Правда моей жизни

Бесценная тетрадь

Держу в руках общую тетрадь в черном дерматиновом переплете, исписанную уже вылинявшими чернилами – автобиографическую рукопись человека с достоверностью повествующего не только о своей жизни, но и жизни своего народа.

Это воспоминания моего дедушки – кадрового офицера, подполковника в отставке Семена Хунаевича Севена, чье имя незаслуженно забыто сегодня – в год 65-летия победы в Великой Отечественной войне.

Среди дедушкиных наград – орден Тувинской Народной Республики, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны, медаль «За победу над Германией».

Награды, документы, личные вещи Севена его супруга передала в 1984 году в Тувинский республиканский краеведческий музей, в старом здании они экспонировались в зале Великой Отечественной войны. Очень грустно, что в 2010 году, в юбилей победы, в экспозиции огромного нового здания теперь уже Национального музея Республики Тыва для Семена Севена не нашлось даже маленького места.

Правда, висит фотография 1944 года: он с Лопсаном и Эртне в штабе тувинского полка, но под ней даже нет подписи. Просто безымянное фото «неизвестных».

А ведь именно Севен, вместе с Суваком, однокурсником по Военной академии Красной Армии имени Фрунзе, были первыми из жителей Тувы, вступившими в бой. Самый первый бой в самый первый день и час Великой Отечественной – 22 июня 1941 года, в городе Каунасе.

Воспоминания очевидца о давно ушедших людях его нелегкого детства в Сут-Холе,в верховьях Ишкина,о первых шагах тувинской армии, о подавлении хемчикского восстания 1930 года, об отрезанном ухе и проклятии на горном перевале, о кошмаре первого дня войны, Москве под бомбежками, тувинских добровольцах, работе в мирное время – это ценный материал не только для нашей семи, но и для любого человека, интересующегося историей своей родины.

Дедушка писал эти мемуары с 1968 по 1980 год, постоянно делая вставки, дополняя всевозможными списками. А 30 марта 1983 года Семен Хунаевич Севен ушел из жизни, его подкосил рак. После его смерти моя бабушка – Раиса Романовна Севен – очень хотела опубликовать эти воспоминания, чтобы выполнить свой долг перед мужем.

Их встреча, как рассказывала она мне, состоялась в 1942 году, когда бравый офицер вернулся после окончания академии в Кызыл. Раиса, в девичестве – Бузыкаева, в то время уже окончила в Москве Коммунистический университет трудящихся Востока,преподавала в Кызыле русский язык и литературу в тувинской школе и работала переводчиком в фельдшерско-акушерской школе.

В тот день на исходе летаона вместе с сестрой ела арбуз, а корки, дурачась, выбросила в окно. И попала… в человека в форме. Очень скоро раздался стук в дверь, вошел красивый подтянутый офицер и, весьма недовольный столь вольным их поступком, стал пенять девушкам.

Именно этот офицер и стал супругом Раисы Бузыкаевой, вместе прожили они нелегкую, но полную жизнь. Дети, а их было пятеро – сыновья Седип, Алим, близнецы Володя и Саша, дочь Наташа – воспитывались, в основном, мамой, отец всю свою жизнь пропадал на работе, а в воспитании был строг.

Помню с детских лет: дома у бабушки с дедушкой всегда чувствовались тепло, уют, и, самое главное – их необычайно трепетное отношение друг к другу.

Вспоминаю полные боли и отчаяния бабушкины глаза: она обращалась с этой рукописью мужа ко многим людям, но опубликовать ее не удавалось: всегда находились разные причины. Думаю, что в то время воспоминания Севена и невозможно было напечатать: были в них такие правдивые жизненные детали, которые никак не вписывались в разрешенную и утвержденную историю.

А чем тогда могла помочь ей я – девочка, которая так рано уехала из родного дома в Бурятское хореографическое училище, ничего не видящая и не знающая, кроме своего любимого балета? Я только слушала бабушку и думала, что когда-нибудь обязательно сделаю это.

