«ТУВА МОЯ, СУДЬБА МОЯ, БОЛЬ МОЯ...»

(Продолжение. Начало в № 17)

В седьмом классе в кружке математики мне попалась задача, которую я не смог решить. Она называлась "Конь и Пешка".

Задача. Поставим на шахматную доску одну пешку. Может ли конь, помещенный на одну из свободных клеток, обойти все остальные клетки и вернуться на исходную, побывав на каждом поле только один раз.

Решение. Для того, чтобы конь обошел все свободные 63 клетки, он должен сделать 63 хода. Очевидно, что при каждом ходе конь меняет цвет поля, на котором он находился. Так что после хода с номером 63 он будет находиться на поле, цвет которого отличен от цвета исходного поля. Но из условия задачи после этого хода конь должен вернуться на исходную клетку. Полученное противоречие доказывает, что конь не может совершить требуемое путешествие.
Эту задачу я не смог решить, так как, прежде всего, не знал, как ходит конь. Решил ее мой одноклассник Алдын-оол Ондар из сумона Ийме Дзун-Хемчикского района. Он тогда хорошо играл в шахматы, так как все жители села Ийме подряд до сих пор любят играть в эту игру. После этой неудачи я твердо решил научиться играть в шахматы.

В школе-интернате не было шахмат. Был один комплект шахмат в городской библиотеке Чадана. Ребята брали эти шахматы и играли в парке. Меня к игре не допускали, но я целыми днями стоял около игроков и смотрел, как они сражаются, и все усвоил.

Через год я стал чемпионом чаданской средней школы №1, а потом, еще будучи школьником – чемпионом Дзун-Хемчикского района. В девятом классе я принял участие в первенстве среди школьников Тувинской автономной области, где занял второе место. Первым был Мартемьян Менниг-оол из Чаа-Холя.

Со временем шахматы стали моим хобби. В Ленинградском государственном университете выполнил норму первого разряда, входил в состав сборной этого вуза. В 1963 и 1964 годах стал чемпионом Тувинской АССР, а в 1971 году стал первым кандидатом в мастера по шахматам из числа игроков коренной национальности.

Помню такой случай. В 1972 году приехал в гости к бывшему однокласснику Алдын-оолу Ондару в село Ийме. Он попросил меня провести сеанс одновременной игры с десятью местными шахматистами пожилого возраста. Я с удовольствием согласился, полагая, что легко сумею их победить. Они оказались довольно сильными игроками: несмотря на то, что в дебюте разбирались неважно, великолепно сыграли окончания. Сеанс закончился вничью со счетом 5:5. Объективно я должен был проиграть, но к концу сеанса я, ссылаясь на дальнюю дорогу, их торопил, и они допускали грубые ошибки. После этого я стал избегать этих стариков.

В студенческие годы я дружил с будущим чемпионом мира по шахматам гроссмейстером Борисом Васильевичем Спасским. Потом, когда я учился в аспирантуре МГУ, Спасский играл свой первый матч за мировую шахматную корону с Петросяном.

Я пошел поболеть за Бориса в Театр Эстрады. Но билеты были все проданы. Выхожу из кассы хмурый, а навстречу сам Спасский идет вместе с гроссмейстером Бондаревским. Поздоровались, обнялись, и я со своей проблемой. Он повел меня через черный ход. Я шел сзади них, а Спасский прошел через дверь и забыл про меня. Я долго доказывал вахтерше, что иду со Спасским, мы вместе учились в ЛГУ, но она не поверила.

Помню такой случай. В 1972 году приехал в гости к бывшему однокласснику Алдын-оолу Ондару в село Ийме. Он попросил меня провести сеанс одновременной игры с десятью местными шахматистами пожилого возраста. Я с удовольствием согласился, полагая, что легко сумею их победить. Они оказались довольно сильными игроками: несмотря на то, что в дебюте разбирались неважно, великолепно сыграли окончания. Сеанс закончился вничью со счетом 5:5. Объективно я должен был проиграть, но к концу сеанса я, ссылаясь на дальнюю дорогу, их торопил, и они допускали грубые ошибки. После этого я стал избегать этих стариков.

В студенческие годы я дружил с будущим чемпионом мира по шахматам гроссмейстером Борисом Васильевичем Спасским. Потом, когда я учился в аспирантуре МГУ, Спасский играл свой первый матч за мировую шахматную корону с Петросяном.

Я пошел поболеть за Бориса в Театр Эстрады. Но билеты были все проданы. Выхожу из кассы хмурый, а навстречу сам Спасский идет вместе с гроссмейстером Бондаревским. Поздоровались, обнялись, и я со своей проблемой. Он повел меня через черный ход. Я шел сзади них, а Спасский прошел через дверь и забыл про меня. Я долго доказывал вахтерше, что иду со Спасским, мы вместе учились в ЛГУ, но она не поверила.

До начала игры оставалось пять минут. Я продолжал стоять у дверей. Вдруг вижу: бежит Борис и показывает рукой на меня...

