Галина Бессмертных. Книжница

(Окончание. Начало в №13 от 10 апреля, №14 от 17 апреля 2015 года)

Перечитать жизнь

 

Удивительная вещь – качественная литература. Вновь и вновь можно погружаться в знакомый текст и каждый раз по-новому открывать его для себя. Это особое удовольствие – углубиться в читанное-перечитанное и обнаружить в нем раньше не замеченное: детали, мысли, созвучные твоему сегодняшнему восприятию жизни.

Люблю перечитывать. Толстовскую «Войну и мир» недавно в четвертый раз прочла. Неспешно, с карандашом в руках. Огромное наслаждение. И одновременно – новая боль за бестолковое человечество. «Война есть убийство. И сколько бы людей ни собралось вместе, чтобы совершить убийство, и как бы они себя ни называли, убийство все равно самый худший грех в мире», – ведь когда еще это Лев Николаевич написал, сколько раз мысль эта изучена и процитирована была, а всё без толку – организованные убийства продолжаются.

Интересуюсь у Галины Петровны Бессмертных: известно ли ей это удовольствие нового переживания, казалось бы, знакомого произведения. Оказалось, прекрасно известно.

«Войну и мир» три раза читала. Первый раз – в школе, пропуская длинные описания природы, философские размышления. Фить-фить – готово, – улыбается она. – Второй раз пришлось весь роман проштудировать, когда в библиотечном техникуме училась и писала курсовую работу по образам главных героев. В третий раз «Войну и мир» на седьмом десятке лет читала – уже для души».

Рекордсмен у нее – роман Михаила Шолохова «Поднятая целина». Трижды в разные периоды жизни читан. «Дважды прочла – не плакала, а в третий, когда мой возраст пошел, когда дорогих родных похоронила, слезы потекли, как дошла до строчек: «Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульному, отшептала им поспевающая пшеница, отзеленела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака. Вот и всё!»

В семьдесят пять лет она в четвертый раз взялась за этот шолоховский роман о событиях тридцатых годов прошлого века – коллективизации и раскулачивании в деревне. И воспринимает его сейчас уже по-другому: душа болит уже не за коммунистов Давыдова и Нагульнова, хотя и им сочувствует, а за названных кулаками тружеников. Потому что, вникнув в историю своего рода, неожиданно для себя осознала: мы ведь тоже из тех, раскулаченных.

И война, и мир, и поднятая целина – всё это есть в истории ее рода. Свой семейный роман, не менее замысловатый и увлекательный, чем книжный. Вот только кто бы его написал, чтобы вновь и вновь перечитывать свою жизнь?

 

Встреча в тайге

 

От прадеда по материнской линии – Алексея Асафовича Казанцева – досталась ей семейная легенда о том, как он, уроженец Вятской губернии, в Сибири оказался. Пытался поджечь усадьбу помещика, приревновав его к красавице-односельчанке. На сельском сходе порешили: наказать высылкой из села.

В поисках своей доли добрался Алексей до Енисейской губернии, нынешнего Красноярского края, женился на мещанке Прасковье Михайловне Передериной из села Низкозобка.

Хорошим подспорьем к хозяйству была охота. Судя по копии фотографии в самодельной крашеной рамочке, бережно хранимой Галиной Петровной, прадед ее был охотником удачливым: запечатлен заезжим фотографом на фоне шкуры самолично убитого медведя.

«Об одной встрече во время зимней охоты прадед часто вспоминал, и предание это в нашей семейной памяти сохранилось, – рассказывает она. – Как встретился он в тайге с необычным человеком: ростом невысок, глаза узкие, пронзительные, одежда для тайги удобная, но необычная – из выделанных шкур, а ружье старинное – кремневое.

Говорил на языке непонятном, по-русски не понимал. Как глухонемые, жестами объяснялись. Несколько дней охотились неподалеку друг от друга, а потом пожали друг другу руки и разошлись, каждый – в свою сторону. Одно только понял прадед, что пришел этот охотник из-за Саянских гор – в ту сторону тот указал. И вот ведь как обернулось: через годы стала та сторона за Саянами – Тува – родной для его внуков и правнуков».

Обосновались Алексей Асафович и Прасковья Михайловна крепко: в селе Салба Енисейской губернии – дом справный, хозяйство, лавка, где торговали от минусинского купца Лисовского. Культурно жили, выписывали журнал «Нива», очень популярный в те годы в России журнал с бесплатными приложениями – сочинения русских и иностранных авторов, выкройки, календари, художественные альбомы. Четверых детей нажили: Мавру, Татьяну, Ивана, Зою.

