Дороги, которые я не выбирал

(Окончание. Начало в №50 от 23 декабря, № 51 от 30 декабря 2011 года, № 1 от 13 января 2012 года)

Золотая тёща

В 1950 году в линотипном цехе типографии появилась новая ученица – Галя Лунгова. Она мне понравилась, но часто подходить к ней стеснялся. Помог случай.

Была ранняя весна, гололед. Еду на велосипеде на обед. Обгоняю на скорости Галю. Падаю вместе с велосипедом на лед. Галя подбегает ко мне, помогает встать. Так началась наша дружба, переросшая в любовь, а через год – в женитьбу. Мы вместе целую жизнь – шестьдесят один год.

Субботним вечером в день свадьбы – 17 февраля 1951 года – мы собрались в квартире Лунговых. Впрочем, какая там свадьба – просто вечеринка с участием моей мамы Дарьи Викуловны, моей любимой в будущем тещи Парасковьи Филипповны и членов семьи Лунговых. На столе среди вкусных выпечек и закусок – бутылка шампанского, а на патефоне крутится пластинка с танго «Брызги шампанского».

Семья Лунговых – многодетная: семеро детей. Было два сына – Анатолий, он был участником Великой Отечественной войны, и Николай. Пять дочерей. Сестер моей супруги Галины – Анны, Лидии, Любови – сейчас уже нет в живых, а младшая Людмила живет в пригороде Воронежа, поселке Придонском.

Галина – тоже уроженка Тувы. Она родилась в селе Березовка Тандинского района. Ее родители – Георгий Васильевич Лунг, в 1941 году к фамилии Лунг прибавили окончание «ов», и Парасковья Филипповна, в девичестве Болдырева, – были батраками у богача Дергунова, в селе Успенка. Когда красные партизаны из отряда Кочетова стали разбираться, кто есть кто, Дергунов с семьей бежал, ходили слухи, что в Америку.

Незадолго до Великой Отечественной войны Лунговы решили отправиться на родину предков Георгия Васильевича – в Молдавию. По пути остановились в Абакане. Здесь и застал их день начала войны – 22 июня 1941 года.

Сорокачетырехлетний Георгий Васильевич, он родился в 1897 году, отправился на фронт, был тяжело ранен. Лечился в госпитале, комиссован по ранению и отправлен домой. Добрался до Абакана, где так и жила его семья, и через две недели после приезда умер – в свой день рождения, 5 мая 1942 года.

Так что Парасковья Филипповна разделила судьбу военных вдов: одна поднимала детей. Великой мудрости была женщина, о ней, если бы сумел, поэму бы написал.

Парасковья Филипповна Лунгова была действительно золотой тещей. Дочери Галине накануне свадьбы она сказала: «Выходишь замуж – жаловаться на мужа не приходи».

Я был ее четвертым зятем. Потом нас стало пятеро – вышла замуж младшая дочь. Когда удавалось собраться впятером, вокруг нас суетилась любимая всеми зятьями теща. Но больше всего внимания она уделяла зятю Мише. Так и кружилась вокруг него, предлагая что-то вкусненькое и повторяя: «Миша, Миша».

Миша пять раз был в отсидках, как говорят, в местах не столь отдаленных – за мелкие преступления, в основном, кражи. И свое особое отношение к нему теща, глубоко верующий человек, объясняла нам так: «Бог любит обиженных».

Узнав о нашем браке, завхоз типографии, фронтовик Василий Арсентьевич Филимонов поздравил нас и сказал: «Я найду вам жилье, хоть и неказистое, но не хуже, чем у других. Будете жить самостоятельно».

Василий Арсентьевич слово свое сдержал, и через некоторое время мы вселились в комнату – 12 квадратных метров – в доме по улице Кочетова. Соседкой нашей была печатница Ира Пономарева.

Из Пети – в Петры Михайловичи

В 1951 году я окончил вечернюю школу рабочей молодежи, в восьмой класс которой поступил в 1948 году. Успешно сдал все экзамены за десятый класс, получил аттестат с хорошими и отличными оценками.

На работе тоже все складывалось хорошо. В 1950 году получил повышение – стал корректором типографии.

Корректор – важная персона среди печатников, наборщиков и линотипистов. Наборщик делает оттиск набранного текста на листе бумаге и несет его корректору, который вычитывает текст, выискивая в нем ошибки. Специальными условными знаками отмечает то, что необходимо исправить, и возвращает для исправления ошибок. Затем текст повторно подвергается тщательной проверке.