В тот день Спасский играл белыми, была разыграна французская защита. Борис выиграл эту партию в великолепном стиле, но первый матч в целом проиграл, только во второй раз выиграл у Петросяна же матч и стал десятым чемпионом мира по шахматам. Я радовался за друга всей душой.

Люблю я эту игру. Сладость «яда» шахмат неискоренима. Теперь я играю для развлечения, ради удовольствия. Но свой характер не изменишь! Особенно в пожилом возрасте. Без амбиций и нервов уже не обхожусь. Играя в турнирах, стал переживать за свои поражения и плохо спать. До сих пор и в жизни, и в шахматах страдаю от своей импульсивности и опрометчивости.

Страдаю и от вспыльчивости, заложенной во мне генами отца и матери. Но ничего не поделаешь! Ведь в прошлом, в периоды жизненных испытаний, я всегда ощущал облагораживающее влияние шахмат на мою судьбу. В трудные, порой отчаянные моменты шахматы не раз спасали меня.

Для меня шахматы и математика неразрывны. Красота математической теоремы в существенной степени зависит от ее серьезности так же, как в поэзии красота строки часто зависит от значительности заключенных в ней мыслей. Содержание влияет на форму даже в поэзии, а в математике тем более.

Шахматные проблемы есть истинная математика, но эта математика в определенном смысле очевидна. Какими бы изобретательными и хитроумными ни были ходы в шахматной партии, сколько бы в них ни заключалось оригинальности и неожиданности, здесь всегда имеется один существенный дефект – проблема шахматной игры не является важной. Шахматы – это прежде всего игра, спорт, уже потом все остальное. Настоящая же математика является столь же серьезной, сколь и прекрасной. Математика воплощает идеи в определенные формы, красота и серьезность являются критериями совершенства этих форм.

Случаи внезапного озарения, мгновенного завершения длительной подсознательной работы мозга поразительны. Бывает так. Человек работает над трудной проблемой, но ничего не получается сразу, с первого приема, он бьется, бьется, как горох о стену. Отчаявшись, оставляет затею, отходит, как бы сдавшись. Затем внезапно к нему приходит в голову решающая идея. Все это я испытывал еще в школьные годы.

Позволю себе привести пример. В десятом классе я заметил, что

153 = 13 + 53 + 33
370 = 33 + 73 + 03

Я ставил себе вопрос: сколько существует таких чисел, которые представляют собой сумму кубов своих цифр, включая, конечно, 1 и 0, так как I3 = 1 и 03 = 0.

После некоторого времени я обнаружил следующее:

371 = 33 + 73 + 13

Потом поиски привели меня к тому, что

407 = 43 + 03 + 73

Дальше я не нашел ни одного числа, которое представляло бы собой сумму кубов своих цифр. Возникает вопрос: может быть, других таких чисел больше нет?

Оказалось, что именно так, и именно верна следующая теорема:

"Существует только четыре числа – 153, 370, 371, 407, которые представляют собой сумму кубов своих цифр, т.е.

1 = 13
153 = 1З + 53 + 33
370 = 33 + 73 + 03
371 = 33 + 73 + 1З
407 = 43 + 03 + 73».

Тогда в школе я думал, что сделал большое открытие. Держал это в секрете, всячески оберегал свою тайну. Однако, будучи студентом математико-механического факультета Ленинградского государственного университета, я не без огорчения узнал на занятиях по теории чисел, что в книге Роуз Болла "Математические досуги" эта теорема доказана очень изящно. Таким образом, «великое открытие» школьника из Чадана не состоялось.

Разумеется, в каждой профессии есть свои прелести, каждая сфера человеческой практики таит в себе свои изюминки. Так и в математике. Красота – вот что есть пробный камень для математической идеи: в мире нет места уродливой (некрасивой) математике.

Теперь, с высоты шести с половиной десятков лет, я вижу, что жизнь мне давалась очень нелегко. Мое счастье, что в нужные моменты рядом со мной оказывались добрые люди.

Кажется, в годы моей молодости вообще жили исключительные люди, преданные избранномy делу. Иначе как объяснить то, что после школы меня «сватали» многие руководители. Один меня почти силком тащил в Высшую комсомольскую школу в Москве. Заместитель Председателя Совета Министров Тувинской АССР Хертек Амирбитовна Анчимаа-Тока глубоко была убеждена, что из меня обязательно должен получиться хороший врач, и, отказывая ей, я заплакал в ее рабочем кабинете. Говорят, эта прекрасная девяностолетняя женщина до сих пор вспоминает этот случай, по крайней мере, так утверждает очень молодой человек из ее семьи.

Не послушав ни одного «свата», я поехал учиться на математика. В те годы это дело проворачивалось организованно. Однако со мной получилось как-то запутанно. В Московский государственный университет меня не приняли, был зачислен Шактаржык. Посоветовали поехать в Ленинград.