 

Любовь по-сибирски

 

«С Татьяной, второй по старшинству, большая беда случилась – руки на себя наложила. Вышла она замуж за видного парня – служащего золотого прииска. Привез он молодую жену в свой дом, наутро по делам уехал, а она приданое свое распаковывать стала. И тут входит красивая женщина и называет ее разлучницей. Говорит, что у нее с золотоприискателем – большая любовь, и она все равно не даст Тане быть вместе с ним. Когда молодой муж вернулся к обеду, на крюке для не повешенной еще люстры висела его венчанная жена.

А старшая дочь – Мавра Казанцева, бабушка моя, долго замуж не выходила, всем отказывала, хотя и сватались. А любовь у нее с их молоденьким работником Мишей Бастриковым случилась. Он коня в бричку запрягал и возил ее в лес за цветами, зимой вместе с ней по замерзшей речке на коньках катался. И докатались: поняла Мавра, что беременна».

Ребенка нагуляла без свадьбы – позор и стыд для девушки по тем временам. Пока думали-гадали с Мишей, как быть, как родителям признаться, грянула Первая мировая война. Возраст призывной, парень неженатый – осенью 1914 года призвали Михаила Дмитриевича Бастрикова на фронт. Только и успел, что попрощаться, да карточку домой в Салбу прислать: снялся в городском фотосалоне с четырьмя дружками, сибирскими призывниками.

И родила Мавра дочку Зинаиду без мужа. Родители Михаила – староверы строгих правил, жившие рядом с Казанцевыми, – долго девочку не признавали и кликали суразенышем. Обидное словечко – от слова сураз, так в Сибири называли внебрачно рожденных детей.

Провоевал Михаил Бастриков недолго: был ранен в голову и признан к дальнейшим воинским подвигам негодным. Через несколько месяцев вернулся с наградой – пробоиной в черепе. «До конца жизни, а умер он 25 марта 1973 года, у дедоньки моего любимого на макушке, на том месте, где кость пулей выбило, была дырка с пятак величиной. Она кожей заросла, но волосы на ней не росли, и кожа на месте пробоины шевелилась», – вспоминает Галина Петровна.

Вернувшегося фронтовика быстро повели под венец, да он и не сопротивлялся. Препятствие к венчанию – жених – старообрядческой веры, а невеста – православная – быстро устранили. Перекрестили его в православие. Родителям Михаила пришлось смириться. А уж когда родившуюся вслед за Зиной девочку назвали в честь Мишиной матери Устиньей, и совсем оттаяли.

«Пятерых детей дедонька с бабонькой вырастили: Зинаиду, Устинью, маму мою, Михаила, Николая, Анну. И называли их всегда ласково Зинуська, Устюшка, Мишутка, Колюшка, Нюрашка. Была еще Олюшка, да двенадцати лет утонула, – перечисляет Галина Петровна. – Младшая Нюрашка, 1930 года рождения, и сейчас жива. На восемьдесят пятом году жизни Анна Михайловна, по мужу Залан, пережив тяжелую операцию – перелом шейки бедра, держится молодцом, и сама себя обслуживает, живя в Кызыле в неблагоустроенном доме. И печку топит, и готовит, да еще и носки и варежки вяжет внукам и правнукам. Дети к себе зовут, но ни к кому из них не идет – хочет самостоятельно жить, не обременяя никого.

Четырех детей – Любу, Валеру, Надю и Олега – она одна подняла, выгнав неспособного к труду мужа, пьяницу и вора. И в доме ее всегда был порядок. Из ничего умела красивые вещи сделать: грубую упаковочную ткань отстирает, вышьет, промережит, и получатся хорошие занавески, покрывала. Умелые руки и стойкость жизненная присущи всем женщинам нашего рода».

 

Горькое золото

 

Твердости женщин ее рода жизнь научила. О том, что испытала ее мать в тридцатые годы, Галина Петровна узнала только тогда, когда та на восьмом десятке лет стала о смерти подумывать и решила поведать дочери то, о чем прежде молчала, как молчали все, кто это пережил.

«Что уж теперь, расскажу, как было, чтобы ты правду знала», – и Устинья Михайловна рассказала.

