«НЕ ОСТАВИТЬ ПОСЛЕ СЕБЯ ВЫЖЖЕННУЮ СТЕПЬ»
Поколение моих бабушек и дедушек для меня всегда было окутано ореолом исторической значимости. В их памяти – почти столетняя история Тувы, насыщенная событиями. Они стали свидетелями и участниками исторических перемен. Это они переходили на осёдлый образ жизни, видели, как в тувинских степях вырастали посёлки и города. Пережили чёрныевремена политических репрессий. Рвались добровольцами на войну, а потом стали гражданами Советского Союза. Из их рассказов, воспоминаний составляется мозаика тувинской истории…
Ирисинмаа Норбуевна и Соян Кунуяевич Кадып-оол живут на границе с Монголией, в сумоне Ак-Эрик Тес-Хемского кожууна. И ему, и ей – за семьдесят, но они не переезжают в деревню, говорят, что без скота им будет скучно: «нечего делать». Всю жизнь они трудились, о чём свидетельствуют заслуженные награды. Ирисинмаа Норбуевна – ветеран труда. А Соян Кунуяевич награждён медалью «За доблестный труд».
Летние стоянки акэрикцев расположены на берегу озера Шара-Нур. Если смотреть с перевала, то кажется, что перед тобой – огромный драгоценный камень небесной чистоты в золотой оправе. «Оправа» – чистые пески с мелкими ракушками: здесь когда-то, в незапамятные времена, было дно древнего моря…
А НАУТРО ПРИШЛОСЬ САПОГИ ВОЗВРАЩАТЬ…
Соян Кунуяевич: Моё детство не было безоблачным: отца задержали по
подозрению в японском шпионаже в 1941 году, конфисковали весь скот, имущество. Я, ребёнок, спрятал уздечку между аптара (прим.: между сундуками), но её всё равно нашли, отобрали. А уздечка красивая была, серебряная. Отец так и не вернулся – умер в тюрьме. «Сын контры» – как приговор. Косые взгляды, унижения… Страшное время было. В 1943 году мне всё-таки разрешили учиться в школе.Учился в Берт-Даге, окончил четыре класса. Благодаря этим четырём классам кем только я не работал за свою жизнь: чабаном, продавцом, бухгалтером, приёмщиком в заготовительной конторе.
Поженились мы с Ирисинмой Норбуевной в 1948 году, 9 мая. Мне 19 лет было, невеста на год младше. У друга на свадьбу попросил новые хромовые сапоги. Покрасоваться хотел. А наутро пришлось сапоги возвращать...
Получили отару от ТОЖЗЕМа, по-тувински МЧАЭ – товарищеского общества животноводов и земледельцев. А дело было зимой, пришлось нам с женой вдвоём снежные кошары для овец ставить – стены из снега нагребать, от ветра они хорошим укрытием были. Два года мы зимовали на стоянке в горах Агар. Работали бесплатно.
Отару мы сдали в начале 1951 года. Тогда как раз был введён в строй оросительный канал на Доозунуге, начали сеять пшеницу. Стал я учётчиком сразу пяти колхозов Эрзина и Тес-Хема, в день по одному колхозу проверял.
ЗА СПИРТОМ ХОДИЛИ С ЧАЙНИКОМ
– А продавцом когда вы успели поработать, Соян Кунуяевич? Товары откуда завозили? Дефицитные были товары?
–«В магазине я работал в 1952 году. Его построили в 1949 году – первое здание в деревне, а жили все в юртах. Я стал первым продавцом из местных, до меня всё приезжие работали: Сиянбиль Дондук из Самагалтая, молодой парень был из Оо-Шынаа – Дорбет-оол. С товарами хлопот не было. Тогда, помню, расхватывали китайские вещи – костюмы, платья, одеяла.
– И в те годы китайскими товарами торговали?!