Да, с нами, впервые приехавшими в Москву, вышел казус. Мы всю дорогу, через широкую Сибирь, Уральские горы и Поволжье, покупали и ели мороженое. Оказавшись же на московском вокзале, мы купили по пять-шесть пачек мороженого и сели в метро. Мы запихнули пачки прямо в карман, ели первые пачки, оживленно разговаривали и смеялись. Однако скоро мы все разом... замолчали. Я не осмелился посмотреть на попутчиков, был глубоко убежден, что такое гадкое случилось только со мной, а с моими попутчиками все нормально. Однако зашевелились все.

Оказалось, что у нас у всех разом растаяло мороженое в карманах и потекло. Мы этого не знали, даже знать не могли!Мы привыкли носить в карманах конфеты, печенье, пряники и даже большие куски сахара. А с мороженым встретились впервые... Но кое-как выбрались из вагона, вычистили брюки. И какое это мучительное и постыдное дело! Оказалось, что в составе мороженого есть жир, его вычистить никто не мог.

Так мы попали в самой Москве впросак.

После неудачи в МГУ я поехал попытать счастье в городе на Неве.

– Что ты, дорогой, так долго спал? – встретил меня декан математико-механического факультета ЛГУ Дмитрий Константинович Фадеев.– Опоздал.

С досады я заплакал. Дмитрий Константинович пожалел меня, успокоил и посоветовал обратиться к ректору ЛГУ академику Александру Даниловичу Александрову.

Поймать его было трудно, но мне повезло.

– Из Тувы? – переспросил. – Интересно, интересно! Ну-ка расскажи-ка, какая у вас природа? Насколько высоки ваши горы над уровнем моря?

Должен признаться, в школе я очень пренебрегал географией. Изучать-то изучал, изучал хорошо, только после выпускного вечера все вылетело из головы. Но я рассказывал. Александр Данилович слушал меня, загадочно улыбался. Вдруг я понял, что уже изобличили меня во лжи. Откуда было мне знать, что Александр Данилович – мастер спорта по туризму, что он знает все горы СССР и не только! Чувствуя, что земля исчезает у меня из-под ног, я горько заплакал.

– Значит, ради математики мы готовы на все? – по-своему оценил положение академик. – Так ли это? Ну-ка, скажите мне, чему равняется корень квадратный из а²?

– Будет ±а, – ответил я почти в стык к вопросу. Засмеялся Александр Данилович и написал записку.

– Тебе очень крупно повезло! – радостно встретил меня Дмитрий Константинович, уже став хорошим знакомым. И стал я жить да поживать студентом в Ленинграде.

Город этот сырой, туманы стали сущим наказанием для меня, жителя высокогорья с сухим климатом. Я почти беспрерывно стал болеть гриппом, а насморк стал обычным моим состоянием. Потом появились чирьи. И где только они ни появлялись! Даже пришлось сходить к врачу-хирургу.

А тоска по Туве, по моим золотым краям!

Да, Тува, невзрачные на вид родные места стали для меня золотой мечтой. Это не эпитет, это было действительно так. Разве Тува не золото Саянских и Тандинских гор? Мне яркими золотыми тонами рисовались картины отчего края. Весной степь покрывается желтыми цветами, потом их заменяет золотое цветение караганника – высокогорной акации. В июне золотыми крылышками машут по воздуху бабочки. Потом созревает облепиха с золотыми ягодками. Потом золотом покрываются хлебные поля...

Словно мучительная кара загробного Эрлиг-Ловун-хана тянулись мои телесные и душевные страдания в этом городе.

Окончив Чаданскую среднюю школу с серебряной медалью, я, тем не менее, оказался в хвосте первокурсников математико-механического факультета Ленинградского госуниверситета. Разуверившись в себе, стал готовиться к отъезду домой. Разумеется, родные места, где бежит речка Шеми, приняли бы меня с распростертыми объятиями. Я обжил бы нашу родовую стоянку Хылдыг-Узук, где Ондары на протяжении многих веков на судьбу не жаловались.

Все решено! Я уже отложил деньги на обратную дорогу, посещал музеи, в душе прощаясь с большим и красивым городом на Неве. Стал отказываться от вызовов к доске:

– Нет, я не пойду, я ничего не знаю, я не ходил на математические кружки!

– Ты что, дорогой?! – вспылил профессор Фадеев, декан факультета.– Из Тувы ты второй после Серота. А ваш край нуждается в кадрах, ему надо помочь. Ты не для себя одного учишься, дорогой, ты, прежде всего, учишься для Тувы, для своего народа. Если бросишь учебу, ты предашь не только наш университет, ты предашь своих земляков. Так что занимайся и занимайся!

И декан обещал выплачивать мне стипендию даже в случае получения двойки на экзаменах. Не знаю до сих пор толком, что же стало мне надежной опорой: безусловное обеспечение стипендией или решение никогда не предавать свой народ.

Я стал заниматься, заниматься и заниматься. Через месяц уже догнал однокурсников, все их преимущества каким-то образом исчезли, и я стал проситься к доске.