Когда и до села Салба докатилась всеобщая коллективизация и всех единоличников стали сбивать в колхозы, Михаила Дмитриевича Бастрикова записали в кулаки: подлежит лишения имущества и выселению из дома. Еще бы – не только домашнюю скотину имеет, но и четырех маралов, ульи с пчелами.

«В тридцать первом году пришли в дом те бездельники и пьяницы, кто сам работать не любил, всё похватали, даже с грудной сестренки Анечки, в зыбке лежащей, вязаные носочки сняли. И велели из дома убираться. А куда идти? В заброшенной бане ветеринара Вышера поселились. Я к тому времени уже замужем была за Володей Турусиным, Ниночка у нас народилась. Меня с мужем, свекром и свекровью выслали на Ольховский золотой прииск. Ниночку на отца и маму оставила, она стала внучку грудью кормить. А если бы с собой взяла дочку, не выжила бы она».

До прииска в глубокой тайге добирались пешком, лошадей охрана жалела, а людей – нет. Что их жалеть – спецпереселенцев, кулаков да подкулачников. Не выдержав холода, голода и трудного пути, в дороге умирали ребятишки. А добрались до места – легче не стало: голое место, жить негде. Для вольнонаемных рабочих дома есть, а им, спецпереселенцам, пришлось землянки рыть. Потом сами бараки отстроили, окруженные забором, по углам – будки для охраны. С охраной – на работу, с охраной – с работы.

Однажды попался Усте самородочек в форме иголки швейной. Не удержалась: сдавать приемщику не стала, а спрятала за щеку и так пронесла в барак. Когда свекру показала, тот ужаснулся, и, оглянувшись, не видит ли кто, зашептал: «Глупая, всех нас это золото погубит. Завтра так же, как принесла, унеси назад и вечером приемщику сдай, будто только что нашла».

Когда обжились, огороды развели, чуть полегче жить стало, и Устя, выпросив в комендатуре разрешение на месячный отъезд, привезла на прииск дочку. Только недолго они семейно прожили. Владимир сильно простудился на заготовке леса в тайге и умер – в 25 лет. Отец сам сыну гроб и крест срубил, на кресте химическим карандашом написали: «Здесь покоится прах раба Божия Владимира Егоровича Турусина».

Хотела Устинья цветочками таежными да ветками сосновыми гроб мужа украсить, да охрана за ними не отпустила, пришлось тем, что за их «кулацким» забором обойтись: брусничником да цветами картофеля с огорода.

Когда высохли горькие слезы, свекор Егор присоветовал молодой вдове идти замуж за вдовца Петра Васильевича Боровых: «Пропадешь ты здесь с нами совсем, Устюшка. А он, хоть и старше тебя на десять лет, но человек вольный, с ним отсюда выберешься, а из-за своих двух сирот он и твою пожалеет».

Так и вышло, расписались они, и в спецкомендатуре дали новобрачной двадцать четыре часа на выезд: раз за вольнонаемного замуж вышла, можешь убираться, куда хочешь, да побыстрей.

Военное тувинское молочко

 

«Вот так и получилось, что в нашей семье оказались две дочки с одинаковым именем. Нина-младшая – мамина, Нина-старшая – папина. И Алеша – сын его. Только они никогда детей на папиных и маминых не делили. Все носили фамилию Боровых. Только я, предвоенного выпуска – родилась в Абакане 3 августа 1939 года, отличилась: в свидетельстве о рождении записали мне фамилию неправильно, через «а», так и значилась – Баровых», – улыбается Галина Петровна.

В ее спальне, так, чтобы можно было видеть прямо с кровати, висит фото в рамочке: любимые родители, две сестры Нины и брат Алексей. На обратной стороне карандашом дата указана – 24 марта 1940 года. А Галю в фотоателье не взяли – мала еще, но, чтобы не обидеть, отдельно сфотографировали: девятимесячную, когда уже сидела уверенно.

Устинья нарадоваться не могла на дочку: крепкая, упитанная, хоть ей не придется голодать и лишения терпеть. И муж заботливый да работящий достался, жизнь, наконец, повернулась к ней светлой стороной. Но ненадолго. 22 июня 1941 года грянула война, и Петр Васильевич уже в конце июня на фронт ушел, а вслед за ним – Алеша.

«Жили мы в Абакане неподалеку от железной дороги – на казенной квартире от райпромкомбината, где отец работал. Хороший дом из круглого леса, светлый, высокий. После ухода папы и брата на фронт нас из него выселили, а в доме военный штаб сделали. Нам с нехитрыми нашими пожитками пришлось в сарай перебраться.