Работа очень ответственная, требующая большого внимания. Однажды я умудрился не заметить отсутствия всего одной буквы в афише, и был за это строго наказан. Правда, и буква эта была немаленькая – величиной целых девять сантиметров, на языке полиграфистов – шесть квадратов. За это директор типографии приказал вычесть сорок процентов из моего месячного оклада. 

В промежутках между читками учился наборному делу. Моим наставником была технолог Венгерская.

Особенно мне нравилось набирать театральные афиши. Старался придумать что-то новое, чтобы они не походили одна на другую. И не заметил, как запомнил не только фамилии актеров, но и их имена, отчества. Стал ходить в театр на спектакли, идущие на тувинском языке. Любовь к профессиональному искусству, участие в художественной самодеятельности послужили фундаментом для моей будущей работы в должности заместителя министра культуры.

В сентябре 1951 года директор типографии Павел Лаврентьевич Барсуков предложил мне возглавить наборный цех вместо ушедшей на пенсию Капитолины Осиповой. Я согласился. На другой день, придя на работу, слышу: «Пётр Михайлович». Еще вчера я был для всех Петей, а сегодня уже – Пётр Михайлович. Непривычно, неловко. Вроде как стена выросла за ночь между мной и моими товарищами. Очень просил не называть меня по отчеству, но – бесполезно: новое обращение осталось.

27 ноября 1951 года, приняв предложение Корольчука, редактора газеты «Тувинская правда», я стал литературным сотрудником этой газеты. Но в новой должности проработал совсем недолго: из-за пустяка поссорился с редактором и 18 декабря 1951 года подал заявление об увольнении, а 19 декабря пошел к секретарю обкома комсомола Илье Мохову, который давно звал на комсомольскую работу. Мохов меня ждал и тут же, после утверждения на бюро, представил сотрудникам.

Несостоявшаяся московская карьера

Проработав в обкоме комсомола восемь месяцев, я попросил Мохова отпустить меня: «Хочу поступить в Московский полиграфический институт, давно мечтал об этом». Он не возражал.

Для пробы сдал вступительные экзамены в Кызыльском учительском институте и отправился в Москву.

Прибыл в столицу 20 августа 1952 года. Ночевал на вокзале. Утром пришел на улицу Садово-Спасскую – в институт.

У двери декана технологического факультета Сергея Сергеевича Гастева – много молодых людей, все намного моложе меня. Стоят нерешительно, дверь не открывают. Спрашиваю: «Почему не заходите к декану?» Одна из девушек отвечает: «Если такой смелый – заходи».

Захожу. За столом – сердитый мужчина. Спрашивает:

– Что скажете, молодой человек?

– Хочу учиться в институте.

– Молодой человек, прием давно закончен, ничем помочь не могу. Вы ведь видели, сколько молодежи бесполезно стоит у кабинета, это те, кто не справились со вступительными экзаменами в другие вузы, и пришли к нам, чтобы хоть куда-то поступить.

На этом разговор мог и закончиться, но декан, присмотревшись, заметил, что стоящий перед ним – не ровесник бывшим школьникам, ожидающим под дверью. Заинтересовался:

– А вы кто?

– Я бывший рабочий типографии, по специальности переплетчик, наборщик, корректор, приехал из Тувы. Жена, брат, сестра – тоже полиграфисты.

Поняв, что перед ним не случайный человек в полиграфии, Сергей Сергеевич пригласил сесть к столу: «Вот бумага, пиши заявление о поступлении в институт и считай себя принятым. Завтра будет приказ о твоем зачислении. Будешь получать стипендию – 220 рублей. А сейчас езжай в Клязьму, устраивайся в нашем общежитии».

В общежитии, в комнате, куда меня поселили, еще три парня: двое из Северной Осетии – Колумбий Токаев и Торез Дзидзоев, третий, его имя, к сожалению, забыл – из Каракалпакии.

Помню, я подшучивал тогда над своим товарищем по общежитию, спрашивая у него: «Колумбий – имя, вроде бы, испанское, отчество Иванович – русское, фамилия Токаев – осетинская. Признавайся: кто же ты на самом деле?»

Через много лет Колумбий Иванович Токаев, тогда уже заведующий сектором отдела печати ЦК КПСС, приезжал в Кызыл и предлагал мне должность начальника областного управления полиграфии в Волгограде. Я отказался от этой дороги, потому что моя родина – Тува.

