Николай Рушев. "Последние дни и часы моей НАДЕЖДЫ"
Продолжаем знакомить читателей “ЦА” с одним из самых трагических и вместе с тем прекрасных документов – рукописью воспоминаний Николая Рушева о своей дочери Наде (начало в № 5 за 2002 год). Проницательные читатели уже догадались, что вторым отрывком из еще не изданной книги мы, с согласия Натальи Ажикмаа-Рушевой, выберем страницы, посвященные последним дням жизни юной художницы. Этот выбор приурочен к 6 марта – дате смерти.
Вместе с мамой Нади, Натальей Дойдаловной, продолжая воплощать наш замысел в этот юбилейный год, одновременно обращаемся ко всей Туве. Рукопись эта должна быть издана. Не стоит много говорить о ее культурной ценности. Это поняли все, кто прочитал первый отрывок. Требуется финансовая помощь меценатов. И, думается, что первой в этом благородном деле должна быть Тува: правительство, организации, люди. Ведь именно Тува считает себя родиной этого самого юного таланта в мировой графике, является родиной ее матери. Это наш долг. Это дань почтения перед легендарной семьей.
Для любящего отца Надя была гордостью, вдохновительницей, самой большой отрадой жизни. Николай Константинович обожал ее. Через все страницы этого удивительного дневника проходит красной нитью идея глубокого духовного родства и дружбы художников – отца и дочери. Для старшего художника не было большей радости, чем провести вечер в кругу своих милых женщин. Скрупулезно записывал мнения и наставления известных художников о графике школьницы, готовил выставки, сильно огорчался пропажам отдельных экземпляров. Каждый вздох, улыбка, смех, шалости, печали, работа Нади были смыслом его жизни.
Подготовка последних страниц рукописи дались Николаю Константиновичу особенно тяжело. Эта часть дневника хранится отдельной папкой под названием “Последние дни и часы моей Надежды…”. Он вспоминает здесь все мельчайшие детали поездки с дочерью в Ленинград с 28 февраля по 5 марта 1969 года. И торопится писать, потому что чувствует свою близкую кончину…
(Отдельные фразы выделены редакцией. Сокращения обозначены квадратными скобками).
29 февраля 1969 года. Ленинград
8 часов. “Красная стрела” примчала нас на залитый огнями Московский вокзал. В пути дочка хорошо выспалась, бодро умылась и собралась.
Улыбаясь и поеживаясь от легкого морозца, вышла из вагона к встречающим. Это были молодые супруги, режиссеры Ленинградской Студии Документальных Фильмов И.П.Калинина и М.С.Литвинов. Весело, как старые друзья, они справились о самочувствии, взяли наш чемоданчик, большую папку с рисунками и, не торопясь, повели к заказанному такси на площади Восстания.
Здесь Надюша приостановилась, оглядывая перспективу красочных транспарантов Невского проспекта. Настроение у нее праздничное и торжественное:
– В четвертый раз в жизни довелось! – тихо отметила она.
Вчетвером мы поехали на Московский проспект, к новой гостинице “Россия”. Нам был заказан отдельный номер на двоих, на седьмом этаже с видом на площадь и памятник Чернышевскому. За большими окнами – красивый рассвет…
11 часов. Нас привезли на Крюков канал, на Ленстудию Документальных фильмов и познакомили с молодым кинооператором Юрием Николаевым, редактором и со всей съемочной группой, и директором киножурнала “Рядом с Пушкиным”. После просмотра Надиной “Пушкинианы” и других рисунков было краткое совещание. Режиссер Ирина Павловна заключила сердечно и тепло:
– Милая Надежда! Мы готовим ко Дню поэзии киножурнал из трех страниц: “твоя Пушкиниана”, спектакль Кишиневского театра “Пушкин в ссылке” и юная балерина в партии Марии из “Бахчисарайского фонтана” в театре Оперы и балета имени Кирова. Мы увлеклись твоей выставкой; она еще открыта в Доме ученых. Нам очень нравится не только твое творчество – “чистейшей прелести – чистейший образец…”, но и ты сама! Как хотелось бы стать твоими друзьями. Мы решили отказаться от репетиций по придуманному для тебя сценаристами тексту… Ничем не будем стеснять твоей фантазии! Торопиться тоже нет нужды. Мы поедем по твоим любимым пушкинским местам. Куда бы сегодня хотела?