Слушала и вспоминала дедушку, как он нюхал – целовал мою голову, когда приезжала из училища на каникулы, как расспрашивал об учебе, беспокоясь: не обижает ли кто, не скучаю ли по дому. Как кивал головой на мои ответы и всячески поддерживал: пусть трудно, но если решила – надо учиться.

И вот это время – выполнить свой долг перед дедушкой и бабушкой – пришло. С годами начинаешь переоценивать многое в жизни. То, что когда-то казалось важным, уходит на второй план, ты переосмысливаешь и анализируешь все прошедшие годы, возвращаясь к своим корням. И как много хочется вернуть, чтобы вновь увидеть те светящиеся теплом добра глаза наших любимых стариков.

И вот она передо мной – главная ценность нашей семьи – рукопись и фотографии тех лет, бережно сохраненные в семейном архиве моего дяди Алима Семеновича Севена.

Но сколько же понадобилось терпенья, усилий и труда, чтобы эти мемуары, написанные по-тувински, старым – классическим – языком, с употреблением уже вышедших из обихода слов и выражений, были переведены, обработаны, выверены, подготовлены к печати. Объем этой работы может понять только тот, кто хоть раз решился что-либо опубликовать.

Огромная благодарность за неоценимую помощь и высочайший профессионализм кандидату филологических наук Уран Алдын-ооловне Донгак,которая скрупулезно перевела рукопись с тувинского на русский язык, главному редактору газеты «Центр Азии» Надежде Мухарбековне Антуфьевой – за литературное редактирование, сверку текста, логику подзаголовков, публикацию.

Дедушка и бабушка, дорогие мои, любимые, спустя 27 лет после смерти Семена Севена, к 102-летию со дня его рождения мы все-таки сделали это!

Раиса СТАЛ-ООЛ, внучка Семена Севена, директор детской хореографической школы, Заслуженный работниккультуры Республики Тыва.

 

Я – Семен Хунаевич Севен. Ни известный народный писатель, ни известный народный композитор, ни известный народный художник – простой гражданин Советского Союза.

Думаю, что на всех этапах моей маленькой истории прожили такую же жизнь большинство тувинцев.

Вместе со своим народом я прожил эти времена, начиная с 1909 года, а если у кого-то нет желания знать об этом, мне все равно, только нет в этой правде ни малейшей доли искажения.

Русские и тувинские друзья отца

Я родился в Сут-Холе, в местечке Ак-Ой (Белая Лощина) Устуу-Ишкина (Верховье Ишкина), на зимовке в верховье местечка Тыттыг-Ой (Лиственничная Лощина).В те времена эти места относились к Дзун-Хемчикскому кожууну.

Датой моего рождения, согласно документам, считается 12 число месяца марта 1909 года. На самом деле я родился в последний месяц зимы, в ночь на тридцатое число, в канун нового года, когда назавтра собирались справлять Шагаа. Раньше новый год встречали в первый день первого весеннего месяца.

В Шагаа в наших местах устраивали большой праздник. Люди не выпивали. Самое главное – это хорошо и вкусно поесть, оказать уважение людям старшего поколения, играть в кажык адар (бабки), баг адар (стрельба из лука в набивные мячики), тевек (почекушки), кататься с горки и на лыжах. В этих играх и состязаниях участвовали все, и старые и молодые играли в разные игры.

Мой отец – Кара-Хуна Ондар, мать – Санзанмаа Ондар. Мы относимся к роду ондар, уйгур-ондар.

Мой отец был бедным, но известным охотником, мастером: столярничал, изготавливал для богатых и простых людей сундуки, ящики, деревянные части для юрты.

С малых лет я помню, как мой отец ездил на русские земли, добывал пшеницу-просо, чтобы прокормить нас. Когда я был маленьким и только начал все осознавать – в период 1915–1918 годов – через Сут-Холь русские перегоняли крупный рогатый скот, закупленный в Туве и Монголии. Мой отец вместе со стариками Окбе-Адаром, Чимитом доставлял скот для этих русских.