–Это сегодня китайские вещи, купленные в Эрзине, расползаются на второй день. А тогда они были очень качественными. Стоили и не дорого, и не дёшево: 40 – 50 рублей за костюм, например. Магазин смешанным был – и продукты, и одежду – всё в одном месте продавали. Растительное масло в бочках завозили, в таких же двухсотлитровых бочках и спирт привозили. Из соображений
безопасности, наверное – огнеопасно всё-таки – ставили эту бочку со спиртом на окраине деревни. Понадобится кому-нибудь: сходишь к бочке, нальёшь в пиалу или в чайник. Но спирт редко кто брал. Это сейчас сразуунесли бы вместе с бочкой. Другое дело – керосин, который называли горючей водой. Была бы посуда – хоть сколько бы покупали. Да беда – не было тогда ни канистр, ни фляг, ни бутылок из-под «колы». А керосин в хозяйстве никогда лишним не был – электричества не было, только керосиновые лампы».
Ирисинмаа Норбуевна: А ещё раньше были «дерги-садыг» – магазины в аалах, прямо на чабанских стоянках. Муку нам по норме продавали – небольшой мешочек на месяц. Её берегли, в гости соберёшься, напечёшь лепёшек на топлёном масле – гостинцы. В «дерги-садыг» ездили с барашками, если акша не было. Обменивали скот на табак, чай. Из Китая привозили плиточный чай, завёрнутый в тростник. Охотно покупали далембу – плотную ткань на тоны. Сахар в коробочках продавали – не песок, а целые сахарные головы – даш-чигир. Хранили его в аптара и изредка раздавали ребятне как сладость.
А тарак (прим.: кисломолочный напиток) мы пили с солодковым корнем. Дети особенно любили солодку. Весной наберём, насушим. В песчаной почве солодковые корни слабо держатся, выдёргивать их легко. Пасёшь овец и наберёшь солодки за день, опоясаешься длинными корнями. Наверное, поэтому не простужались, не кашляли. Облепиху тоже очень любили. На Дугае её много было. Помню, дед был – так он из облепихи араку гнал.
СТАЛИН УМЕР. ДАВАЙТЕ ХОТЬ НЕМНОГО ПОПЛАЧЕМ
– Как вы стали бухгалтером с четырьмя классами образования? Сейчас такое невозможно...
– В пятьдесят втором году поехал на годичные курсы бухгалтеров в Туран. В пятьдесят третьем, когда Сталин умер, мы как раз учились. Директор – лысый такой старичок был – вдруг прибегает и, рыдая, говорит: «Умер, умер!». Что тут началось! Нас, тувинцев, было восемь человек из тридцати. Остальные все – русские. И вот давай они плакать, горевать. А нам-то что – стоим себе, смотрим. Среди нас был один партийный – Сат Шыгжавыр, ему сейчас было бы немногим за восемьдесят. Он и говорит нам: «Ой, парни, как-то неудобно – русские друзья плачут, а мы – нет. Давайте хоть немного поплачем».
Приехал после окончания курсов домой, работы по специальности не нашлось. И устроился я на стройку – деревня-то тогда только строилась. Столярничал до пятьдесят шестого, когда председателем нашего колхоза имени Сталина стал Чадамба Хурен-оолович Ооржак. Он меня сразу главным бухгалтером назначил.Руководство было – председатель, главный бухгалтер да кассир. Колхоз при нас миллионером стал, рассчитались с долгами по зарплате за несколько лет. Интересное, кипучее время было. Тогда жеколхоз участвовал во Всесоюзной сельскохозяйственнойвыставке в Москве, получил серебряные медали.Ездили тогда в Москву передовики Мандаа Соян и Манзай Соян.
– На чём в то время колхоз зарабатывал?
Соян Кунуяевич: Тогда у каждого хозяйства был план: по мясу, шерсти. План мы выполняли. Да колхоз ещё пшеницу государству сдавал.
– Как сына «контра» в колхоз взяли?
– Колхозником я стал в пятидесятом году, когда колхоз только основали. Принимали не каждого: заявление подаёшь, а там уже и обсуждали, и критиковали. Не принимали тех, у кого в роду были ламы, баи, родственники-«контры». Моё заявление три дня обсуждали и решили-таки принять.
До основания колхоза, в 1933 году, в Ак-Эрике былообразовано первое коллективное хозяйство по разведению лошадей. А табун племенной был тогда в тысячу голов.
– Сейчас кажется, что кочевать со стоянку на стоянку было очень хлопотно: грузовиков ведь тогда не было...