Возле штаба построили загон для коров и лошадей, которых из окрестных сел для фронта пригоняли. Один раз люди в странной одежде скот пригнали – чабаны из Тувы. Дорога – долгая, а коровы, которых не доят, молоко давать перестают. А вот те, которых чабаны и сопровождающие милиционеры в пути для себя доили, молоко не перегорало.

И вот мамочка ночами щупала коровьи вымя и от тех, у кого соски еще не присохли, по каплям надаивала молочка, чтобы мне и Нине-младшей хоть немножко его в чай добавить или кашу забелить. Боялась, вдруг решат, что коров воровать пришла, но охранник ее не гнал, видел, что женщина беременная, сочувствовал.

Потом коров стали резать и тушами отправлять на железную дорогу. А шкуры здесь же, в ограде, на изгородь вешали. И мама острым ножом, что от папы остался, соскребала с этих шкур оставшееся мясцо и жир. Наскребет маленько и в похлебочку с картошкой нам добавит, хоть мясом запахнет».

 

Безногий да убогий

 

Недолго Галя городской девочкой пробыла. Дед Миша приехал, посмотрел, как дочка с детьми мается и перевез их поближе к себе. В нескольких километрах от села Салба было отделение колхоза, где он присмотрел заброшенную избушку и, как мог, приспособил ее для Устиньи с дочками.

«Там мы до конца войны и прожили, мама в колхозе работала, после войны он богатым совхозом имени Щетинкина стал, – вспоминает Галина Петровна. – Мама купила несколько курочек, дедонька пристроил к стене небольшую стаюшку, так лисы разгребли крышу из корья, и не стало у нас курочек. Одна уцелела и жила с нами – в тумбочке.

По дешевке, потому что бодучей была, купили корову, ее на ночь заводили в избу – от волков. Они зимними ночами прямо к избушке подходили, и утром на снегу были видны их следы. А отпугнуть серых некому, ни у кого нет ружьишка. На шесть изб – один мужик Никон Золотухин, привезли его с фронта без обеих ног. Как мог, солдаткам помогал: ножи, пилы точил, валенки подшивал.

Председатель колхоза, у него от фронта бронь была, тоже наведывался, только не всем солдаткам помогал, а тем, кто его принимал. Как-то раз и маме предложил: «Боровиха, сегодня я к тебе на ночевку приду, а завтра быка дам огород вспахать». Мама не согласилась – очень уж она отца любила. Несколько дней промучилась, но сама огород лопатой перекопала.

Картошка да овощи с этого огорода очень нас выручали. Сильно хотелось сладкого, и мы с сестрой выкапывали корни солодки и сосали, но много нельзя – опухнешь. Дедонька, как мог, помогал: то криночку меда нам привезет, то зайца или барсука в капканы попавших. Он хорошим охотником был, а в колхоз от горькой обиды после раскулачивания так и не вступил.

Нас трепала лихорадка, так тогда называли малярию. Горькие таблетки мама завертывала в бумагу, и мы их глотали. А вот сестричку Свету, в сорок втором родившуюся, не смогли вылечить – умерла от дизентерии».

 

А всё случилось очень просто

 

«Очень люблю поэзию. Проза – это молоко литературы, а поэзия – ее сливки. И знаете, какое у меня любимое стихотворение? – Галина Петровна задумывается, а потом с каким-то особым чувством декламирует:

А всё случилось очень просто...

Открылась дверь, и мне навстречу

Девчурка маленького роста,

Девчурка, остренькие плечи!

 

И котелок упал на камни.

Четыре с лишним дома не был...

А дочка, разведя руками,

Сказала: «Дядя, нету хлеба!»

 

А я её схватил – и к звёздам!

И целовал в кусочки неба.

Ведь это я такую создал.

Четыре с лишним дома не был».

«Возвращение» – это стихотворение поэт-фронтовик Виктор Гончаров написал в победном 1945 году. И оно дорого ей тем, что в нем узнает себя и вернувшегося с войны в августе сорок пятого отца – всё так и было:

«Мы со дня на день ждали папу, он письмо прислал: еду. Уже огород свой убрали и перебрались в село Салба, нам разрешили пожить в пустовавшей во время каникул школе. Мама постелила нам с Ниной в сенях, и я радовалась: если папа ночью появится, первая его увижу. Но вышло всё не так.