Были и другие заманчивые предложения с перспективой блестящей карьеры, на которые ответил отказом. В Московский полиграфический институт поступил, уже будучи кандидатом в члены КПСС. Примерно через месяц меня вызвали в партком и предложили возглавить комитет комсомола института. Наотрез отказался. Причину не называл, а про себя думал: «Как я буду комсомольским вожаком, если окажусь отстающим в учебе?»

Беспокоила меня математика: в институте понял, что слаб в ней, а признаться в этом и просить помощи стыдился. Волновало и материальное положение, понял, что на свою стипендию в 220 рублей не проживу. Ежемесячно 22 рубля уходили на заем «Восстановление и развитие народного хозяйства», 15 рублей – плата за общежитие, 50 рублей – проезд на электричке от Клязьмы до Москвы – до Ярославского вокзала. А уж от Ярославского вокзала до института – экономно пешком, переулками и закоулками.

А еще надо было купить чертежные принадлежности, да и кушать что-то надо было. А тут еще получил от сестер телеграмму: маму положили в больницу, выявили туберкулез легких. Я запаниковал.

Пошел к декану – посоветоваться. Чуткий Сергей Сергеевич внимательно выслушал и предложил: «Давай материальный вопрос решим так: ты переходишь на вечернее обучение, днем будешь работать в вузовской типографии и получать 440 рублей, а проживание в общежитии сохраняется».

Сначала я согласился, но, взвесив все, отказался. На прощание Гастев с сожалением сказал: «Хотел сделать тебя хорошим инженером, у нас есть свой научно-исследовательский институт, там бы ты работал после окончания вуза». Но расстались мы дружески, и в дальнейшем, бывая в столице, я заходил к декану, мы беседовали как старые знакомые.

Вот так и не получился из меня научный полиграфический работник. Но высшее образование я все же получил, даже трижды. В 1956 году заочно окончил в Кызыле учительский институт по специальности русский язык и литература, любимыми предметами были русский и старославянские языки, историческая грамматика. В 1960 году, уже очно, завершил обучение в Высшей партийной школе в Красноярске, а Иркутский институт народного хозяйства, где учился заочно, окончил в 1968 году.

Командировки с риском

Вернувшись в декабре 1952 года из Москвы в Кызыл, вновь стал работать в обкоме комсомола. Приходилось часто ездить в командировки. Это были не просто командировки, а сложные поездки, иногда – с риском для жизни.

1954 год – год рождения сына Сергея, нашего первенца, и первая командировка – в поселок Хову-Аксы, где строился кобальтовый комбинат. До него добрался зимой без особых проблем. А вот вторая – весенняя – поездка в сороковую геолого-разведочную партию стала настоящим приключением.

Где же эта сороковая партия? Говорят, где-то за селом Баян-Кол. А как туда добраться? Сначала – автобусом, потом – пешком. В местечке Оттуг-Даш вижу строения, подхожу. Скотник объясняет, что здесь ферма колхоза «Десятый Великий Хурал», а на той стороне реки – центральная усадьба колхоза. Паром не ходит, переплавили на лодке.

У магазина стоит груженый углем грузовик «Студебеккер». На мое счастье, едет в ту сторону. Водитель согласен подвезти, но говорит: «В кабине места нет. Хочешь ехать – лезь в кузов». Забираюсь в угольный кузов, едем.

Через десять километров – геологическая база: несколько палаток, внизу – под горой – ревет река Баян-Кол. Грузовик разгрузился и покатил в обратный путь. А мне – дальше добираться. Сторож базы советует: «До поселка Терлиг-Хая пойдешь пешком. Это недалеко – через речку, километров пятнадцать».

Дохожу до речки. Поверх тонкого ледяного покрова мчатся потоки вешней воды, неся мусор. Одному идти небезопасно: свалюсь где-нибудь, и никто искать не будет. Возвращаюсь к базе, прошусь на ночлег.

А ночью из поселка приехал проводник и пригнал трех оседланных лошадей для молодых геологов, которые вот-вот должны приехать из Кызыла. На мое счастье, их оказалось только двое – мужчина и женщина. Так что одна из лошадок досталась мне.

Утром поехали. Проводник объясняет: надо вброд переправляться через Баян-Кол. Мы струсили переправляться на конях и перебрались на другую сторону реки по стволу упавшего кедра. Весело шагаем вверх по течению, проводник догоняет нас. Он с лошадьми форсировал реку ниже по течению.

Садимся на коней, едем, горы все ближе подступают к реке. А вот и скала с узким ледяным припаем. Припай – неподвижный лед вдоль берега реки – всего сантиметров шестьдесят в ширину. Лошадь не пройдет. С одной стороны – скала, с другой – промытая скоростным потоком талой воды траншея около метра глубиной.