Преподаватель Чепова не поверила перемене в моей успеваемости и однажды при всех моих однокурсниках на экзамене обратилась к профессору Фихтенгольцу:

– Что делать, Григорий Михайлович, почему-то он на все вопросы отвечает правильно.

– Ну, ставьте пятерку, – говорит тот и жмет мне руку. – Все нормально, я вас поздравляю!

Математика спасла мое человеческое достоинство. Эта наука стала моей единственной опорой и надеждой в жизненных устремлениях.

Прекрасно сознавая трудности своей профессии, я знал, что на поприще тех, кто избрал свой путь в дебрях естественных наук, рассчитывать на какие-либо научные открытия почти невозможно. Но я решил дерзнуть и начал искать свои подступы к этой неприступной крепости математической науки.

Уж который раз замечаю, что судьба все время посылала мне множество хороших людей. Когда меня однокурсники выбрали профгруппоргом, я уже стал значительным человеком, меня поселили к иностранцам в комнату – к двум немцам. Разумеется, это было поблажкой: как-никак бытовые условия иностранцев были несравненно лучше, чем у наших, советских.

К одному из моих новых знакомых приходила прекрасная девушка Эльза. Они, не стесняясь, что было в диковинку для советской молодежи, миловались, как голуби. Но постепенно получилось так, что Эльза через год-два подружилась со мной, ее прежний дружок даже завел новую подругу, он ее обожал, как Эльзураньше. Эльза не реагировала на это никак, говорила со мной и в каждый удобный момент приглашала в кино.

– Как мне хочется жить в Туве! – мечтала она иногда. – Ты бы повез меня в Шеми, я смогла бы жить, как тувинка, ничуть твоего деда Василия не хуже.

– А у нас так нельзя! – ответил я. – У нас мужчины ездят только с женами. А я жениться не могу. Моей мамы не стало, теперь некому просить руку и сердце девушки для меня. Да и моей родной юрты больше нет.

– А разве ты несовершеннолетний? – удивилась Эльза.

– Совершеннолетний, но это не все, – сказал я. – У нас все решают взрослые. Так я не могу.

Эльза отстраненно посмотрела на меня. Тогда я не понял ее растерянности. Это стало понятно позднее...

Однажды я нашел в Ленинграде своих земляков. В то время вышла повесть Сусанны Георгиевской «Серебряное слово» про Тоджу. Оказалось, что в городской библиотеке эта книга находилась на руках у читательницы. Вот я и познакомился с ней. Она была родом из Чадана, но несколько старше меня, потому мы раньше не встречались. Ее муж, майор, тоже был из Чадана. Она пригласила меня к себе домой, познакомила с мужем, и мы втроем стали проводить свободное время. Прошло более года. Однажды после кино хозяйка задержала меня дома, муж был на дежурстве.

– Ты же знаешь, что друзья верны своей дружбе, – откликнулся я. – Вот поедем в Чадан, сварим много-много мяса и наедимся втроем.

– Да, конечно, – согласилась она.

Мы втроем весело проводили время, говорили о Туве, о Чадане, и было очень хорошо.

Однако... Как-то я познакомился с длинноногой русской девушкой Людой. Смотрели кино, гуляли по улицам, разговаривали. Узнав, что я умею кататься на коньках, она пригласила меня на каток.

Этому событию у нас в комнате придали большое значение, мои соседи снабдили меня короткими хоккейными коньками и лучшей спортивной экипировкой. Все выглядело прекрасно. Я шел на свидание с гордо поднятой головой. Но я едва узнал свою новую знакомую. Она была в сказочном спортивном одеянии, на длинных беговых коньках, в окружении трех высоких и стройных, как она сама, парней в не менее чудесной спортивной форме.

Мне стало очень стыдно и жалко себя. Люда меня заметила, все втроем приветливо замахали руками, а я уже убегал, бежал, не разбирая ничего перед собой...

Люда мена разыскала, мы снова стали ходить в кино, гулять по городу, разговаривать.

– Ты математик хороший, только вот общий кругозор узковат, – прямо сказала Люда, девушка решительная, целеустремленная, и стала снабжать меня книгами в дорогом, роскошном оформлении.

Однажды Люда пригласила меня к себе домой познакомить со своими родителями. Ее отец оказался генералом. Такой шикарной квартиры я еще никогда не видел. В нескольких комнатах, обставленных невиданной мною ранее мебелью, просторно жили они втроем: отец, мать и дочь. Люди эти были солидные, степенные, очень уважали друг друга, были внимательны, предупредительны и улыбчивы. Повеяло тоской по родной семье.

– Закурим, офицер? – сказал вдруг генерал.

– Он же не курит, – вступилась Люда, с тревогой переглянувшись с матерью.

Наверное, они хорошо знали, как поступает генерал с младшими чинами, только я этого не знал.