– Большое спасибо, – просто ответила дочка. – Первым делом на Мойку, 12, Летний Сад, а потом в Лицей. […]
15 часов. Поехали дальше по набережной Невы, через Фонтанку, к Литейному мосту. Я обратил Надино внимание на дом фельдмаршала М.И.Кутузова, но она, молчаливая, сама все заметила, сидела прямо, не поворачивая головы. Лишь на меня строго покосилась…
За Финляндским вокзалом, в Доме ученых в Лесном нас уже ждала зав. культсектором и Е.С.Шалина. Они помогли спокойно разобрать выставку. Они сожалели, что о ней не было рецензий и информации в газетах и что не было обсуждения. […]
17 часов. Музейные, стильные рамки и стекло мы завезли обратно на Мойку, 12. Я остался, чтобы все сдать в фонды и выверить по акту количество рисунков. Группа поехала на студию и Наденька с ними до Русского музея. Там до его закрытия она в одиночестве обошла несколько любимых залов с русскими иконами, полотнами Карла Брюсова, Александра Иванова, Валентина Серова, Николая Рериха и скульптурами из дерева Степана Эрзи. Она влюблена в его “Грезу”.
19 часов. Как и уговорились, я дождался дочку у касс Русского музея. Она сразу заметила, что я огорчен: на душе у меня было горько от пропажи на выставке лучших композиций Нади “Письмо Татьяны” и “Пляж в Царицине” (1966 год; на цветных фонах цветными фломастерами и пастелью).
От площади Искусств мы пошли на Невский ужинать в кафе “Дружба”, и всю дорогу дочка утешала меня. Но я напомнил ей, что “Пляж в Царицине” был особо отмечен (и с пожеланием иметь) академиком А.А. Сидоровым, а в “Письме” я впервые увидел Татьяну в ее девичьем возрасте! Ибо все мастера (Репин, Зичи и др.) рисовали ее этакой дамочкой в 28 лет, которая уже прекрасно знает, что последует за такое письмо. А ведь милая Таня Ларина была в смятении: “Посылать или нет?” – “… Я плакать, я рыдать готова…” Вот ведь как у Пушкина!
– И на твоем рисунке Татьяне 16 лет? Представляю, как огорчится пропажей рисунков и наша мама, – заключил я. Но дочка загадочно улыбнулась…
– Все-таки я вас разутешу, как в сказке курочка Ряба: “Не плачь дед, не плачь, бабушка, я снесу вам новое яичко и не простое, а золотое…” Нарисую по памяти “Письмо Татьяны” и “Пляж”.
21 час. Мы возвратились в “Россию”. Я написал открытку маме, а дочка, как всегда перед сном, немножко порисовала и читала Г. Гессена “Все волновало нежный ум…”
1 марта 1969 года. Суббота. Солнце
Просыпаюсь, как всегда, первым. Умываюсь, бреюсь, убираю постель, заряжаю фотоаппарат. Все делаю тихо, чтобы дать дочке поспать лишние полчаса.
8 часов. С улыбкой, осторожно бужу ее, лишь называя по имени. Она встает легко и сразу. Спокойно умывается, наряжается, расчесывает свои густые волосы, поглядывая в окно.
Включаю радиотрансляцию и, чтобы хоть чем-то сэкономить Надины минуты, с удовольствием застилаю ее постель, чищу нашу обувь, заканчиваю все приготовления. Затем вместе идем в буфет, где с аппетитом завтракаем. Впрочем, дочка, как и дома, ест мало.
Сегодня она свежее и радостнее:
– Все еще не верится, что мы в любимом Ленинграде, что не надо идти в школу, и потом убивать время на задачки. Это как на каникулы! А то зимние я прогрипповала…
10 часов. [Со съемочной группой они приезжают в квартиру-музей А.С.Пушкина и осматриваются] Вдруг из дальних комнат донеслись бодрые, житейские голоса и уверенные, быстрые шаги.
Надя воспряла духом и проговорила с улыбкой:
– Вот сейчас выйдет к нам Пушкин…
Но вышел оператор Юрий Николаев и деловито приветствовал нас:
– У меня все готово к съемке!
Переглядываясь с Ириной Павловной, режиссер сказал Наде:
– Побудь еще минутки три здесь, а потом войди одна, а мы тебя встретим в гостиной. В камеру, пожалуйста, не смотри.