Имена, фамилии тех знакомых русских моего отца из-за малого возраста я не мог знать, помню лишь, как они приносили мне сахар в кусках и еще – бумажную игрушку. Но все-таки запомнилось мне, как однажды осенью в местечке Ортен-Арыг (Горелый-Лес) заходили в нашу юрту двое пожилых русских, и их угощали чаем и хойтпаком.

Сейчас я думаю, что некоторые из этих русских были людьми из какой-либо экспедиции, не было у них никакого оружия (или, может, я не увидел его), а видел я на плечах одного пожилого, лет за сорок, русского погоны.

Вспоминая сейчас общее впечатление от них, думаю, что это были не грубые и жестокие, а очень мирные люди. Все же неплохо, что у моего отца были русские приятели. Отец осенью уезжал с этими русскими и возвращался лишь зимой.

Друзьями с детства-юности у моего отца были такие люди: Чимит – он умер, старик Айыжы – умер, и дети его. Ондар Далдыы – самый младший брат моего отца, сейчас пенсионер совхоза «Победа» в Танды. Старик Байыр Ондар – младший брат моей матери – умер, живет в эти дни его сын Ондар Байыр Чимитович, имеет высшее образование, начальник треста «Тувинстрой».

Окбе Адар – самый близкий друг моего отца, охотник, меткий стрелок, этот старик умер давно, раньше моего отца. Был Хуунчук-Баштыг – давно умер. Был старик Барба Тараа – не было у него ни жены, ни детей, жил он, перебираясь из аала в аал, выпрашивая еду у богатых.

Удары шагайкой

Во времена моего отца было много богатых феодалов. Думаю, что не будет лишним назвать в воспоминаниях некоторых из них.

Жил богатый феодал Хелин, у этого старика было три табуна жеребцов: табун красновато-рыжих, табун пестрых и табун черных жеребцов. Сколько тысяч – неизвестно.

Самые жестокие, беспощадно угнетавшие и нещадно избивавшие аратов феодалы – это Сенгин Чангы из рода ондар (по прозвищу Старик Чангы). Сенгин Чангы был самым могущественным чиновником у ондаров. Был у него младший брат Балчый. Младше него– Максыр Чангы, далее – Хуулгаан Чангы, а самым младшим из этих братьев был Сурун Дузалакчы. Все – родные братья и самые богатые феодалы из рода ондар.

У дузалакчы (заместителя правителя кожууна) ондаров Суруна Дузалакчы был в местечке Ак-Аксы большой дом, а в местечке Кызаа-Арыы – большая мельница для обмолота муки. Слышал я, что эту мельницу построили русские. За обмолот муки на этой мельнице брал он непомерную оплату. Говорили, что за обмолот мешка пшеницы забирал половину мешка.

Сурун Дузалакчы очень много людей выбирал себе в прислужники, работали они на него задаром. Его слугами были Илгин, Сандан (Кызыл-Буга), Тыртык Кара, Урулээжик и другие. Только у одного табунщика по имени Илгин было более тысячи лошадей. Жил этот табунщик в верховьях Манчурека, Хууректиглер и Ишкина, выбирал себе самых лучших скакунов и самые лучшие места для пастбищ.

Сурун Дузалакчы насмерть избил шагайкой и манзы (орудие пытки) сына Эрена Дондупа Чозутту, обвинив его в том, что украл у него скот. Об этом точно знает его слуга Келдир Чузунмаа, видевший все это и по приказу бивший его.

Были у Суруна Дузалакчы сыновья, такие же беспощадные феодалы – Ондар Санчы, Дандагай, Чамыян, Комбу, был и один лама, не помню его имени.

Кижээ Чангы был старшим сыном Максыра Чангы. Даже меня, маленького мальчика, Чангы приказал наказать пятьюдесятью ударами шагайкой (шаагай – простроченная плетка, одно из орудий пыток в дореволюционной Туве), обвинив в том, что, якобы, не по тому руслу направил воду оросительного канала.