– Люда – моя единственная дочь, – сказал генерал, пригласив меня на балкон, – я не хочу, чтобы она вышла за вас. Я все устрою, сколько вам надо денег?

И я ушел, дав слово, но взамен ничего не взяв...

... Моя первая научная работа называлась «К теории специального уравнения Риккати».Она содержала в себе методологические моменты, сыгравшие существенную роль в моей дальнейшей деятельности... Данному уравнению обычно посвящается отдельный раздел в современных руководствах по теории дифференциальных уравнений, его изучением занимались, начиная с XVIII века, такие выдающиеся математики, как Риккати, братья Бернулли, Эйлер и Лиувилль. Считалось, что полное изучение уравнения завершил Лиувилль в 1841 году, что и отмечалось во всех учебниках и справочниках.

Я решил провести собственное изучение уравнения... В результате выяснилось, что утверждения, доказываемые Лиувиллем, содержат неточности и используются в современных монографиях при неверных условиях.

К счастью, математическое чутье меня не подвело, удалось сделать необходимые уточнения. Оказалось, что историческая по форме работа «К теории специального уравнения Риккати» содержала новые математические результаты и была современна по содержанию. В момент выполнения работы я был студентом пятого курса ЛГУ.

Успешно защитил я дипломную работу на тему "Специальное уравнение Риккати». Получил приглашение на работу в Новосибирский научный центр, где сразу же поступил бы в аспирантуру и работал под научным руководством академиков.

– Что ты, дорогой?! – опять вспылил профессор Фадеев, декан факультета. – Все еще мудрствуешь? Нет! В Кызыле открывается педагогический институт, нам поручено помогать в комплектовании его кадрами. Есть правительственная телеграмма.

Хорошо летом на чайлаге! Ярко светит солнце, ярко расстилаются разноцветные цветы, ярко смотрятся пестрые бабочки. Под голубым небом раскинулся зеленый простор, гордо высятся горные вершины.

Моя престарелая мать "пошла за красной солью" и не вернется,так в Туве иносказательно говорят об умерших.

– Они не возвращаются, Младшенький, – говорил мне отец про умерших. – Потому что красной соли в мире не бывает, ее никак не найти, вот и вечно ищут где-то ее.

Отца уж нет давно, и мамы нет, но корни их оказались крепкими. Выросли мои старшие братья, завели семьи, ведут хозяйство, разводят скот и растят детей. Вот к ним на чайлаг я и приехал на отдых после окончания университета. Не родительская семья есть чужая, если даже родного брата. Однако это было лучше, чем не иметь ничего, и несколько дней на чайлаге развеяли мою тоску по родной семье.

Подышав свежим воздухом в родных местах в долине реки Шеми, поев вдоволь баранины, я поправился, отдохнул и в начале августа явился в институт. И тут вышла неувязка:предложили вести малознакомый мне и очень сложный раздел математики – «Теорию вероятностей». Опять пришлось сесть за изучение книг, ночами разрабатывать темы, а днем читать лекции студентам, проводить семинарские занятия.

Это были трудные в жилом отношении в Кызыле годы. В городе не былo ни пpиличныx домов, ни приличных квартир. Меня подселили к двум преподавательницам. Я имел свою отдельную комнату, но кухня и отопляемые дровами печи были общими.

Женщины оказались добрыми, уживчивыми, понятливыми. Как-то само собой получилось, что мы втроем зажили как в тувинском аале: я, единственный мужчина, таскал дрова, воду, утром затоплял печи, поддерживал тепло, совсем как в родной юрте. Мы ежемесячно складывали деньги на еду, женщины покупали продукты, готовили, стряпали, баловали меня вкусными блюдами.

Не раз я испытал чувство блаженства, как будто бы я жил со своей старшей сестрой Кундунмай, только не надо было вечерами закрывать войлоком верхнее отверстие юрты и утрами открывать: мы жили на втором этаже многоквартирного деревянного дома. Кстати, моя старшая сестра Ондар (Билдинмаа) Кундунмай Опановна – мать-героиня, она проживала до своей смерти в местечке Хендерге, что было на территории Арыг-Бажинского сумона Улуг-Хемского кожууна, в тех местах образовался Чеди-Хольский кожуун.

Как-то я обнаружил, что мне по-особому мила Елизавета Ивановна Коптева, брюнетка, местная, впоследствии ставшая кандидатом педагогических наук, автором учебников русского языка для тувинских школ, кстати, до сих пор используемых. Неброская, скромная, она обладала настоящей женской красотой и неиссякаемой внутренней нежностью. Она стала моей женой, родила мне Ирину, царевну невиданной красоты и редкого таланта, и сына Игоря, рано и трагически ушедшего из жизни.

Должен признаться, женитьба невероятно облагораживает человека. Я почувствовал себя так, как будто бы у меня выросли крылья, как у красивейших птичек из моего детства, будто бы сбылись слова отца, некогда сказанные мне, ребенку, в утешение.

