Мой Ангел

(Окончание. Начало в № 29 от 24 июля, №30 от 31 июля)

Она боролась до конца

Что ощущает человек, который узнает, что у него раковая опухоль? Что ему вынесен смертельный приговор, особенно в Туве, в семидесятые годы прошлого века.

Вспоминая мамины страдания, я прекрасно понимаю тех, кто боится этого диагноза больше смерти. Рак более жесток, чем смерть: он высасывает из тебя жизнь потихоньку, вначале незаметно, потом все более яростно и жадно. Иногда давая передышку, но терзая до последнего вздоха, до последней боли, рвущейся из глаз, ведь кричать ты уже не можешь.

Сегодня, спустя тридцать лет анализируя все, я уверена, что мама победила бы рак, если бы жила в наше время более прогрессивной медицины, и если бы он был обнаружен на более ранней стадии.

Ведь в борьбе с ним очень важна твоя сила воли, жизненная энергия, жизнестойкость. Все это было в ее характере.

У мамы перед смертью не было даже голоса. Она только смотрела cвоими по-прежнему изумрудными, ставшими неестественно огромными глазами на страшно исхудавшем лице.

Но Елизавета Коптева умерла не от страха перед болезнью. Она боролась до конца.

Я из-за вас, дети, прилетел

Когда к нам в семью вошел этот страшный диагноз, борьба, объявленная ему моими родителями, была просто гигантской.

Мама боролась всей силой своей воли, так как болезнь была очень запущена. Папа мобилизовал все свои организаторские способности – на таком фантастическом уровне, что оперировать маму уговорил не кого-то, а самого светилу из Москвы, заведующего лучшей онкологической клиникой профессора медицины Зака.

Именитый профессор был доставлен в Кызыл похудевшим, но верившим в мамино выздоровление Хеймер-оолом Опановичем, убедившим оторопевшего Зака своей ондаровской энергией и той любовью, которая светилась в каждом слове, в каждом упоминании про Лизочку, без которой ему нет смысла в жизни.

Мама же на предварительном обследовании твердила Заку про нас, своих детей, которых надо обязательно поднять, показывала наши фотографии, рассказывала о своей любви к нам так трогательно и тепло, что прилетевший Зак с порога сказал мне:

«Я из-за вас, дети, прилетел, мне про вас с Ежиком все почти известно. Какие же удивительные у тебя родители, Ирина!»

С мамой на руках

Операция длилась очень долго. Нам с Ежиком даже не сказали, сколько именно, только разрешили посмотреть на маму в окошко после операции: еще без сознания, всю в каких-то трубочках и капельницах.

Мамино лицо я совсем не узнала.Это была маска смерти. Но против этой маски нашлась огромная сила – папина любовь, его вера в выздоровление, его нежная забота о нас, детях, в тяжелые годы маминой болезни.

Эта сила дала возможность маме воспрять после операции, несмотря на тяжелый послеоперационный период, несмотря на очень осторожные слова светила хирургии Зака: «Сделаю, что cмогу, но ничего не обещаю. Опухоль очень большая».

Тогда, после этой первой операции, поздно вечером я впервые увидела папины слезы. И услышала слова, которые не забуду никогда:

«Знаешь, уруум (дочка), я готов сейчас оказаться в глухой тайге без всего нашего барахла, но со здоровой мамой на руках. Выбрались бы мы с ней, даже из нищеты, с моей Лизой не страшно – с ее-то трудолюбием и умением жить. Лишь бы здоровая она была. Честное слово, все бы отдал, не жалея, за это чудо».

Папа больше других верил, что вылечит свою Лизочку.

А маленький Игорешка совсем не сомневался в том, что мама выздоровеет.

Oн жил в своем мире футбола, шахмат, хороших оценок в школе, чудно играл на гитаре, защищал ворота детской хоккейной команды, обладал удивительной памятью, видимо, доставшейся от мамы, которая восхищалась его умению быстро выучивать длиннющие стихи.

Она, даже больная, терпеливо варила вместе с сыном в огромной кастрюле его вратарскую клюшку – для чемпионата в Красноярске и бережно охраняла его разносторонний мальчишеский мир, защищая даже от моего праведного гнева, когда он подкладывал мне в кровать чудовищных полу-тритонов, полу-лягушек, найденных на Енисее.

Мама обожала младшенького, читала ему много книг, причесывала непослушные волосы на макушке, а разговаривала с Ежиком всегда таким бодрым голосом, словно не было внутри нее предательски разросшихся чужеродных клеток. Только со мной была более откровенна.

Предчувствуя, вероятно, свой конец, решила обшить и обвязать нас с ног до головы.