Недоумеваю: что же будет делать в этой ситуации проводник? А он спокойно подводит своего коня к краю траншеи, крепко держит его за повод узды и обеими руками сталкивает в поток. Лошадка падает на бок, но сразу же поднимается на ноги и выбирается из воды. По приказу проводника также поступаем и мы, а сами переходим опасное место по ледяному припаю.

И вот мы в поселке, где разместилась сороковая геолого-разведочная партия. Поселок закован в ледяной панцирь: талые воды залили все улицы, а ночные заморозки превратили их в лед. Но жизнь кипит: в поселке много молодежи, построен клуб. Моя задача – создать здесь первичную комсомольскую организацию. Собрали в клубе собрание, избрали комсомольского секретаря.

Задание выполнено, пора возвращаться в Кызыл. В одиночку отправляюсь в обратный путь. Подхожу к опасному участку: о, Боже, припай сузился до сорока сантиметров! Прижимаюсь грудью к скале и, обнимая ее, двигаюсь вдоль бурлящего потока, время от времени вставая на четвереньки.

Получилось! Дальше – легче, и вот – знакомая база и два «Студебеккера» с углем. Помогаю водителям в разгрузке угля и с комфортом еду в одной из кабин в сторону Кызыла. Но приключения на этом не заканчиваются. У берега Енисея дорога ныряет в паводковую воду, затопившую все низины. Водители принимают решение: ехать без дорог через горы. Поднимаемся по логу, впереди – крутая сопка. Шофер спокойно говорит: «Была не была, полезем, как на печку».

А что там впереди, вдруг обрыв, скала? И вернуться назад невозможно, двигаться можно только вперед. «Студебеккеры» мощно ревут, ползут вверх. И вот мы на вершине, а далеко в дымке – Кызыл.

Спецпосёлок золотодобытчиков-азербайджанцев

Не менее захватывающая дорога ждала меня и во время командировки на прииск Ойна, куда меня отправили в сентябре 1955 года.

Договорился с летчиками самолета Ан-2, груженого мукой. Так что сидеть было мягко, не то, что в кузове грузовика – на угле. Видимость – очень хорошая. Внизу – живописные горы, перевалы, долины рек, небольшие горные озера, редколесье и тайга. Снижения самолета не заметил: он просто плюхнулся на землю, прокатился немного и остановился среди горелого леса.

Следы пожарища – повсюду, уцелел только домик, в котором пассажиры ожидали прилета самолета. До пожара между поселком золотодобытчиков Ойна и «аэродромом» была телефонная связь, но и она пострадала в огне.

Десять километров до поселка прошагал легко. В столовой работала пенсионерка тетя Поля. Я ее сразу узнал: мы вместе работали в типографии. Тетя Поля предоставила мне комнату.

Начал знакомиться с ситуацией. Выяснил, что создавать первичную комсомольскою организацию не из кого: молодежи в поселке почти не было. На добыче золота работали, в основном, мужчины-азербайджанцы.

Как они здесь оказались? На мой недоуменный вопрос работник комендатуры Андрей Лопатин ответил: азербайджанцы отбывают срок за пособничество немецким фашистам во время Великой Отечественной войны. В чем состояло это «пособничество», он и сам не знал.

В домиках, где размещались рабочие, я видел и женщин: им было разрешено приехать к своим мужьям и жить вместе.

Права рабочих были ограничены. Без разрешения комендатуры им запрещалось покидать поселок. Разрешение давалось только в самых исключительных случаях: если серьезно заболел, комендатура могла разрешить посещение врача в районном центре – селе Сарыг-Сепе. Больной должен был один, без охраны, идти пешком через горы в райцентр, за сотню километров.

Рабочий день – восьмичасовой, с часовым перерывом на обед. Способ добычи золота – бутарный. Представьте себе деревянный с некоторым наклоном желоб шириной в девяносто сантиметров. На днище желоба уложены стальные пластины – грохоты – с отверстиями: от миллиметровых до трехсантиметровых. К истоку желоба подводится вода.

Рабочие забрасывают лопатами золотосодержащую породу в желоб. Вода уносит породу, в ячейках грохотов оседает золото. К обеденному перерыву воду перекрывают, рабочих отправляют обедать – в столовой или дома. Охранники поднимают грохоты, работники кассы собирают крупинки, а то и золотые самородки, в металлическую шкатулку, которую тут же опечатывают и под охраной уносят в контору. После обеда повторяется то же самое.