Запомнил еще случай. Мой отец со стариком Кара-Будуком, выпив по случаю праздника-обряда освящения оросительного канала, говорил поблизости от Кижээ Чангы: «Этим выскочкам не положено носить эти чинзе (чинзе– шарик, знак ранга у чиновников). За такие слова, видел я, наказали их беспощадно ударами шагайкой.

Далдыы Ондара, младшего брата моего отца, Кижээ Чангы в местечке Ара-Ой избил плетеной камчою так, что тот не смог встать. Я видел, как еле вылечили его, когда в летнюю жару мясо его задницы покрылось червями и начало гнить. Вылечила его народными снадобьями моя бабушка.

Ханды, дочь старшего брата моей матери, привязали к лошади и волочили, так измывались, что она умерла, будучи беременною. Это был Сагды, сын Чалана Чангы, старшего сына Балчыя Бижээчи.

Как верно в песне из «Хайыраан бот»:

Каждый волен распоряжаться тобой,

Как мучительно тяжело нам.

Камча вольна над скакуном,

Как больно и тяжело скакуну.

Если умрешь, пропадешь –

Выбросят в овраг,

Если вырастешь, тоже пропадешь –

Отдадут чужому человеку.

Действительно, эти песни пела моя старшая сестра Ханды, все, кто переживал в своей жизни тяжелые времена.

Что и говорить, когда вспоминаю это время, иногда тяжко на сердце становится и плакать хочется. А иногда легко становится на душе и смеяться хочется, когда думаю, как все-таки посчастливилось мне из-за великой милости удивительного Октября, родного учителя Владимира Ильича Ленина.

Землепашцы и кузнецы Ишкина

Богата моя родная земля. В этих местах много всякого зверья: марал, косуля, белка, соболь, заяц, медведь – какого только нет там зверья.

Речки Верхний Ишкин, Нижний Ишкин – говорливые, полноводные, с родниковыми ручейками, с ягодными местами. В таежных местах по обе стороны речек растут кедры, осенью кедровых орехов – видимо-невидимо. Пойдешь на берег – выловишь и поешь рыбы, пойдешь в лес – соберешь и поешь ягод.

На наших землях было много богачей средней руки. Многие в те времена жили, выращивая просо в устье речек Ишкин, в местечках Калбак-Караган, Ак-Аксы.

А мой отец, дядя Байыр, брат моей матери Кара Дарган – Черный кузнец, старики Чимит и Далдыы в низовьях реки Ишкин сеяли хлеба. Выращивали с одного шана (примерно четверть гектара) 40 барба (кожаный вьючный мешок) зерновых.

В низовье Ишкина, в долине, хлеба начали сеять давно. Отец моего отца старик Ондар Багдыржап по прозвищу Думаа Халан – Сопливый много выращивал зерновых. Этот мой дед умер в 61 год, бабушка – в 86 лет. Я предполагаю, что в устье Ишкина и в долине начали выращивать зерновые с 1870 –1880 годов.

Обычай сеять пшеницу заимствовали у русских приятелей. В те времена ниже нынешнего Суг-Аксы жили трое или четверо человек под предводительством богатого русского Николая Ананина (или Ананьева), которого тувинцы называли Чолдак Мыкылай – Коротий Николай.

Помню, как с мамой были в доме этих русских: пили чай, пробовали сахар. По примеру этих людей, думаю, и начал сеять зерновые. Хорошо помню, как весной зять моего отца Айыжы вместе с этими русскими сеял в поле. Среди хлеба посеяли что-то круглое под названием картошка, осенью пробовал я и ее.

Еще сеяли так называемые семечки, они вырастали с желтыми цветами. Почву тувинцы-араты обрабатывали деревянным плугом, деревянной бороной. Осенью стебли пшеницы срезали вручную кривой ручной косой, некоторые – ножом.