Ее волшебные руки, умевшие шить, вышивать, вязать крючком и спицами, оставили нам с Игорешкой на долгие годы великолепные свитера, шапочки, шарфы, носки, береты, халаты, платья, кофточки. Даже шубу с лисьим воротником «от кутюр» – для меня от «дома маминой безупречной моды».

Я всегда была одета, как с картинки, даже в авангардном Ленинграде девчонки спрашивали: «Где это ты купила такой халат суперприталенный, в Гостином дворе?»

Никто не верил, что его сшила моя чудо-мама. Да еще во время болезни.

Благодарность и вера

Поражало мамино терпение и желание не беспокоить никого в своих мучениях.

Один раз я застала ее перед зеркалом с ножницами в руках, пытающуюся постричь свои шикарные, не выпавшие даже после химиотерапии волосы.

«Что ты делаешь, мамочка?»

«В парикмахерской не смогу долго сидеть на стуле, папе будет неловко за меня перед всеми, кто будет ждать в очереди или стричь, такую больную, вот и решила сама попробовать освоить новую профессию парикмахера».

Профессию эту пришлось освоить мне, так как вскоре маме было не только больно сидеть, но и лежать.

Каждый раз, когда я ее стригла, смотрела на лицо: не слишком ли устала? Ведь сама мамочка никогда не жаловалась, не просила остановить стрижку. Такой уж характер – будет терпеть до последнего: ни стона, ни жалобы, только в глазах – боль.

Мы с папой пытались помочь ей, как могли. Я научилась не только стричь, но и делать уколы, когда боли стали непереносимыми.

Папа привозил для нее из тайги все чудодейственные травы и растения, мама с верой и надеждой запаривала их в большом китайском чайнике, который брала с собой даже в Москву, если упорно веривший в мамино выздоровление папа решал снова показать ее доктору Заку.

Низкий поклон Ирине Васильевне Коловской, маминой племяннице из Турана, дочери старшего брата Василия Ивановича Коптева, не отходившей от ее постели после операции; ныне покойной Лидии Дмитриевне Коптевой, жене второго брата, Федора Ивановича Коптева, буквально переселившейся в больницу перед маминой смертью; кызыльскому доктору-онкологу Аргине Дмитриевне Пала.

А еще – моей подружке Нелечке Петрушкиной, приносившей в больницу яркие гладиолусы и помидоры, так любимые мамой. За меня, чтобы не слишком ощущала пустоту после моего отъезда на учебу.

«Какая ты умница, доченька моя, – писала мама в Москву, – умеешь выбирать своих друзей: твоя подружка Нелечка приходит ко мне в больницу, что говорит о ее добром сердце.

Так что учись хорошенько, не думай о моей болезни, думай об учебе. Неле спасибо передай, такая заботливая девочка, мне o тебе напоминает, как придет со своими цветами и помидорами в пакете: такая же худенькая, семнадцатилетняя... Ведь она, наверное, так же занята, как ты, но ведь находит же время придти ко мне, совсем незнакомой и больной маме Ирины Ондар».

Мама была очень благодарным человеком. За ее ангельскую доброту, веру в людей, за необычную небесную энергию, льющуюся из чудных изумрудных глаз ее любили многие, порой совсем чужие люди.

Даже в дни болезни моя мама была прекрасна: душой, верой в жизнь, в выздоровление и желанием остаться с папой и вырастить нас, своих детей.

Последнее прощание

Но чуда не свершилось. Поправившись после операции Зака, мама должна была пройти вторую, менее значительную операцию, чтобы убрать трубку, выведенную в животе.

«Банальная операция, врачи в Кызыле справятся сами с ней» – писал из Москвы доктор Зак, необычайно ободренный хорошими новостями после первой операции.

Врачи-то справились, но вот послеоперационный уход, зависящий от среднего медперсонала, был, очевидно, не на надлежащем уровне. Место около трубки загнило, в рану попали микробы, и раковые клетки вновь начали плодиться, на этот раз еще быстрее и кровожаднее.

Но ни жалоб, ни стонов, ни обвинений судьбе не слышала я от мамы, все больше походившей на ангела в своих белых больничных одеждах на белой койке в белой палате онкологического диспансера больничного городка Кызыла.

На вопросы родных: «Что принести в больницу?» она отвечала неизменным: «Что-нибудь почитать!» Книги всюду – на тумбочке, на подоконнике, на кровати. Она читала: запоем, без перерыва, видимо, предчувствуя, что осталось недолго.

Последний раз, прощаясь с ней в больнице перед вылетом на учебу в Москву, я, боясь говорить о главном – о расставании, взяла в руки близлежащую книгу.

– Джек Лондон? Кто же это тебе принес?