Я понял, что я на свете не один, что я ответственен за жену, за детей. Я понял, что мне надо идти дальше, подниматься нa новые высоты, чтобы доставить побольше радости дорогим и любимым людям...

Я трудно входил в новую отрасль математики. Старательно, по самому крупному счету, и сам учился, и других учил. Это давалось очень сложно.

– Вы слишком умно читаете, – говорили мне студенты, – мы вас не понимаем.

Неудивительно, что на весенних экзаменах почти половина студентов получили "двойки". Все лето изучал научную литературу по теме, стал переписываться с одним из авторов учебников – академиком Б.В. Гнеденко.

«Студентам так читать, как вы читаете, не надо,– советовал мне Борис Владимирович. – Не загружайте их доказательствами, некоторые опускайте, оставляйте главные. Надо, чтобы они освоили суть, а до второстепенных доказательств сами дойдут собственным умом, они должны сами шевелить мозгами».

Так я стал постигать мастерство преподавателя и популяризатора науки.

«Уважаемый Борис Владимирович! – написал я однажды. – Я еще многое не понимаю в вашей книге, но точно знаю, что в одном месте имеется неточность. Вот мое решение..."

Отправил письмо, а хожу сам не свой, то сомневаюсь в себе, то взбадриваю себя мыслью о необходимости не кривить душой в науке.

"Вы совершенно правы, – ответил Борис Владимирович. – Спасибо. Вы вполне освоили мою книгу. Теперь вам самое время поступать в аспирантуру. Приезжайте, я буду опекать вас".

И я поехал в Москву. Оказалось, что не в добрый час: академик Б.В. Гнеденко уехал в Соединенные Штаты Америки на какую-то встречу. Приемную комиссию возглавляли другие академики, среди которых был А.Н. Колмогоров – отец отечественной кибернетики, один из теоретиков и создателей космического потенциала России.

На поступление в аспирантуру претендовало очень много людей. Среди них были и знакомые, и однокурсники. Вызывали в приемную комиссию по одному. Одних задерживали долго, других отпускали быстро.

– Хорошо, хорошо! – было слышно из зала приемной комиссии. – Все понятно! Очень хорошо!

Как я завидовал этим счастливчикам!

Как волновался и мучился сам!

Наконец-то настала моя очередь. Меня продержали более двух часов, "гоняли" по всем разделам математики, спрашивали и уточняли, повторялись. Показалось, что я проваливаюсь по всем вопросам, стал нервничать и грубить.

– Нервный какой-то молодой человек! – проговорил один из членов комиссии. – Ну, хорошо, идите.

Приехал в общежитие МГУ. Счастливчики уже веселились и громко разговаривали. Уставший, взвинченный до предела, я возненавидел весь белый свет, замкнулся, уединился.

Наутро листок с решением приемной комиссии уже висел на доске объявлений. Почти никого в фойе не было. Я несмело подошел к нему и в списке зачисленных увидел свою фамилию. Я стал аспирантом механико-математического факультета МГУ и начал писать диссертацию под руководством академика Б.В. Гнеденко и профессора К.А. Рыбникова.

Благодаря академику Б.В. Гнеденко я внедрился в редкую область математической науки, как говорят в народе, «куда Макар телят не гонял». К тому же я вполне сложился как ученый, окончательно сформировался как личность.

Математика встречалась мне во всем: в природе, обществе и даже во мне самом. Я повторял прекрасные слова А. Блока: "Сама истинная поэзия, сами настоящие стихи – это «математика слова» и А.Пушкина: "Вдохновение есть расположение души к живейшему приятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объятию оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии". Разве найдешь третьего поэта, более чуткого к симметрии мысли, чем эти два?!

Поистине достоверно утверждение о том, что всякий действительный художник – немного математик. Человек, которому приходится видеть математику в учебнике или задачнике, неожиданно встретив математические мысли у Пушкина или Толстого, воспримет его с особым интересом, уже потому, что здесь не требуется ни заучивать, ни решать, а надо всего лишь понять и почувствовать красоту мысли и слова великих художников.

"Нельзя быть настоящим математиком, не будучи немного поэтом", – писал немецкий математик К.Вейерштрасс. «Жизнь богов есть математика. Чистая математика – это религия», – утверждает Новалис. Действительно, творчество математика – в такой же степени создание прекрасного, как творчество художника или поэта: совокупность идей, подобно совокупности красок или слов, должна обладать внутренней гармонией, красота есть пробный камень для математической идеи.

Успешная защита диссертации на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук разбудила во мне нового человека, окончательно прояснила мои жизненные устремления, наполнила меня решительностью. Я щедро делился знаниями со всеми – коллегами, студентами, даже с любознательными соседями и знакомыми. Приятное это дело – не брать, а давать.

Кажется, всю мою жизнь ко мне тянулись талантливые люди Тувы, и я тянулся к ним, как будто чуя что-то родственное. Я никогда не набивался в соавторы, у меня достаточно было своих собственных идей. Так, я увлеченно делился мыслями с Серотом Седеновичем Салчаком в период создания им словаря математических терминов на тувинском языке. Было много интересного и поучительного во время работы с Хеймер-оолом Мынмыровичем Саая, когда он «изобретал» физические термины по-тувински.