Старший брат моей матери Кара Дарган – Черный Кузнец из каких-то мест привозил ржавое железо, выковал ручную косу, а я вздувал кузнечные меха дяди. Кара Тарган на всем Ишкине лучше всех ковал из железа, опытный, со сноровкой был. Еще ковал Чолдак Дарган – Короткий Кузнец, наш зять Айыжы, но им было далеко до Кара Даргана, который мастерил самые сложные и тонкие изделия. На изделия из серебра, золота, меди получал он заказы даже от монголов, китайцев. Он изготовлял посудины- бумба для воды, ножи, украшая их серебром, огниво и ножи из серебра, а также чудные серебряные, золотые украшения для женских кос и серьги.

Он был религиозен, верил ламам, желтой религии, поэтому, чтобы получить благоденствие на том свете, изготавливал без оплаты разные изделия для лам, например – жертвенные чашечки для фигурок божеств в чаданских хурээ.

Жил он в местечке Ак-Ой на Верхнем Ишкине. Шаманил, поэтому и получил прозвище Дарган-Хам – Кузнец Шаман. Однако никогда не брал большой мзды за камлание. Начал шаманить, потому что была у него припадочная болезнь. Говорили, что и сердце у него было больное. Для того, чтобы болезнь не проявлялась, приходилось ему, бедному, камлать.

Первая школа – прутьями по ладоням и спине, бегство от ламы

В те давние времена, в эпоху феодализма, хорошо было то, что молодежь почти до сорока лет не принимала спиртного. Но не было в те времена для молодых ни школ, ни культурных учреждений, где они могли бы собраться, играть, веселиться вместе, учиться.

В те времена молодые собирались там, где освящали оваа, устье оросительных каналов, где камлали шаманы. Верхом и пешие парни и девушки собирались в одном месте, и ойтулааш – молодежные игрища – длились всю ночь напролет, до самого утра играли в ак-ыяш – белую палочку.

У нас в Сут-Холе до 1929 года не было школы. Я уехал из Сут-Холя в апреле 1929 года, а что после происходило там, не знаю.

Меня повезли учиться, когда мне было семь или восемь лет. Отец посадил меня рядом с собой на коня и повез из Верхнего Ишкина на учебу в местечко у чаданского Устуу-Хурээ – в юрту человека по имени Араптан-кешпи. Привез и оставил, а сам уехал домой.

Живя в юрте того ламы, я был тем, кто вставал спозаранок, варил чай, разжигал огонь, ходил за хворостом, носил воду. Вечером меня сажали рядом и обучали тангутской грамоте. Если не смог вызубрить, прутьями караганника били по ладоням, крутили уши, иногда так большими длинными камышовыми прутьями били по спине, что не мог встать.

Как же может человек учиться в таких тяжких условиях? И в этот же год я сбежал. Однажды вечером, после шагаа, когда этот лама ушел в гости к другим ламам, я отправился в аал к моей тете по линии матери.

Ночью был страшный холод, снега навалило много, а я шел и шел. Есть в тех местах открытое степное место с невысокими горками без единого деревца. Направляясь по верховьям гор, к следующему вечеру до смерти уставший и замерзший пришел в аал моей тети. Увидев меня, моя тетя Оккак Хевекменовна Монгуш прониклась ко мне такой жалостью, что сильно ругала моего отца «со всяким его хурээ-хараа для моего сыночка».

Среди материнской родни бедная моя тетушка была самым жалостливым человеком, сильно любила меня.

Прожил я у тетушки более десяти дней, получил молодого серого жеребца, поехал верхом на нем домой. Приехал в аал, а отца нет, ушел белковать в тайгу. Дома провел весну, лето, осень, а осенью в наш аал прискакал человек и потребовал от отца, чтобы он снова отправил меня в хурээ.

И снова отец посадил меня рядом в седле и отвез тому кешпи Араптану. На этот раз и тангытской грамоте не обучали, а отправили с двумя стариками в местечко Берт-арыг, чтобы валили лес на постройку дома. Всю зиму заготавливал лес, а к весне однажды утром сбежал я от этих стариков. Через два дня пешком добрался до своего аала.