Проснулась утром, а мама на полу с каким-то дяденькой спит. На столе – невиданное: какие-то банки железные плоские, куски чего-то белого твердого. И хлебушек! Только душистый и светлый, а не землистого цвета с примесью травы, жмыха и торчащими колючками овса, к которому мы привыкли.

Пока стояли с Ниной у стола, открыв рты, дяденька проснулся, позвал нас: «Доченьки, идите ко мне». Обнял, поцеловал, такой колючий. Побрился, за стол сели. Он ножом банку открыл, такой запах удивительный. Объяснил – тушенка. А потом непонятные белые куски поколол на маленькие кусочки. Сунула в рот – как сладко! Так в шесть лет я впервые сахар попробовала».

Небогатые трофеи вместе с медалью «За оборону Советского Заполярья» привез с войны Пётр Васильевич Боровых, но и те дочкам чудом казались:

«Из пары новеньких хлопчатобумажных портянок – мягких, ворсистых – мама сшила мне и Нине штанишки. Как мы довольны были! А подаренная мне маленькая куколка – не самодельная, а настоящая, обтянутая марлей, разукрашенная, с красиво нарисованным лицом, с волосиками на голове – показалась просто царицей. Только недолго я на нее радовалась: побежала хвастаться подружкам, заигралась, и пропала моя царица, то ли потерялась, то ли кто на нее позарился, – сокрушается Галина Петровна.

И продолжает:

«Брата Алешу, как и отца, тоже война пощадила. Победу в Австрии встретил, в город Мюрццушлаг. Служил долго, только в 1951 году, на Дальнем Востоке был в запас уволен. Там и остался. Прекрасно рисовал, работал в редакции газеты. Собирался приехать к нам в гости в Туву, но так и не собрался: рано ушел из жизни, от рака легких – последствия службы в химвойсках».

 

Потерянный клад и манная каша

 

Послевоенную жизнь Михаил и Устинья Боровых решили строить на новом месте – за Саянами. К тому времени эта земля уже не была заграницей: 11 октября 1944 года был подписан указ Президиума Верховного Совета СССР «О принятии Тувинской Народной Республики в состав Союза Советских Социалистических Республик». Республика вошла в состав СССР на правах автономной области и в нее, уже без пограничных барьеров, потянулись новые переселенцы.

Для рода Казанцевых место это не было неведомым. Когда в 1914 году засаянская земля была принята под протекторат России и стала Урянхайским краем Енисейской губернии, Алексей Асафович Казанцев благословил сына Ивана на хозяйствование в новых местах.

«В селе Уюк был у Ивана хороший дом возле реки Уюк, лошади, коровы, овцы, – вспоминает родовую историю Галина Петровна. – Был он парнем неженатым¸ и мать его Прасковья Михайловна вместе с младшей дочкой Зоей перебралась к нему – погостить и помочь в ведении хозяйства. Но недолго пожилось им в Уюке. Когда докатилась до этих мест Гражданская война, и хозяйство пропало, и семья распалась. Прасковья Михайловна с попутчиками отправилась домой к мужу, но до Салбы она не добралась. Женщина грузная, в годах, не выдержала тягот долгого пути верхом: когда уже через Саяны перевалили, умерла в деревне Григорьевка.

Зоя с братом в Уюке осталась. Рассказывала Зоя Алексеевна, что успели они с матерью загодя спрятать серебряные ложки, вилки в самовар, закопали его в крутояре речки Уюк. А весной была большая вода, берега подмыло, и клад их бесследно исчез. Усадьба вместе со скотом сгорела, кто поджег – белые, красные, теперь уже и не разберешь. Иван в тайгу ушел, а Зою Николай Кулёв из красного отряда Щетинкина спрятал в телеге под травой, чтобы лихие люди в дороге на юную девицу не позарились, и увез в Кызыл. Поженились они, и всю жизнь вместе прожили, десять детей у них родились: Георгий, Николай, Валентина, Мария, Анна, Евгения, Таисья, Пётр, Леонид, Александра.

Вот к Кулёвым мы и ехали в Кызыл. В мае сорок шестого почти неделю в кузове полуторки до него добирались. Самый ценный груз – только что родившиеся двойняшки Света и Витя. Недолго у Кулёвых пожили, положив двойняшек в плетеную корзинку, в которой все их дети вырастали, а потом папе от пассажирского АТП, куда он работать устроился, дали полуземлянку на улице Рабочей.