Вместе с оператором он ушел вперед, и опять все стихло.
Дочка помедлила у рисунков Жуковского и художника Мокрицкого, затем плавно прошла в буфетную. Оглядела ее скромную обстановку, посуду. […]
Камера стрекотала еле слышно.
– Прекрасно! – объявил режиссер. – Пожалуйста, Надя, еще один дубль с остановками у каминных часов и у этого круглого стола, затем там, у окон, попробуй порисовать. Я вижу, что тебе очень хочется пустить в дело фломастер!
Дочка так все и сделала: просто, с естественным интересом, слегка застенчиво, как будто наедине с Пушкиным… […]
Я осторожно и много фотографировал, двигаясь сзади съемочной группы: и все рабочие моменты с Надей и крупнее – дочку среди изысканной красоты.
– У меня все хорошо, – заметил оператор. – Прервемся?
– Да! Спасибо! Аппаратуру вниз! Перерыв до вечера! – объявили режиссеры, и мы все услышали, как входили первые экскурсии. […]
18 часов. Мы возвратились на Мойку, 12. Съемки продолжались без опоздания и так же четко. […] Главный хранитель Нина Ивановна Голлер разрешила Наде сесть на пуфик, чтобы виднее был плотный лист, на котором она начала рисовать. Камера запечатлела рождение на наших глазах композиции: Наталья Николаевна, собрана на бал, сидит здесь так же на пуфике, у своего туалетного стола с флаконами, а поэт в рубашке, опираясь на подлокотники кресла, грустно смотрит перед собой сквозь пальцы и отговаривает жену:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и, глядь – как раз умрем.
Мы все переглянулись, понимая Надину прозорливость… У меня стало тоскливо на сердце:
– Дочка, ты что это… Очень устала?
– Нисколечко! Просто я увидела их ясно-ясно за сокровенной беседой… Мне оставалось лишь обвести фломастером…
20 часов. […] Ужинали мы вдвоем на Невском у “Талона”… и на метро возвратились к себе в “Россию”. Наденька попросила меня немного почитать, а сама в это время рисовала: чуткую “Азиньку” (старшую из сестер Гончаровых, в рост, в тревоге вскинула руки к груди) и композицию “Скончался”. Она предельно проста, но сильно взволновала меня. Всего три фигуры: Наталья Николаевна, судорожно прижимая платочек к губам, опустилась на пуф. Вокруг нее застыли в скорби В.И.Даль и В.А.Жуковский. Последний уже в накинутой шинели: ему сейчас идти объявлять народу, стоящему на набережной: Пушкин умер! А читал я в это время Наде совсем о другом…
22 часа. Выпустив на бумагу “теснящиеся образы”, дочка преспокойно уснула в свой привычный час.
2 марта 1969 года. Воскресение
11 часов. […] Перед въездом в город Пушкин мы видим новый памятник поэту цветущих лет, но мы останавливаемся перед царскосельским Лицеем у юного, бронзового поэта, мечтательно присевшего на садовую скамеечку в лицейском мундире. Надюша сразу села на низкий гранитный парапет, широко окаймляющий любимый ею памятник, и весело принялась рисовать 17-летнего Пушкина. […]
В конце аллеи у романтического “Грота” группа остановилась на очередное краткое совещание, но дочка никогда не принимала в них участия и была как бы сама по себе. Она прошла немного вперед по аллее, огляделась и вдруг подняла длинный прутик. Размашисто и весело она стала чертить на снегу Пушкина-лицеиста и его друзей, Катеньку Бакунину, гусара в кивере.
Мы замерли от неожиданности. Но оператор не зевал, а приник к камере и повел плавную панораму. Я успел сделать фото. Очнулись и режиссеры:
– Прекрасно, Наденька! Каков экспромт! Какова фактура! Но надо бы для надежности дубль, и не здесь: снег сероват от копости, да и тени от деревьев полосят, мешают. Поедемте дальше, в Павловск – там снег должен быть почище… И лучше снимать с крыши автобуса через плечо Нади, а сюда с автобусом нельзя.
– Надюш! Сделаешь для нас дубль этим прутиком?
– Пожалуйста! А в Павловске я еще никогда не была. […]
3 марта 1969 года. Ленинград. Солнце
11 часов. […] Дочка опять на переднем сидении автобуса и смотрит во все глаза: площадь Декабристов, Медный всадник, набережная Адмиралтейства со львами, Зимний дворец.