Выбраться из этого спецпоселка оказалось проблематичнее, чем попасть в него. По рации сообщают: «Завтра ждите самолет». Утром пешком иду в «аэропорт», самолета нет, вечером возвращаюсь обратно. Такие ходки совершаю трижды. И вот новое сообщение: «До конца недели вылетов не будет».

Тогда администрация прииска выделила мне коня, и я с двумя попутчиками на лошадях отправился в путь до Сарыг-Сепа. Пасмурно, идет мокрый снег. Петляем горной тропой, преодолеваем крутые спуски с гор и подъемы, пересекаем многочисленные ручьи.

Я давненько не ездил на лошади так долго, поэтому правил неумело, седло мое при спуске скатывалось коню на шею, а при подъеме – на круп. Сам измучился и спутников своих достал.

Первый ночлег – Кожербе, старый прииск с одним домом. В нем оказался единственный на всю округу жилец. Он был рад нам, вскипятил чай, заварил его таежными травами и стал рассказывать о своей жизни бобыля. Припасов у него особых не было, поэтому мы щедро поделились с ним нашей провизией.

Второй день пути был полегче. Горы остались позади, мы спустились в долину реки Терзиг. Ночевали в шалаше на берегу реки. Лошадей спутали – перевязали их передние ноги веревками. Утром обнаружили, что кони моих товарищей ушли на другую сторону Терзига. Пришлось вброд переходить реку и ловить беглецов.

К обеду добрались до Сарыг-Сепа. Нам посчастливилось: около раймага стояла бортовая машина, которая и довезла нас до Кызыла.

Приглашение в КГБ

Одна из моих комсомольских командировок завершилась тем, что в двадцать девять лет я попал на крючок КГБ.

Дело было так: в июле 1956 года я находился в селе Чаа-Холь, впоследствии это место было затоплено водохранилищем Саяно-Шушенской ГЭС. Сижу на крыльце называемого гостиницей небольшого домика, в котором поселился. Вдруг к нему лихо подкатывает «Волга» и, поднимая клубы пыли, тормозит около крыльца. Из машины выходит председатель областного комитета госбезопасности Николай Яковлевич Волосников и его водитель.

Волосников – тоже в командировке и хочет переночевать в этой гостинице, но не может договориться с ее заведующей, которая по-русски не говорит. Тогда я становлюсь переводчиком и объясняюсь с женщиной на ее родном тувинском. Думаю, это мое, хотя и слабое, знание тувинского языка и заинтересовало председателя грозного ведомства, поэтому сразу же после возвращения в Кызыл меня вызвали в отдел кадров КГБ.

Вызов в КГБ никогда ничего хорошего не предвещал, это знали все, поэтому шел туда с большой неохотой, держался настороженно.

Начальник отдела кадров начал беседу издалека – с моих родителей. Его вопросы останавливаю своим вопросом:

– Скажите откровенно: зачем позвали? Ко мне есть какие-то претензии?

Кадровик мнется, затем говорит:

– Председатель комитета предлагает тебе работу в КГБ.

– Не пойду.

– Почему?

– Моя кандидатура неподходящая – отчим без вести пропал на фронте.

– Дети за родителей не отвечают.

На тюремных нарах – в шестнадцать лет

Тогда привожу другой надежный аргумент: «Я был судим». И это – тоже правда: в 1943 году, в шестнадцать лет, я был осужден за кражу велосипеда. Увидев это редкостное недоступное чудо возле городской бани, мы с приятелем не могли удержаться и решили покататься.

Я так закатался, что на следующий день приехал на этом велосипеде на ремзавод, где как учащийся ремесленного училища проходил производственную практику. Хватило же ума! Естественно, о том, что у Саморокова появилась дорогая машина, сразу же доложили, куда следует. Следователь грозно стучал наганом, да мы и не отпирались, признались во всем сразу.

Следственный изолятор в Кызыле в то время находился на том же месте, где и сейчас находится – в центральной части города, ближе к улице Ленина. В другом здании, ближе к Енисею, располагались осужденные: на двухъярусных нарах, протянувшихся во всю длину помещения.

Постель – своя, вши – казенные, и очень много. Заключенные лежали на нарах бок о бок: головой к стене, ногами – в проход. Обитатели второго этажа забирались на нары со стороны ног зеков, лежащих на первом. Многие попали сюда по ложным доносам.