Двойняшек прикрепили к молочной кухне, она находилась в здании типографии. Мама после родов долго слабой была, и я каждый день ходила туда получать на Свету и Витю пол-литра молока и столько же манной каши. Пока иду домой, не удержусь – лизну да лизну кашу. Такая вкуснота неописуемая».

До сих пор у нее любимая каша – манная. А еще с военного и послевоенного детства осталось любовное отношение к хлебу: купит хорошо пропеченную булку и сначала понюхает, поцелует. Крошки – обязательно в ладошку, и – в рот. Если заметит кем-то брошенный на землю хлебный кусок, обязательно подберет, отдаст собаке. Не может видеть, как драгоценный хлеб в грязи и пыли валяется.

 

Пусть рождаются дети

 

В первый класс Галя пошла в Кызыле, а во второй – уже в поселке Ээрбек, где жили рабочие Ээрбекской

угольной шахты. И с тех пор, с 1947 года, вся ее судьба с шахтерской жизнью связана.

«На переезде настоял начальник шахты Леонид Иванович Береуцын. Папа был мастером на все руки, а такие ему нужны были. Всё умел: ремонтировал кабины и кузова для автомашин ЗИС, делал из жести тазы для городской бани, для пекарни – формы для выпечки хлеба. Умел стеклить окна, делать рамы, двери. Печи клал, ремонтировал обувь, шил прекрасные сапоги со скрипом, для скрипа в задник ставилась береста. А еще и парикмахером был, среди его инструментов была машинка для стрижки волос.

В Ээрбеке дали нам небольшой домик около поскотины. Курочек завели, коровушку. Кошку держали, а собачку – нет, лишнего иждивенца было не прокормить. Опять родилась двойня – Вова и Лёня, за ними – финишная Лидуся.

Когда во второй раз двойняшки на свет появились, мама чуть не плакала: «Как же всех прокормить?» А папа говорил: «Утя, миллионы людей погибли на войне, пусть рождаются дети. Я буду работать день и ночь, но прокормлю семью». Так и трудился все годы, пока в 1969 году не погиб в автоаварии. Официально папа работал завскладом взрывчатых веществ, выдавал взрывникам на смену аммонит и детонаторы, а параллельно с этим разные поручения руководства шахты выполнял».

 

Шахтёрские братские могилы

 

Особенно ярко запала в память дочери отцовская работа для учительницы Екатерины Васильевны

Шнырёвой. Делал он ее по личному поручению первого секретаря обкома партии Салчака Калбакхорековича Токи.

Осмотрев шахту, тот пошел по поселку. Остановившись у начальной школы, спросил, где живет учительница. Ему указали на стоящий напротив небольшой домик с двумя маленькими окошечками. «А не темно ли вам, Екатерина Васильевна, готовиться к урокам и проверять тетради?» – спросил Тока.

Вопрос был принят как руководство к действию. Действовать руководство шахты поручило Михаилу Боровых, и тот сделал новые рамы, застеклил их и вставил в вырезанные им большие оконные проемы.

«Осенью сорок девятого это было, – вспоминает Галина Петровна. – А в январе пятидесятого у нашей любимой учительницы огромное горе случилось: умерла четырехлетняя дочь Людочка. Муж Екатерины Васильевны на шахте работал, она с нами в школе, а дочка дома одна. На каждой переменке она бегала дочку проверять, но не доглядела: Людочка прельстилась мелкими сосульками, намерзшими на ведре принесенной из колодца воды, сильно простыла и умерла. Как мы плакали, когда ее хоронили в степи на маленьком поселковом кладбище!»

А вскоре, 12 ноября 1950 года – новое горе в шахтерском поселке, да какое: взрыв в шахте. И рядом с маленькой могилкой дочки учительницы появилась большая – братская.

«Семерых шахтеров – Фёдора Бабанова, Иосифа Кузьмина, Василия Мартынова, Николая Митрошкина, Георгия Плешкова, Балдана, Королёва вместе похоронили. Отчего взрыв произошел, комиссия так и не смогла точно определить: то ли искра между рельсами и колесами вагонеток проскочила, то ли кто-то закурил в шахте, хотя это и было категорически запрещено, и метан взорвался.

Шахту закрыли, и все жители поселка переехали в Усть-Элегест. Уже в декабре пятьдесят первого новую шахту запустили – Элегестинскую. Она работала, пока не дошли до подземной реки, перекрывшей угольный пласт. Откачивать воду – бесполезно, золотым бы тогда уголек стал.