Однако мне всегда казалось, будто бы я работаю недостаточно, хотелось сделать больше, но не получалось. Меня смущала невостребованность научных знаний в Туве: прекрасные специалисты всегда имелись, глубокие знания были, тем не менее, они использовались процентов лишь на 20-30. Может быть, именно по этой причине пошли не той дорогой прекрасные горные инженеры, окончившие лучшие вузы страны, такие как Тавак-оол Самданчап, Тимур Анчимаа и другие, искавшие убежища «в алкогольной эмиграции» и, в конце концов, вытесненные на вторые роли несведущими ни в чем представителями партийной элиты.

Работать было трудно. У руководства республики и Кызылского государственного педагогического института стояли люди с установкой и подготовкой «коммунистических университетов трудящихся Востока». Равнение во всем было нацелено на них. В те годы я впервые четко ощутил огромную пропасть между руководителями и рядовыми тружениками. Но такова была реальность, неоспаримым казался заведенный до меня порядок вещей, и я, скрепя сердце, следовал большинству. В Туве всегда доминировала некая узость мышления, неумение, а то и нежелание видеть перспективу. [...]

 

Кто бы мог подумать, что случится такое!

Года два-три назад, я был на свадьбе моей племянницы Долааны. Дело было в кафе "Молодежное", трапеза шла по тувинскому обычаю. Гости делились на две группы, как на межгосударственных переговорах: сторона жениха, сторона невесты, сначала угощала одна сторона, потом другая и т.д. В наше время никого особо приглашать и уговаривать прийти не надо, все любят поесть и попить, веселье набирало темп.

Вдруг я почувствовал, будто меня буквально сверлят два острых глаза из рядов жениха. Свадьба есть свадьба, не принято открыто разглядывать гостей, с давних пор заведено уважать новую родню, но хочется поскорее узнать, кто же это проявляет повышенный интерес к моей персоне. Надеваю очки и, не спеша, всматриваюсь. Ба! Да это же собственной персоной сам Григорий Чоодуевич Ширшин! Первый коммунист Тувы. Разумеется, не по хронологии событий, а по занимаемой долгое время должности: бывший первый секретарь бывшего Тувинского обкома бывшей КПСС.

В перерыве он прямиком устремился ко мне.

– Очень рад, Хеймер Опан-оолович, – сказал он, по обыкновению искаженно и насмешливо величая меня, – что мы породнились! Вот и хорошо, поздравляю вас!

– Я тоже поздравляю вас, Григорий Чоодуевич!

– Ах, зачем так официально! – небрежно сказал он, хотя по виду ясно было, что очень доволен таким отношением к себе. – Не надо этикетов, поговорим просто, как родня.

Видимо, разгоряченный бывший обкомовский секретарь решил во что бы то ни стало завладеть вниманием масс и как бы ненароком задеть меня своим пренебрежением, на полуслове оставил меня и побежал к микрофону. Его заметили, ему дали "зеленый свет", и он запел по-монгольски. Его талант сразу оценили, пел он неплохо. Пел и переводил, пел и переводил. Но людей потянуло к столам, и он, бросив микрофон, последовал примеру масс, потянувшись за своей стопочкой.

– А помнишь ли ты, Хеймер Опан-оолович, – снова появился он передо мной, заговорив фамильярным тоном рядового обывателя "кызыльского Шанхая", – как я тебя поддерживал?

– Чего не было, того не было, – открыто сказал я.

– Как?! – артистично удивился он. – Вспомни, я же тебя всегда поддерживал!

– Поддержи вы меня хоть немножко, я бы давно стал академиком! – ответил я.

– Когда я помешал тебе? Приведи хотя бы один пример.

– Вы вычеркнули мою фамилию из списка кандидатов в депутаты Верховного Совета республики.

– А кто сказал?

Нас уже обступили люди, свидетелей стало много, и мне пришлось напомнить конкретный случай и назвать конкретного человека, бывшего секретаря Президиума ВС.

– Ээ, ты еще злопамятен! – пригрозил пальцем Ширшин. – Это было один раз. Вначале.

Люди все поняли, разошлись, и мы с Ширшиным пошли каждый к своему столу.

А ведь мы довольно близки были в начале жизненного пути. Мы одинаково горячо мечтали о научных открытиях, о серьезных делах. Он был первым секретарем Кызылского горкома ВЛКСМ, а я – членом горкома, встречались и говорили довольно часто. Кроме того, он был студентом-заочником вуза, завершал высшее образование, а я преподавал математику. Может быть, эта небольшая разница в наших образовательных темпах и сыграла злую шутку, подкравшись змейкой зависти к его душе и подсознательно запрограммировав его настороженное отношение ко мне наперед на многие годы. Да, в начале жизненного пути мы шли рядышком. Где разошлись наши юношеские мечты? Когда мы пошли в разные стороны?