– А никаких трудностей не было. Кочевали на верблю
дах. Тогда у каждого были личные верблюды. У нас их около тридцати было, восемь из них пришлось отдать, когда в колхоз вступали.
Овец было около четырёхсот. Зимой кошару для ягнят не строили, весь молодняк до тепла держали в юрте. Сами в юрте на небольшом свободном «островке» жили. А когда колхозниками стали, то, как требовали даргалары, оставили у себя только двух коров, 20 овец да одну лошадь. Даже кобылу не разрешили у себя оставить. Коровы отелятся, телята на следующий год подрастут и – конфискация, лишнее, значит, добро появилось.
НА ИГИЛЕ ИГРАЛ ТАК, ЧТО ЛЮДИ ПЛАКАЛИ
– Как свободное время раньше проводили? Ни телевизоров, ни электричества не было тогда…
Ирисинмаа Норбуевна: И сейчас не скажешь, что свободное время есть, жизнь на чабанской стоянке такая – с утра до ночи в хлопотах. Раньше по вечерам слушали сказки.
Когда мы только поженились, в нашей юрте, в Шара-Нуре, часто гостил слепой игилчи (прим.: музыкант, играющий на тувинском национальном музыкальном инструменте игиле). Звали его Кочуга Оюн.Тогда он мне казался очень старым. А сейчас думаю, что не больше пятидесяти лет ему было в то время. Он по всему Шара-Нуру ходил пешком, один. Сделает несколько шагов, остановится и прислушается: собаки где лают, откуда шум доносится – в той стороне и аал. В аале в это время старались пошуметь чем-нибудь, чтобы он услышал и пришёл.
Он всегда носил с собой игил – старый, потемневший от времени и в свободные минуты всегда наигрывал мелодию. Взрослые собирались, приходили в юрту, где он остановился, чтобы послушать его игру.
Соян Кунуяевич: В игре на игиле ему не было равных. Он и не пел ведь, а только играл. В точности воспроизводил все звуки природы – завывание ветра, стон бури, журчание реки, подражал голосам птиц, животных, ржаниюлошадей. Иногда мелодия была такой печальной, что взрослые плакали. Может, игил его звучал печально от грустных воспоминаний? Говорили, что родился Оюн Кочуга на Хаан-Когее, в молодости жил в местечке Белдир-Арыг. Семья у него была: жена, дочь. Ослеп, и никого у человека не осталось, родственники отвернулись».
Ирисинмаа Норбуевна: Дед Кочуга, хоть и не видел ничего, но всегда следил за собой: одежда чистая, немятая, подтянутый.
В какую юрту он ни придёт, всегда старался помочь по хозяйству. Сколько я его ни отговаривала, всё равно он брался за работу.Арбай (прим.: ячмень) на заправку супа толок в ступе каждый день. Как слепой попадал шанмыыром (прим.: пестиком) точно в ступу? И сильный ведь был. Мигом перетолчёт.
Соян Кунуяевич: А уж когда скот помогал загонять, то смех и грех был. Овец не в ту сторонугонит. А делать замечание старшему неудобно. Так и загоняли – в два раза дольше, чем обычно. Зато после завершения вечерней работы нас ждал настоящий подарок – его музыка.
– Говорят, что раньше в Туве водилось очень много дзэренов – чээрен (прим.: небольшая антилопа)?
Ирисинмаа Норбуевна: Красивые животные были, не пугливые. Отару пасёшь, мне лет тогда 11 – 12 было, а рядом – стадо чээренов голов в 150-200 пасётся. Много их было в наших степях. Чабаны иногда отстреливали их, и то только осенью, когда детёныши подрастут– говорили, что пастбища вытаптывали. Но потом, при Тока, перебили всех. Охотиться даргалары приезжали и на легковушках, и на грузовиках, был и сам Тока. Туши грудами наваливали. Остатки стад ушли в монгольские степи. Говорят, что там они сохранились до сих пор.
КАК РАДИОПРИЁМНИКИ «УШЛИ» В МОНГОЛИЮ
– С монголами отношения какими были?