Открыли новую – «Красная горка», в шести километрах от поселка. На ней тоже трагедия произошла – обвал. Завалило двух шахтеров Геннадия Андреева и Трофима Ворошина из бригады моего мужа Ивана Ерёмина. Их тоже, по шахтерскому обычаю, в одной могиле похоронили. Ваня мой очень тогда убивался, ночами заснуть не мог, всё повторял: «Я ведь уже до Гениной головы докопался, но тут – второй обвал лавы».

 

Жирный уголь

 

Галина Петровна замолкает – горькое воспоминание, а затем продолжает:

«Двадцать лет мы в Усть-Элегесте прожили, отличный поселок был – ухоженный, чистый. Я вот о чистоте сказала и еще один случай с Тока вспомнила, о нем наш сосед Владимир Кузнецов рассказывал. Приехал Салчак Калбакхорекович на их буровую и первым протянул Владимиру руку для пожатия, но он свою руку спрятал за спину, сказав, что она грязная. На это Тока ответил, что грязные руки бывают у воров и взяточников, а рабочие руки всегда чистые. И рукопожатие состоялось.

В 1971 году в связи с закрытием шахты и открытием Каа-Хемского угольного разреза нам пришлось перебираться в поселок Каа-Хем. Жилья разрез не предоставлял, люди строились сами, помогая друг другу. Так выросла улица Шахтерская.

И знаете, уже тогда опытные шахтеры говорили, что неправильное решение было принято обкомом партии, потому что геологи предупреждали: Каа-Хемскому углю еще лет сто, как минимум, надо отлеживаться, чтобы таким жирным не быть. Когда элегестинским угольком топили, из труб такой, как сейчас, черный дым не валил, и сажа над Кызылом и поселками не летала. Не дышали мы ею, и снег черным зимой не становился, и одежда постоянной стирки и чистки не требовала. Но разве простых шахтеров кто спрашивал?

Уголь на разрезе стали добывать не подземным способом, а открытым – в карьере, и шахтерам пришлось переучиваться. Мой муж после постройки дома уехал на учебу в Черногорск и вернулся с удостоверением машиниста шагающего экскаватора. До смерти своей, а умер он в 44 года от неизлечимой болезни – цистицеркоз головного мозга, Иван Игнатьевич Ерёмин на разрезе трудился. Знаком «Почетный шахтер» награжден, орденом Трудового Красного Знамени.

И сын Виталий по его стопам пошел. После службы в Германии учился в Черногорске и тоже сел в кабину экскаватора. Он, Почетный горняк России, выйдя на пенсию, продолжает на разрезе трудиться. Отцовский дом на улице Шахтерской капитально перестроил, руки у него такие же золотые, как у его деда Петра Васильевича Боровых.

Брат Леонид Боровых 21 год безаварийно на угольном разрезе прошоферил, заслуженное звание имеет – «Почетный горняк». И сестра Нина-младшая, а для меня – старшая, в замужестве Рытова, всю жизнь связала с добычей угля, с Ээрбекской шахты до Каа-Хемского угольного разреза, откуда и ушла на пенсию. Нелегкая ей судьба досталась: трех детей похоронила. До сих пор перед глазами у меня Людочка: Нина ей уже всё для школы приготовила, а она погибла – насмерть разбилась, упав со скалы.

Сейчас Нине уже 82 года. Здоровье подорвано, мучается – ноги отказываются ходить, руки болят. Но держится, ведь твердость у женщин нашего рода в крови.

А младшая сестренка Лида, в замужестве Калачёва, по моим стопам пошла – выучилась на библиотекаря. Теперь она в Смоленской области живет: купила старый, заброшенный дом, капитально отремонтировала его, благоустроила усадьбу, превратив ее в райский уголок».

 

И вновь прилетели свиристели

«Ой, глядите, свиристели с хохолками прилетели», – Галина Петровна Бессмертных отрывается от разложенных среди любимых книг дорогих фотографий своих многочисленных родных, о которых она может рассказывать бесконечно, со всеми перипетиями нелегких и запутанных судеб, и радостно указывает за окно.