14 часов. […] Около Пенат мы, наконец, нашли желанную поляну. Мартовское солнце сияло на чистом небе и темные ели оттеняли белизну снега.
Михаил Сергеевич, слегка волнуясь, обратился к Наде:
– Вот сохранил твой прутик! Попробуй воссоздать вчерашние рисунки. Если хочешь, для разминки черкани виньетку: чернильница, лист бумаги и гусиное перо поэта…
Надюша призадумалась, похлопывая прутиком по теплым сапожкам. Оператор с ассистентом полезли на крышу автобуса, я и Ирина Павловна отошли к лесочку, чтобы встать у выхода дороги: к нам приближались на лыжах вездесущие детишки.
Нежно любя детей, Наденька радушно им улыбнулась:
– Пусть себе едут!.. – И сразу играючи принялась выводить на снегу профиль и кудри милого лицеиста, Катеньки Бакуниной, ее подружек, гусара и виньетку. Все крупно, размером метр на метр.
За ее спиной на высоте автобуса – смена кассеты.
Надежда медленно выпрямилась, строго глядя внутрь себя, и вновь в легком прямом поклоне сотворила сверх ожидания изящный портрет вдохновенного Пушкина в цилиндре!..
Удивленный оператор отснял снежные рисунки-фантазии в трех выдержках.
Вся группа порадовалась за Надин дубль-экспромт и горячо благодарила ее за щедрость, бережно усаживая опять на переднее сидение. Я сел на второй ряд.
Не хотелось уезжать от этой преображенной поляны…
За мной слышались тихие, восторженные голоса наших друзей:
– Она может создавать чудеса искусства!
– Сильные, одухотворенные рисунки. Очаровывают с первого взгляда.
– Крайняя экономия затраченных усилий.
– И не задается… Сколько благородства! Вот это юность!
21 час. […] По дороге в “Россию” дочка призналась, что обдумывает новые три композиции и, поднявшись в наш номер, быстро нарисовала их пером на сон грядущий. […]
Я в это время продолжал мусолить вчерашний свой черновик эскиза декораций к телепостановке и, оторвавшись, порадовался с Надей ее новым изящным композициям. […]
Дочка повеселела, выпрямилась и вновь, забавляясь игрой послушного пера, – как бы спела – “Танец Заремы”. Очень похожую на Майю Плисецкую в прыжке. […]
22 часа 30 минут. Надя крепко спала.
4 марта 1969 года. Последний день в Ленинграде. Солнце
9 часов 30 минут. Наденька хорошо выспалась, позавтракала. Вновь за нами заехала в “Россию” молчаливо-приветливая режиссер Ирина Павловна. Она попросила взять две папки и повезла на Крюков канал. Сегодня по плану – день озвучивания и отбор рисунков. […]
Здесь же Ирина Павловна со своей съемочной группой начала отсматривать материал вчерашнего дня. Мы также впервые увидели на экране кадры среднего плана (до колен) медленного и торжественного прохода Нади по Лицейской аллее. Она слегка помахивала длинным прутиком, которым только что экспромтом выводила на снегу курчавого лицеиста и его друзей… Сейчас деревья ритмично заслоняли умиротворенную Надю. Она посматривала на окружающие красоты, не поворачивая головы.
Вдруг кадр перекрылся темным, могучим деревом. Миновав его, Наденька вышла на крупный план, глядя куда-то наверх, осветясь трогательной и прощальной улыбкой.
У меня защемило сердце… А всем так понравилось, что сразу порешили поставить эти планы в завершение Надиного сюжета и всего киножурнала “Рядом с Пушкиным”.
11 часов. […] Ирина Павловна сказала ей:
– Какая ты, Надя, спокойная и покладистая. Нам всем поэтому работалось легко и споро. Спасибо большое за твою творческую находку – рисование на снегу… Я видела тысячи фильмов, но подобного – ничего нет. Никакой сценарист не выдумал еще и никакой мастер на глазах у зрителя не создавал портретные образы, да еще пушкинской поры…
[…] Возвращались по Невскому пешком. У неоновых витрин и реклам кружился грустный снежок. Мы прощались с красотами и памятниками Ленинграда…
– Когда-то еще соберемся сюда? – загадывала Наденька…
Затем бодрее:
– А дома нас ждет мама! И подружки!