Когда пришел домой, отец меня не ругал, сказал, что пойдем в тайгу в местечко Хемнер-суг за весенней белкой, и вернулись мы только к лету. Больше отец меня в хурээ не отправлял.

Мой отец Ондар Кара-Хуна умер совсем молодым – в 40 лет, от болезни легких – туберкулеза. Его похоронили в местечке Устуу-Ишкин в устье реки Теректиг – Тополиной.

Было это в зиму 1928 года, мама тогда носила под сердцем моего самого младшего брата – будущего летчика Алексея Чимий-оола.

Всего нас, братьев и сестер, было семеро. Я – самый старший, после меня – сестра: Галина Хунаевна Севекмаа в настоящее время работает в Кызылской школе-интернате, она – член КПСС, имеет высшее образование: училась в Москве в КУТВе, закончила Абаканский учительский институт.

Потом брат Ымыштай, брат Кан-оол, сестры Омай и Сепчит и самый младший, которого уже не увидел отец – Чимий-оол.

Мама намного пережила отца: она умерла в 76 лет от рака горла, похоронили ее в селе Суг-Аксы Сут-Холя.

Далеко на севере, на земле русских, случилась великая война

Это был 1918 год. Наш аал находился тогда в Верхнем Ишкине в местечке Ортен-Арыг. Поздним летом, ближе к осени через наше стойбище прошло много пеших русских.

Слышал я, как говорил тогда мой отец:

«Далеко на севере, на земле русских, случилась великая война, поэтому там большой голод. Эти русские бегут от этой беды».

Спускающиеся с гор в долину Ишкина русские были по виду люди мирные, без оружия, шли они, опираясь на посохи. Были среди них и мужчины, и женщины с детьми.

Однажды на берегу неподалеку от нашего аала они разожгли костер и заночевали. Наша мать, увидев, какую похлебку они варили, сказала: «Жалко их, бедных, очень», и отправила с нами в ведерках молоко, хойтпак, сыр. Когда мы принесли им еду, эти русские очень радовались.

Не понимал я тогда, куда направляются эти люди. Понимал только, что идут издалека и неспроста, раз пешком перевалили через большую тайгу. Не знаю я, остались ли некоторые из них в Туве.

Зимой 1919 года в Ишкине выпало много снега, это было время, когда много скота пало. Летняя стоянка была у нас в долине в местечке Калбак-Хараган. Когда уже жаркое лето было в разгаре, на другом берегу реки Хемчик слышались выстрелы. Когда спрашивали, чьи же это выстрелы, люди говорили, что это солааннар из белых войск русских стреляются с чаданскими и барун-хемчикскими тувинцами.

Думаю, что слово солааннар произошло от слова солдаты. Тувинцам на слух слово солдат слышалось как солаан, поэтому и стали так говорить.

Наш аал и другие перекочевали подальше от этой перестрелки – в верховье Верхнего Ишкина, уходя подальше от белых русских.

Это было время, когда белые солдаты просто так расстреляли безвинного Монгуша Шыдарвая, старшего зятя моей матери, мужа ее старшей сестры, жившего в местечке Ээр-Хавак вблизи Чадана. Я называл этого старика дедушкой, он был очень добрым хорошим человеком. То был дедушка Сергея Серена, работавшего десятилетия спустя секретарем обкома комсомола.

Эти солааннар собирались в большинстве своем в Чадане. Нынешнего города Чадана тогда не было, а было тогда на месте города ламское Алдыы-Хурээ – Нижнее Хурээ, а в местечке Чайлаг-Алаак (Летняя роща) стояло Устуу-Хурээ – Верхнее Хурээ. Кто бы ни приезжал – русские, китайцы – центром всего были эти два хурээ.

Были они и местом сбора хемчикских богачей. Начиная с великого Хун-нойона до нойона Буян-Бадыргы жили они в своих юртах за Устуу-Хурээ.