– Тетя Лида, доченька, ты прочитай обязательно потом, обещаешь? Так хочется быть с тобой, моя лапочка. Как прилетишь, позвони, а то я волнуюсь всегда. Главное – пиши мнe, хоть советом тебе помогу в письме, раз уж такая больная стала у тебя мама.

Ты иди, Ирочка, а то на самолет опоздаешь, иди, как будто скоро опять придешь, а то так тяжело надолго расставаться. Давай, как всегда: только быстро поцелуемся, и беги, словно завтра утром прибежишь, мое солнышко.

Но всегда послушная, я не выхожу из палаты, а неожиданно для самой себя обвиваю мамину шею руками, захлебываясь от слез, предательски смачивающих ee больничную сорочку на родном худеньком плече.

Вдруг мамины руки с неизвестно откуда взявшейся силой оторывают меня от себя. Я слышу твердый голос:

– Я не хочу умирать. Иди, не волнуйся. Я всегда буду с тобой, моя доченька!

Это – как приказ, и ноги послушно засеменили по длинному коридору. В машине ждет папа, почему-то, как и я, с красными глазами. Молча доехали до аэропорта, сказав только пару слов друг другу. Папа на расстоянии понял, каким трудным было это последнее прощание.

Прощание оказалось действительно последним...

Я всегда буду с тобой

Обратным рейсом Москва-Кызыл я летела с маленькой сумочкой через плечо.

В ней – привычные за последние три года вещи для ухода за мамой в больнице: сшитый ею халат и тапочки. А еще – огромные красивые московские яблоки, которые мама так любила, единственное, что успела купить после сообщения из Кызыла, что маму положили на третью операцию. Купила в надежде угостить ее, услышав привычное: «Как-то мне сразу лучше стало, когда ты рядом, доченька».

Не увидев в аэропорту папиной машины, я сразу все поняла. Встречавшему родственнику даже не надо было произносить страшные слова: по звенящей пустоте в душе я знала сама – мамы больше нет на Земле.

Она умерла в 5 утра 5 ноября 1978 года, когда ранний самолет из Красноярска со мной на борту подлетал к Кызылу.

Потерянное лицо ачая, беспомощно расплакавшегося на моем плече: «Держусь вроде, но как детей увижу, слезы сами бегут...»

Растрепанная макушка напуганного одиннадцатилетнего братишки, прижавшегося ко мне:

«Наконец-то ты, Иришка, приехала. Знаешь, а я боюсь на маму мертвую смотреть».

«А ты не смотри, Игореш, мама всегда останется у нас в памяти живая, она сама так хотела».

Нежно целую макушку брата, как это делала мама. Самой бы выдержать, ведь старшая в семье. Но ноги уже подкашиваются.

Сумочка с яблоками крепко сжата в руках: гостинец обязательно надо отдать! Hа ватных ногах иду к гробу моего Ангела, моей мамы.

Лицо в гробу не напугало, а поразило: мама улыбалась. Впалые щеки, высохшие от болезни руки-ниточки… А губы растянуты в такой ослепительной улыбке! Я знала, что она улыбается именно мне. Показалось, что слышу ее голос:

«Видишь, доченька, я улыбаюсь, я отмучилась на этой Земле, но я счастлива. Не волнуйся, мое солнышко, я с тобой!»

Голова поплыла, яблоки покатились на пол – под гроб.

Больше я ничего не помню. Даже похорон.

Она ушла из моей жизни, когда мне было всего 17 лет.

Только что закончила с золотой медалью десятилетку, поступила в вуз Москвы, готовилась к сьемкам фильма. Мама ушла, когда была так нужна мне, входящей во взрослую жизнь, когда каждый ее совет был на вес золота.

Но она выполнила свое обещание: «Я всегда буду с тобой, моя доченька!»

Ведь именно от нее я взяла самые важные жизненные правила, которые так помогают в жизни. Именно от нее идут со мной через года прекрасные русские пословицы, заставляющие быть выше предательства, зависти, злости. От нее я научилась огромному уважению к культуре и языку другого народа.

Елизавета Коптева продолжается и в младшей внучке – моей дочке Элечке, по-домашнему – просто Лизе, названной так в честь своей бабушки Елизаветы – автора первого в Туве учебника русского языка для тувинских школ, кандидата педагогических наук, замечательного педагога, служившего Великому и Могучему языку.

В честь женщины с родниковой душой. Ангела-хранителя, когда-то жившего на нашей грешной Земле.

Фото:

1. Мы были так счастливы! 1973 год, Кызыл, на даче.

2. Елизавета Коптева. Аспирантура. Москва, 1957 год.

3. Элиза – Елизавета, названная в честь бабушки. Париж, 2009 год.

Ирина ОНДАР Франция, Париж