Когда я вошел в эту огромную камеру впервые, очень растерялся, не зная, как поступить, куда приткнуться. Мужчина с верхнего яруса позвал меня: «Парень, поднимайся сюда». Когда я вскарабкался наверх, он приказал соседям с боков: «При пацане не материться и не курить». Память сохранила его имя – Георгий, а фамилии там никто друг у друга не спрашивал. Георгий и дальше все время опекал меня, а после освобождения мы иногда встречались на улице и подолгу беседовали.

Потом меня по молодости лет и незначительности содеянного расконвоировали, то есть разрешили жить вне основной зоны – в тюремной столярке, расположенной в пятистах метрах от основного здания. В столярной мастерской у меня была уже своя персональная лежанка с тараканами.

В столярке осужденные делали сани, телеги, простейшую мебель. И я научился там всему этому. Умение столярничать и плотничать очень пригодилось в жизни, и сейчас могу вернуть первоначальный вид любой мебели. Освободили меня через полгода, досрочно: 21 января 1944 года, в день моего рождения.

Крючок комитета госбезопасности

Я не очень-то надеялся, что мой аргумент об этой судимости подействует, так как уже приводил его в 1949 году, когда директор типографии Павел Барсуков сообщил мне о решении партийной организации: рекомендовать меня как передовика производства в народные заседатели Кызыльского городского народного суда.

Барсуков назвал судимость «ошибкой детства», и пришлось мне оперативно изучить три кодекса РСФСР: уголовный, гражданский и процессуальный, которые выдал мне судья Инихов. А потом на заседаниях суда, а на них вызывали часто, практически подкреплять свои знания.

И в этот раз судимость не произвела впечатления на кадровика КГБ, о ней он, конечно, уже заранее знал: подготовился. Ответил мне: «Это ошибка молодости».

Тогда выталкиваю из себя последнее: «У меня больное сердце, приступы».

Кадровик уперся: «Проверим. Пройдешь в поликлинике МВД медкомиссию».

На следующий день врачи прослушали, простукали, прощупали, просветили меня от головы до пят. Да я еще им и приврал о моих несуществующих болячках. Вердикт был такой: «Негоден».

Волосников, конечно, не очень-то поверил всему этому и припомнил мой отказ работать в КГБ, раскритиковав меня однажды на пленуме обкома партии.

Причина была подходящая. В одной из библиотек Кызыла работала Сурикова, выпускница библиотечного техникума из города Иваново. Она была любительницей анекдотов.

Анекдот, за который она попала на крючок КГБ, был про Хрущёва:

«Никиту Сергеевича спрашивают: «Если будет атомная война, что будем делать?» Никита отвечает: «В кукурузе отсидимся».

Это дошло до КГБ. Волосников поинтересовался: какие меры принимаю я по воспитанию этой комсомолки. Отвечаю: «Сурикова просит отпустить ее домой в Иваново. Может, отпустим?»

Вот эти мои слова и припомнил Волосников на партийном пленуме: «Вместо того, чтобы воспитывать Сурикову, Самороков предлагает легкий путь – отпустить ее из Тувы».

Встреча с грозной Екатериной Фурцевой

В 1961 году в моей жизни произошли сразу два важных события. 13 апреля родилась дочь Елена, 20 мая был назначен заместителем начальника управления культуры облисполкома Тувинской автономной области, а с октября этого же года, после преобразования в республику – заместителем министра культуры Тувинской АССР.

Убедил меня пойти на эту должность секретарь обкома КПСС Кужугет Шойгу. С ним было очень приятно работать, он всегда заражал окружающих своим оптимизмом и уверенностью, которые помогали решать даже, казалось бы, неразрешимые задачи.

Мой предшественник в управлении культуры Василий Куренёв, отдавая ключи от пустого сейфа, изрек: «Я проработал здесь три года и ничего не сделал. Тебя ожидает то же самое».

«Странно, – подумал я. – Что он этим хотел сказать?» А вслух заметил: «Ну, что ж, посмотрим».

В кабинете начальника управления, а им был Леонид Чадамба, я увидел сваленные в углу подобия тувинских музыкальных инструментов. Заметив, что я внимательно их рассматриваю, Леонид Борандаевич улыбнулся: «Эти предметы привез мастер из хорового общества России Шошин. К сожалению, они звучат плохо». Потом добавил: «Тысяч сорок мы потратили на модернизацию национальных инструментов, а толку – никакого».

Года через два Шошин привез новые варианты инструментов. Вроде бы, они стали звучать получше. Решили позвать специалиста. Пришел концертмейстер театра Александр Лаптан, поиграл немного, поморщился и отдал инструмент мне: «Теперь ты играй». Потом спрашивает: «Ну, как?» «Да, что-то звучание глухое», – отвечаю.

