и грезам, не думаю, что смогла бы выиграть эту битву: папин характер был железным. Он бесприкословно слушался только одного человека на Земле – Ангела Лизочку, как он называл маму.

В «волшебной тeтради» мама написала домашнее задание: «мостик» – не менее пятнадцати раз, «шпагат» – 20 раз, «рыбка» –30, прыжки со скакалкой – 100.

Каждый день, не пропустив ни одного: даты мама проставила крупно, с нажимом. Уточнила: крестики я должна ставить сама. «Если кого и обманешь, так только себя. Начинай, Ирочка, хоть сегодня. Упорство и труд все перетрут!»

После усиленных занятий, похудевшая, но еще более уверившаяся в своей мечте, я подала маме заветную тeтрадку, всю заполненную крестиками.

Результат был виден и без тетрадки. Мостик получался «с воздуха» назад, без поддержки. Когда лежала на животе в «рыбке», ноги доставали до самого подбородка. После скакалки дышала так, словно и не прыгала сто раз.

Но самый большой прогресс дал «шпагат», ставший не 180 градусов, а примерно 210, так как вторая нога лежала на небольшом табурете.

Видя это, испуганный братик убегал из комнаты с криком: «Боюсь! Иришка – без костей!»

И тогда мама произнесла грустно, но с гордостью: «Вот теперь тебя можно везти в Ленинград».

И меня – десятилетнюю – повезли за тысячи километров от Кызыла – в лучшую балетную школу страны – Ленинградское хореографическое училище.

Тоненькую, прозрачненькую, частенько болевшую в детстве, но с огромной мечтой – танцевать. Мама поверила в свою дочку и эту мечту и ради нее отпустила любимого ребенка от себя. Это непростое для нее решение определило всю мою судьбу.

Спасибо, мой Ангел мамочка!

Никогда не забуду ее посылочки из далекой Тувы с вкуснейшим сушеным в духовке мясом, спасавшим меня в полуголодную пору ленинградской учебы. Даже сейчас, в сытом Париже, при воспоминании об этом мясе по тувинскому рецепту у меня слюнки текут.

А еще – ее письма.

Эдельвейс мой редкостный

Вот бережно сохраненная мамина открытка к празднику восьмого марта, поразившая меня в далеком Ленинграде нежностью и знанием стольких растений, словно она была не языковедом, а ботаником:

«Доченька-лапочка моя! Поздравляю тебя с праздником 8 марта, мой нежный цветочек!

Помни, что ты у меня одна такая любимая – розочка моя прекрасная, одуванчик воздушно-солнечный, незабудочка скромная, лилия моя светлая, гвоздичка гордая, гладиолус необыкновенный, черемушка благоуханная, ромашка чистая, астра пушистая, елочка искристая, мимоза золотистая, эдельвейс мой редкостный, ни с кем не сравнимый и единственный на Земле…».

Больше на открытке не было места, хотя мама аккуратным учительским почерком писала мелко-мелко. Судя по трем точкам в конце, в ее голове еще куча цветов, сравнений и выразительно-точнейших прилагательных, от которых самопроизвольно влажнели глаза.

Разве можно было быть плохой после такой открытки? Так хотелось преодолеть все трудности сложнейшей учебы и на самом деле походить на все эти растения из недосягаемого мира маминых надежд.

Это был урок великолепного владения языком, оригинальности и редкой эрудиции. И урок любви.

Больше таких открыточек мне никто в жизни не присылал.

(Продолжение в № 30 от 31 июля)

Фото:

1. Автор.

2. Братишку, наконец, разрешили подержать на руках. Ира с Игорем. 1967 год.

3. Счастливое время. Папа Хеймер-оол Опанович Ондар, сын Игорь-Ежик, дочка Ира с питомцем Джеком и мама Елизавета Ивановна Коптева. 1970 год.

Ирина ОНДАР Франция, Париж