В ее огородик в ограде квартирки дома по улице Шумовых поселка Каа-Хем пришла весна – семьдесят пятая ее весна. И она радуется ей, как девчонка, словно никогда не было в жизни дважды вдовы ни черных полос, ни потерь, ни боли, словно и хвори сегодня обходят ее стороной, как заговоренную. Почему она такая? Отвечает просто:

«Много думала я над своей жизнью. Да, было столько потерь, столько пережито. Но слезами и жалобами ничего ведь не изменишь. И надо жить, чтобы никому не докучать, и помнить хорошее».

Два хохлатых свиристеля покружились у окна, уселись на раскидистую – выше крыши – рябину. «Это от второго супруга – Михаила Петровича Бессмертных – память. Рябину он мне на десятилетие нашего бракосочетания подарил, а вот ту сосну – на пятнадцатилетие. Видите, какие уже вымахали!» – она с гордостью указывает на ценные подарки, а потом знакомит меня с двумя колоритными обитателями огорода.

«Справа – Дуняша моя. На зиму я ее в плащ одеваю, видите, как он от сажи угольной почернел. Но я ее к лету переодену, будет пестрая, разряженная, в шапочке белой. И ветром порванный зонтик заменю. А слева, загадочный такой, весь в черном – мистер Икс. Мой бойфренд, так ведь теперь говорят? Меня внучка Светочка научила.

Знаете, я не хочу отсюда никуда уезжать, хоть и звали. Я всех здесь знаю, и меня все знают, старшее поколение – еще с шахты, с Усть-Элегеста. Их дети, внуки, правнуки – по библиотеке, все моими читателями были. Я всех их люблю. И когда иду по поселку, купаюсь в любви».

 

Фото Сергея Еловикова и из личного архива Галины Бессмертных.

 

Очерк Надежды Антуфьевой о Галине Бессмертных «Книжница» войдёт девятым номером в шестой том книги «Люди Центра Азии», который сразу же после выхода в свет в июле 2014 года пятого тома книги начала готовить редакция газеты «Центр Азии».

 

 

Фото:

1. Галина Петровна Бессмертных: жизнь, как книга. Республика Тыва, Кызыльский район, поселок Каа-Хем. 5 апреля 2015 года. Фото Сергея Еловикова.

2. Алексей Асафович Казанцев, прадед Галины Петровны Бессмертных по материнской линии. Енисейская губерния, село Салба. Конец девятнадцатого века.

3. Призывники Енисейской губернии перед отправкой на Первую мировую войну. Михаил Дмитриевич Бастриков – дед Галины Петровны Бессмертных по материнской линии – стоит в центре. Осень 1914 года.

4. Ссыльнопоселенцы – «кулаки и подкулачники» – провожают в последний путь Владимира Турусина. Справа налево в первом ряду: его отец Егор, жена Устинья с дочкой Ниной, мать. Красноярский край, Ольховский золотой прииск. 28 июля 1936 года.

5. Прабабушка Галины Петровны Бессмертных по материнской линии Прасковья Михайловна Казанцева с детьми. Слева направо стоят: дочери Татьяна, Мавра, сын Иван. Рядом с матерью, держа ее за руку, младшая дочь Зоя. Енисейская губерния, село Салба. 1910 год.

6. Мавра Бастрикова, в девичестве Казанцева, с братом Иваном Казанцевым и дочками Устиньей (слева) и Зинаидой (справа). Енисейская губерния, село Салба. 1916 год.

7. Устинья и Пётр Боровых с детьми: Ниной-старшей, Ниной-младшей, Алексеем. Абакан, 24 марта 1940 года.

8. Галочка Баровых – предвоенного выпуска. Абакан, 1 мая 1940 года.

9. Алексей Боровых – четыре дня до победы. Австрия, город Мюрццушлаг. 5 мая 1945 года.

10. Дети шахтеров, ученики первого и третьего классов и их учительницы.

Справа налево во втором ряду – Елизавета Андреевна Кислицина, Екатерина Васильевна Шнырёва, Анатолий Королёв, Александр Агапов. Стоят слева направо: Виктор Кочкин, Анна Гонина, Валентина Иванченко, Анна Агапова, Надежда Кузьмина.

В первом ряду слева направо: Галина Баровых, Антонина Гонина, Валентина Гонина, Тамара Шпак, Нелли Нижегородова. Чуть впереди девочек – Владимир Плехов и Николай Абедин. Тувинская автономная область, село Ээрбек, начальная школа шахтерского поселка. Осень 1949 года Надежда АНТУФЬЕВА antufeva@centerasia.ru