Ирисинмаа Норбуевна: С монголами жили дружно, были добрыми соседями. На реке Нарын наши летние стоянки были рядом. От тувинского аала до монгольского – рукой подать, метров 50. Дети вместе скот пасли,играли, а если заигрывались допоздна, то оставались на ночь у соседей.
Соян Кунуяевич: О скотокрадстве и не слышали. Если скот чей отобьётся от стада, отстанет, то пригоняли хозяевам. Монгольские верблюды до недавних пор переходили границу, приходили к озёрам – прохладиться в жаркие дни. И ни у кого тёмных мыслей не возникало.
Я
удивлялся любознательности монгольских друзей, их жадности до всего нового. Как-то руководство решило культурный уровень своих чабанов повысить. Привезли радиоприёмники, каждому дали под аванс.Через два месяца ни в одной тувинской юрте приёмников не осталось – все «перекочевали» на другую сторону границы, к монголам. И часы наручные у монголов тогда можно было очень выгодно обменять. За старые часы с потёртым ремешком монголы давали яловую корову.
Пограничную заставу в Ак-Эрике (прим.: «Шара-Сур») построили в сороковых годах. Но раньше, в тридцатых, тувинские пограничники стояли в горах Хаан-Когей. Позже Тока отдал эту территорию монголам.
Ирисинмаа Норбуевна: А земли богатые были. Чайлаги (прим.: летние стоянки) тувинцев располагались на Хаан-Когее, а зимовали вокруг озёр Шара-Нуур, Торе-Холь, который ещё называли Алдын-Холь – золотым озером. Но я уже не застала эти времена и на Когее ни разу не была. А бабушка моя ездила туда частенько, привозила клубни саранки (прим.: сарана – дикорастущая лилия со съедобными корнями), по-тувински – ай, ещё бес привозила – тоже клубни, их в молоке отваривали или сушили.
ЖЕНЩИНЫ РАБОТАЛИ И НА ПЕРЕПРАВЕ, И НА СТРОЙКЕ
– А вы учились в школе?
Ирисинмаа Норбуевна: У меня бабушки были. Одной – за девяносто, а её дочери – семьдесят. Они меня в школу не хотели отпускать – шить заставляли. Я к тринадцати годам умела всю одежду шить: тоны разные – летние терлик-тон, зимние – дуктуг-тон из шкур. Но летом бегала в «чайлаг школазы» – школу на летней стоянке. Учителя кочевали по аалам, уроки проводили, каждому ученику по тетрадке раздавали.А в деревне, в Ак-Эрике, школу только в 1951 году построили. Сын наш старший в том году родился. Строительство тогда было нелёгким делом. Автомашина была единственная – грузовик. Брёвна привозили с перевала Калдак-Хамар за Самагалтаем – это километров 50 с лишним, летом возили на телегах, зимой – на санях.
Соян Кунуяевич: Целый день уходил на путь в одну сторону, а возили по одному бревну. Поневоле затоскуешь от такой работы.
Ирисинмаа Норбуевна: Брёвна подвозили до реки Тес. На переправе работали одни женщины. Да и какая переправа: свяжем плоты из брёвен и сплавляемся по реке. Страшно. Так школу и построили. А дома строили саманные – из глины. Строителями были женщины, только десятники – мужики. Они показывали где, каких размеров дом строить. Говорили, что они специально обучались этому где-то. У каждой из нас была дневная норма. Один дом строили вчетвером. Сначала копали глину, потом на току заготавливали смесь – в глину добавляли песок, конский навоз и пускали лошадей, которые утаптывали всё это. Затем разливали заготовку по формам вроде кирпичных, только побольше, выкладывали на чисто подметённую землю и оставляли сушиться. Дома небольшие были, двухкомнатные, но тёплые. Рамы для окон привозили готовые, деревянные.