Жалко было смотреть на Шошина. Его руки опустились, он произнес: «Не знаю, что делать».

Вопрос о национальных инструментах имел продолжение – уже в Москве. В 1966 году работники культуры областей и автономных республик – участники российского семинара – были приглашены на встречу с министром культуры СССР Екатериной Фурцевой. В правительстве Советского Союза она была единственной женщиной – министром.

Нас заранее строго-настрого предупредили: «Вопросов Фурцевой не задавать!» Почему не задавать, мне до сих пор не понятно.

Ну, ладно, не задавать, так не задавать. Встреча с Екатериной Фурцевой была назначена на два часа дня. Пришли. Ждем. Министра нет. Минут через двадцать она вышла с двумя помощницами. Долго усаживалась. Потом оглядела присутствующих в зале и так мягко, словно в домашней обстановке, сказала: «Я вас слушаю».

Вот те на! А как же запрет на вопросы? Первым решил нарушить молчание я. Представился и говорю:

«Екатерина Алексеевна, министерство культуры Тувы заключило договор с хоровым обществом России о модернизации тувинских национальных музыкальных инструментов на основе музыкальных традиций народа. Дело в том, что тувинские музыкальные инструменты создавались для камерного исполнения, а точнее – в юрте. Мы же хотим, чтобы они обладали хорошим, красивым и сильным звучанием в больших залах. А хоровое общество с решением этих задач не справляется. Не могли бы вы помочь республике найти другую организацию, способную решить эту проблему?»

Фурцева подняла сидящего в зале заместителя министра культуры РСФСР Евгения Зайцева:

«Объясните, почему министерство культуры России не решает такие вопросы?»

Зайцев начал что-то говорить о том, что министерство помогает Туве, но Фурцева резко и властно оборвала его:

«Сядьте, товарищ Зайцев! Я знаю эту республику. Всего два года назад тувинцы блестяще показали свое самобытное искусство в Кремлевском театре».

Был такой театр в Кремле. Он находился в пятидесяти метрах от Спасской башни. Концерт наших артистов в честь двадцатилетия вхождения ТНР в состав СССР состоялся в нем 16 октября 1964 года.

Фурцева сказала, что республике надо помогать, и закончила указанием: «Займитесь этим, товарищ Зайцев!»

Министерство культуры Тувы не стало надеяться на дядю, то есть на Зайцева, и объявило в республике конкурс, приглашая мастеров приносить изготовленные своими руками музыкальные инструменты. Итоги конкурса превзошли все ожидания. В районах нашлось немало мастеров, которые привозили на суд жюри бызаанчы, дошпулууры, игилы. Особенно запомнился мастер миниатюрных поделок из дерева Оканчык, который принес ыяш хомус – деревянный хомус. Инструмент был оригинален и звучал так, словно пел.

Самое дорогое место

Работе в области культуры Тувы я отдал 26 лет – до своего шестидесятилетия. Потом – до семидесяти лет – трудился в Центральной избирательной комиссии Республики Тыва.

Многое вместили в себя годы работы в культуре: строительство нового здания театра, съемки фильмов, создание музыкального училища и преобразование его в училище искусств, рождение ансамбля «Саяны». Чтобы рассказать обо всем, пришлось бы целый роман написать.

За годы работы объездил всю страну: Приморский край, Прибалтика, Украина, Киргизия, Казахстан. Был за границей: в Болгарии, Монголии. Но края, подобного моей Туве, не видел нигде.

В 1996 году нам пришлось сменить место жительства, вслед за дочерью Еленой. Лена с отличием окончила в Кызыле школу № 1, заочно – с красным дипломом – Киевский госуниверситет. Работала в Кызыльском пединституте, но ей понадобилось поменять место жительства: по состоянию здоровья требовалось сменить климат. Она выбрала Воронеж.

Вот почему мы с супругой и наш сын Сергей оказались в этом огромном городе. Вернее, не в самом городе, а в его пригородном микрорайоне. Живем мы с Галиной Георгиевной в семи километрах от города, в доме, который построен своими руками. Кругом – лес, в пяти километрах – рукотворное водохранилище. Вокруг дома я разбил сад, цветник: уютно, красиво, все радует глаз.

Но в сердце все равно – моя родная Тува. О ней напоминают мне растущие во дворе пять кедров и багульник из Тоджи. Я в курсе всех событий, происходящих в республике. Желанный гость и информатор в нашем доме – газета «Центр Азии».

Тянет, очень тянет на родину, особенно – к самым истокам, в места, где родился, где прошло детство: в Тоджинский район, к Большому Енисею.