[…] В “Красной стреле” мы спали крепко.
5 марта 1969 года. Среда. Москва
7 часов. Мы выходим из Ленинградского вокзала. Я привычно поворачиваю с основным людским потоком к метро, но дочка спросонья тянет меня к огромной очереди на такси:
– Пап, позволим себе такое удовольствие? И тебе будет легче – прибавился сверток с покупками.
Я согласился, хотя не мог не заметить, что очередь слишком длинна, что наши праздники и командировочные кончились, а в рабочие будни наш транспорт – метро. И мама нас осудит. Вот когда начнем работать втроем, тогда…
Впрочем, что же это я? Ведь наша Надежда уже не раз вносила свой посильный вклад в семейный бюджет: ее нежданный гонорар за 12 иллюстраций к повести Э.Пашнева “Ньютоново яблоко” в журнале “Юность” № 3 1965 г. (и хотя за несовершеннолетнюю полагалось получать нам, родителям, – 50% от суммы, и этого хватило на покупку Наде обычной красной шубки…), […]
9 часов. Маму уже не застали дома, но нас встретили ее особенная опрятность, уют и еще теплый, вкусный завтрак. А отдельно, на шкафчике, – пачка новых писем, газет и журналов. Итак, начинаем рабочие дни. […]
11 часов. После завтрака я помыл посуду, почистил нашу обувь. Надины папки поставил на место в стеллаж и собрал новую рабочую папку с черновиками и чертежами. Дочка оторвалась от писем и вышла в коридор:
– А ты уж на работу? Дай я почищу сзади на тебе пальто.
Мы вышли на лестницу, и, пока обмахивала меня щеткой, она как бы подводила итог:
– “Мастера и Маргариту” я завершила. “Войну и мир” – тоже. “Биографию Пушкина”, пожалуй, тоже… Буду продолжать Лермонтова, Некрасова, Блока, Есенина, Грина… И, конечно, Шекспира! Но, папочка! Принеси мне сегодня из библиотеки “Дон-Кихота”: вижу новый цикл!…
6 марта 1969 года. Последний день.
8 часов. Мама утром перед уходом на работу напомнила Наде о том, чтобы дочь оделась теплее: на улице было холодно. И ушла на работу. Девочка надела школьную форму. Папа встал позже и, находясь в зале, вдруг почувствовал неладное. Заглянул в комнатку дочери: та лежала поперек кровати без сознания… Позвав соседей, он побежал в домашних тапочках в поликлинику за помощью. Через несколько часов, так и не приходя в сознание, Надя Рушева умерла в больнице. Врожденный дефект сосуда головного мозга оборвал юную жизнь в 17 лет. Врачи ничем не могли помочь.
Маме не стали сразу сообщать. Ее предупредительно отправили домой на служебной машине телевидения в конце рабочего дня. Их квартира была полна людей… И хотя муж просил ее крепиться, надеяться и ждать, она все поняла…
В первое время осиротевшие родители, потеряв свою единственную Надежду, приезжали на Покровское кладбище каждый день, даже по два раза в день, и подолгу стояли возле родной могилки…
После смерти художницы стали выходить публикации о ней с большим количеством неточностей, поэтому Рушевы-родители приняли решение написать правдивую книгу о Наде. Спустя три года после трагического события, отец принялся за этот труд, расшифровывая дневниковые записки 1968-69 годов. “Боясь, что не успею (здоровье сдало…), я смог начать эти воспоминания лишь в 1972 году…”.
На этом рукопись заканчивается. Николай Рушев так и не смог описать самый последний вечер и последующий трагический день… А, может быть, не хотел – он видел Надю только живой, счастливой, в семье, в творчестве.
Хронологию событий помогает восстановить Наталья Дойдаловна.
По возвращении домой вечером Николай Рушев был вынужден принимать гостя. Семье не удалось пообщаться, обменяться впечатлениями о поездке. Надюшу отправили спать – завтра, 6 марта, ей в школу...
Начало публикации рукописи – в №5 “ЦА” за 2002 год.
Продолжение публикации отрывков – в течение 2002 года.
Выражаем сердечную признательность Наталье Дойдаловне Ажикмаа-Рушевой.
Фото из архива Н.Д. Ажикмаа-Рушевой. Рисунки – из книги “Графика Нади Рушевой”.