Думаю, это произошло в начале шестидесятых. Однажды после бюро в его кабинете оказались трое: журналист Светлана Козлова, член горкома, Г.Ч.Ширшин и я. У хозяина кабинета было значительное выражение лица, мы ждали, что он скажет, но он не торопился,и наша соратница стала собираться домой, к своим малолетним детям.

– Света, ты не посидишь с нами? – спросил Гриша.

– А что?

– Да так, – неопределенно промямлил Гриша, давая понять, что уже раздумал сообщать что-то сверхсекретное, «за семью печатями».

Света ушла. У Гриши переменилось настроение.

– Что бы ты сказал, Хеймер Опан-оолович, – уже суше и поофициальней спросил он, – если бы я тебя порекомендовал на свою должность?

– А ты куда?

– Значит повыше, если могу кого-то рекомендовать, – отрезал он.

– Что Вы?! Разве можно?! – удивился я, мгновенно перестроившись на «Вы». – Я хотел бы всерьез заняться наукой.

– Что же вы, ребята? Я один буду давить на массы что ли? – искренне удивился он, тут же посерьезнев, переменившись в лице. – Отгородились от меня! Один в подручные, другой в попутчики, третий... Да кто же вы, в конце концов?

Г.Ч. Ширшин махнул рукой, замолк. Больше никогда по-доброму со мной уже не говорил, я не подозревал, что власть в его лице вынесла мне уже приговор, что уже занесла в черный список тех, кто не с ними, кто не запевала в огромной империи привелигированных.

Однажды я был в командировке в Москве, встретил своего друга-казаха, я уже был ректором Кызылского государственного педагогического института, а он – депутатом Верховного Совета Казахской ССР. Разговорились, он повел меня в депутатскую комнату аэропорта "Домодедово". Обедали, ведя разговор.

В этот же день улетал в Алма-Ату Д.А.Кунаев, первый коммунист Казахстана, член Политбюро ЦК КПСС, депутат и т.д. и т.п. Объявили его отлет, казахи пошли его провожать, я пошел с ними. Узнав, что провожает его также тувинец, он повернулся ко мне лицом, пожал руку и задал несколько коротких вопросов.

Мы опять вернулись в депутатскую. Вижу, у буфета вдруг появился Г.Ч. Ширшин. Встаю, иду к нему, на ходу готовясь доложить, зачем я здесь, что решал, чего добился. Поздоровался он со мной кивком головы, повернулся, пошел к депутатскому киоску за покупками. Теперь уже подходить к нему стало неудобно.

– Как же так?! – недоумевали казахи. – Великий Кунаев тебе руку жал, разговаривал, а какой-то князек тобой пренебрег.

Через несколько дней после этого Ширшин зачеркнул мою фамилию в списке, говорят, нервничал так, что поломал графит карандаша...

(Продолжение в следующем номере.)

Последняя турнирная партия Хеймер-оола Ондара

0:1 Ондар-Капер

Москва, 2002, Аэрофлот

I.e4g6 2. d4 Cg7 3. КсЗ d6 4. СеЗ Ксб 5. Фd2 е5 6. d5 Kce7 7. Kge2 f5 8.f3 f4 9. Cf2 g5 10. o-o-o Kf6 11. Kpbl g4 12. Kcl h5?! Здесь черные ошибаются. После спокойного: 12... 0-0/? Они стояли на равенство.

13.Се2 аб 14. Kd3 Ch6 15. Фе1 Kg6 16.g3 gf 17.Cf3 Cg4 18. Фе2 Фd7 19Лhg1 o-o-o Итак, король рокировался на ферзевый фланг, куда направлены силовые линии фигур белых!

20.КЬ4! С ужасной угрозой Ка6!

20... а5 см. диаграмма

21. Ксб!! Сf3 22. Фb5 Фh7 немедленно проигрываю: 22…Фh3 23. Ка7 Крb8 24.Фа5 Kd7 25.Kab5 +–

23.Ка5 b6 На 23.с6?! dс 24. вс Фс6, Фа6

24.Кс4 Ке4 25.Ке4 Се4 26. Сb6! Оставляя ферзя с конем, наиболее эффективных в атаке!

26... cb 27.Кb6 Крb8 (Крв7) 28.Kd7 с неизбежным матом.

Это была последняя турнирная партия Хеймер-оола Опановича в холодной февральской Москве и в его шахматной жизни. Завершающую победу ему принесли кони – образы тувинских скакунов. Почему-то слышится мелодия и слова песни Владимира Высоцкого: «Чуть помедленнее, кони! Чуть помедленнее!»

Из сборника «Сборник 100 шахматных партий эксчемпиона Республики Тыва Х. О. Ондара» (с комментариями Н. П. Шишигина), выпущенного Николаем Шишигиным в 2002 году как дань памяти другу.

Хеймер-оол Ондар