Об этой поездке мы с сыном Сергеем и внуком Владиславом мечтали давно, а готовились к ней целый год. Составили план, маршрут, список всего необходимого. И 15 августа 2011 года на автомашине «Лада-Приора» выехали из Воронежа. Добрались до Кызыла, а оттуда, после встречи с многочисленными друзьями и знакомыми – до устья реки Серлиг-Хем. Потом на резиновой лодке – вниз по Большому Енисею с остановками в селах Тоора-Хем, Сейба и том месте, где когда-то был мой родной крохотный поселок Карагаш.

Наше речное путешествие до Кызыла продолжалось десять дней. Рыбачили, варили уху, показывал двенадцатилетнему внуку красоты тайги, рассказывал об этих местах и людях, когда-то населявших их. Сердце трепетало от радости: в 84 года я вновь побывал там, где в последний раз был двадцать лет назад – в самом дорогом для меня месте Земли, откуда начались мои дороги, которые я не выбирал.

Очень хочется вернуться сюда вновь – летом 2012 года. А почему бы и нет, ведь 21 января этого года мне исполняется всего лишь восемьдесят пять лет.

 

Фото из личного архива автора и архива Национального музея Республики Тыва.

 

Фото:

1. Республиканская типография. Линотип – аппарат для набора текста газет, книг, журналов, отливающий строки в металле. За клавиатурой линотипа – Галина Лунгова, в замужестве – Саморокова. Рядом – ее наставница Нина Герасимова, приехавшая работать в Кызыл из Новосибирска, после окончания полиграфического техникума. Кызыл, 1950 год.

2. Ученики вечерней школы рабочей молодежи. Девятый класс. Кызыл, 1950 год. Петр Самороков – второй слева в третьем – верхнем – ряду. Все, запечатленные на снимке, успешно окончили в 1951 году десятый класс и получили аттестаты.

3. Любимая всеми зятьями теща Парасковья Филипповна Лунгова и десятка ее внучат. На первом плане – внучка Леночка Саморокова. Кызыл, 1963 год.

4. Петр Самороков – заместитель министра культуры Тувинской АССР. Кызыл, 1975 год.

5. Участники съезда профессиональных и самодеятельных композиторов Тувы у входа в республиканский Дом народного творчества. Петр Самороков – четвертый справа в первом ряду. Кызыл, 16 июня 1962 года.

6. Таким был обелиск «Центр Азии» в 1962 году. Петр Самороков – крайний справа, рядом с ним – композитор Леонид Иосифович Израилевич с супругой.

7. Галина Саморокова с внуком Владиславом во дворе своего дома в пригороде Воронежа. Июль 2011 года.

8. Петр Самороков: и снова – в путь. Август 2011 года.

 

Очерк Петра Саморокова «Дороги, которые я не выбирал» войдет восемнадцатым номером в пятый том книги «Люди Центра Азии», который продолжает формировать редакция газеты «Центр Азии».

Планируемое количество материалов о людях Тувы – сто. Пятый том выйдет в свет в начале 2016 года. Книга Судеб «Люди Центра Азии» – четыре тома:

где приобрести

На самом деле книга «Люди Центра Азии» – бесценна, потому что в ней – самое дорогое: люди и судьбы. Но в связи с постоянными вопросами о ней информируем о наличии томов.

I том – 50 судеб. Вышел в свет в 1998 году, тираж 1000 экземпляров.

В продаже уже нет, библиографическая редкость.

II том – 92 судьбы. 2001 год, тираж 3000 экземпляров.

В продаже – 300 руб.

III том – 110 судеб и 36 воспоминаний ветеранов и детей военных лет «Мы – дети войны и Победы». 2006 год, тираж 2000 экз.

В продаже – 500 руб.

IV том – 115 судеб. 2011 год, тираж 2000 экз. ISBN – международный книжный номер – 978-5-9900403-2-8.

В продаже – 600 руб.

V том – новые судьбы для него с 28 января 2011 года уже собираются и публикуются в газете «Центр Азии».

Планируемый выход в свет – начало 2016 года.

Издатель – ООО редакция газеты «Центр Азии».

Приобрести второй, третий и четвертый тома книги «Люди Центра Азии» можно в редакции газеты «Центр Азии»:

Республика Тыва, г. Кызыл, ул. Красноармейская, 100, Дом печати, четвертый этаж, офис 20.

Тел.8(394-22) 2-10-08

antufeva@centerasia.ru

Пётр САМОРОКОВ