Человека по имени Буян-Бадыргы мне привелось увидеть в 1919 году. Это было поздним летом, ближе к осени.

Мы приехали в Чадан, а кругом говорили, что белые русские солааннар спаслись побегом в Улуг-Хемском районе. Было тогда очень неспокойно, слышал я от людей, что и в русской земле произошла революция, и в Монголии началась революция. В народе говорили, что появились красные русские – самые сильные и могущественные люди.

Мы узнали, что красные русские разбили войска белого русского хана и сейчас воюют с белыми русскими в Хем-Белдире (ныне – город Кызыл). Так говорили везде.

Зиму 1919-1920 года наш аал перезимовал в местечке Теректиг. Ближе к весне пошли в наших землях слухи, что появились в Улуг-Хеме, Шагонаре, Чаа-Холе монгольские и китайские войска, идет там страшная битва, много судачили, что их гонят их из тувинской земли. Ближе к осени послышалось в народе, что в битве на Оттук-Даше русские и тувинцы объединились. После я узнал, что прогнали всех китайцев, а оставшихся разграбили.

Ночной хурал с Чурмит-Дажы

В августе 1921 года услышал я в стойбище моей тети, что Тува стала суверенной республикой, правительство возглавил нойон Буян-Бадыргы. В народе стали говорить, что тувинцы теперь независимы, никому не подвластны.

Потом я долгое время не был в Чадане, так как в верховье Ишкина тяжело заболел отец, и я вынужден был находиться с родными.

Не помню, какой это был год, когда поздним летом в устье Ишкина собирали хурал, звали нас, и из нашего аала я поехал на этот хурал.

Собралось на это собрание очень много людей. Приехал человек по имени Чурмит-Дажы, выступал перед народом с докладом. Узнал я из речи этого человека, что Тува стала независимым государством, что белые русские и китайские, монгольские войска изгнаны из тувинской земли, а в Хем-Белдире находятся тувинские войска и Красная Армия русских.

Также докладчик говорил, что в Туве будут созданы некие ангыы. Тогда я не мог понять, что такое ангыы? Позже услышал, что это место, откуда управляли внутренними делами.

Это собрание продолжалось всю ночь, только к обеду назавтра люди разошлись.

Как-то поздней весной начальник арбана отправил меня на месяц в Чадан для работы в уртеле Шокар. Приехал, там были две черные потрепанные юрты. Мне поручили готовить лошадей для выезда, готовить еду, этим я и занимался.

Тогда в Чадане, выше за лесочком нынешнего города, была русская лавка. А в центре Дзун-Хемчикского района были разбиты юрты, эти юрты называли чызаан.

В это время я прошел еще одну школу. Летом 1927 года в Устуу-Хурээ ночевал в юрте одного ламы, а когда вернулся с конем, этот лама обвинил меня в краже двадцати пяти акша, и в этом своем обмане не отставал от меня.

Так как я действительно не брал этих денег, то так и говорил, однако меня силой привели в чызаан, находившийся на широком лугу. В чызаане лама продолжал обвинять в краже, и меня, безвинного, посадили в темницу – маленький домик. Каждый день в течение полутора месяцев дарга Байыр и другие даргалары – начальники допрашивали меня. Я отвечал, что никаких денег не брал, тогда снова вели в темницу.

 

Продолжение – в №48 от 3 декабря 2010 года.

Фото: 2. Семья. Стоят: Семен Севен с сыном Седипом. Сидят слева направо:

Раиса Севен с детьми Алимом и Наташей, сестра Раисы – Галина Бузыкаева.Девочка в нижнем ряду – неизвестная. Кызыл, 1949 год.

3. Семья.Рисунок Анны Севен.

4. Отец уходит на охоту. Рисунок Анны Севен.

5. Побег из хурээ. Рисунок Анны Севен.

6. Русские беженцы у костра. Рисунок Анны Севен.

7. Мама Семена Севена – Санзанмаа Ондар с младшим сыном, будущим летчиком Алексеем Чимий-оолом. 1941 год.