НОВОРОЖДЁННОМУ ДАРИЛИ ПОЯС ОТ БРЮК
Ирисинмаа Норбуевна: В пятьдесят третьем, когда урожай такой богатый уродился, что колосья от тяжести склонялись, работали с шести утра до шести вечера. Был только один комбайн, косили больше на конных косилках. Лошадей за узду вели, поле широкое – конца-краю не видать. А его из одного конца в другой проходили. Отдыхали только тогда, когда лошадей поили в Тес-Хеме. Детей даже толком покормить не успевали, оставляли их в специальнойюрте-яслях возледамбы, за ними присматривали две женщины. После родов окрепнуть толком не давали – на работу пора. Рожали в юртах в основном. Ведь больница в райцентре Самагалтае была, а транспорта никакого. Разве роженицуверхом отправишь в такую даль?
Ох, и много было всяких обычаев, касающихся рождения и воспитания ребёнка. Нынешние мамы и не смогли бы воспитать детей по старым обычаям – запретов, требований слишком много было. Нельзя ребёнка укладывать спать при «красном солнце» – во время заката; нельзя на ночь развешивать сушиться детскую одежду, пелёночки – злой дух может прийти.Ночью детей на улицу старались не выводить, а если надобность была, так обязательно нос ребёнка сажей из-под котла намазывали – обманывали нечистую силу.
Если мужчины случайно заедут в аал, где женщина рожает, они обязательно дожидались рождения ребёнка и дарили новорождённому пояс от брюк. Пояса тонкие, кожаные были. Ими колыбельку детскую завязывали.
Новорождённого купали в особой ванночке: в воду добавляли молотый артыш, каменную соль, красную, соль, отвар зелёного чая, нежирный бульон из баранины. Это помогает ребёнку быстрее окрепнуть, вырасти здоровым, на коже никаких болячек не бывает. Я и внуков, и правнуков новорождённых в такой ванне купала.
МЫ УЕХАЛИ ИЗ ДЕРЕВНИ, А ТОПОЛЯ НАШИ ВЫСОХЛИ
– Когда вы решили переехать из деревни?
ИрисинмааНорбуевна: Лет семнадцать назад. Сначала мы проводили только лето на чабанской стоянке, а зимой возвращались в деревню. Потом сыновья неподалёку от деревни построили зимнюю стоянку с домом, коровником, тёплыми кошарами для овец. С тех пор и кочуем: зимовье, чазаг, чайлаг, кузег (прим.: сезонные стоянки – весенняя, летняя, осенняя).
Соян Кунуяевич. «К тому времени мы уже были пенсионерами. Я вышел на пенсию, когда работал в заготконторе. А бабушка тогда отвечала за один из деревенских колодцев. Колодцы в деревнях – в небольших домиках, работают на электричестве. А деревня наша – Ак-Эрик – стоит в степи, редко какая зелень порадует глаз.Вот и посадили мы с женой около двадцати тоненьких тополей – почти прутиков – возле колодца, чтобы воды всегда было в достатке. Они уже прижились, стали молодыми деревцами. Но… мы выбрали кочевую жизнь, уехали из деревни, а тополя наши высохли. Теперь на их месте – лишь белая пыль да грязь в дождливую погоду.
Жизнь пролетает быстро, в мгновенье ока. Кажется, что ещё вчера сам бегал босоногим мальчишкой. А сейчас уже и внуки выросли, и правнуки подрастают. Старший правнук Самба – девять лет ему – весь в меня. Сядут в юрте вместе – он да племянники мои – смотришь на них, удивляешься: до чего похожи. Приезжают детишки –сердце радуется. Ради них и живём. Главное, наверное, прожить жизнь так, чтобы после тебя не осталась выжженная степь. И дети мне кажутся зелёными ростками, молодыми побегами нас самих».
Фото автора и
из архива семьи Кадып-оол.
Фото:
1. Ирисинмаа Норбуевна и Соян Кунуяевич. Конец 80-х годов.
2. Ирисинмаа и Соян Кадып-оол на своей зимней стоянке в степях Агара. 1996 год.
3. Ирисинмаа Норбуевна (справа) с сестрой Анай. 70-е годы.
4. Фото на память с односельчанами. Крайняя справа – Ирисинмаа Норбуевна с младшим сыном на руках. 1953 год.
5. Помощники чабана: лошадь и собака. 1996 год.
6. С правнуками на чайлаге. Шара-Нур, 2001 год.
7. Ирисинмаа Норбуевна с внуком Огоньком (справа) и правнуком Самба (слева).