НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА
Они нашли друг друга через пятьдесят лет. Одноклассники из послевоенного Ленинграда: москвич Валерий Таралов, полковник ФСБ в отставке, и Борис Калиновский, живущий в Кызыле, в доме-интернате для ветеранов – житель блокадного Ленинграда, бывший «забайкальский комсомолец», статья 93 Уголовного кодекса РСФСР, участник тувинской «комсомольско-молодежной стройки» Нового Шагонара.
В разные стороны ушли их судьбы-дороги, но и сегодня Валерий Александрович называет своего школьного товарища «наш Борис», «Боря», а Борис Стефанович, глядя на присланное другом фото, вздыхает радостно: «Ой, Валерка…» Борис Стефанович любит смотреть телепередачу «Жди меня», его трогают душевные истории людей, спустя многие годы нашедших друг друга благодаря авторам передачи. Он тоже нашелся.
Только однокласснику Валере не пришлось писать на первый телеканал. Он обратился в газету «Центр Азии».
«К вам обращается Таралов Валерий Александрович, житель г. Москвы. Мне 63 года. У меня к вам просьба. Я разыскиваю своих одноклассников, с которыми вместе учился в Ленинграде. Это было почти полвека назад. Многих уже нашел и, приехав в Ленинград в отпуск, с ними встретился. К поиску подключились и другие одноклассники. Но одного из своих товарищей по школе мы так и не нашли. А очень хотелось бы. И вот во время путешествия по Интернету я наткнулся на небольшую заметку о проекте «Мы – дети войны и Победы», который проводился вашей редакцией в 2005 году. В ней я нашел список ветеранов, подписанных на газету «Центр Азии». Там среди блокадников Ленинграда увидел знакомую фамилию – Калиновский Борис Стефанович. Конечно, это может быть и однофамилец. Если вы согласитесь найти Бориса, то для уверенности в том, что это именно он, сообщаю отличительные черты нашего Бориса: в юности у него были огненно-рыжие волосы. Он высокого роста, более 185 сантиметров. Учился в ленинградской школе № 4 на Васильевском острове. Служил в отдельной роте почетного караула в Москве…»
Это письмо-просьба помочь в поисках пришло в редакцию по электронной почте в январе 2006 года. Не откликнуться было просто невозможно. Подключилась к поискам: звонки, запросы. И, наконец, удача: Борис Калиновский нашелся!
Не в Шагонаре, где он жил много лет и где я начала искать его, а совсем рядом – в Кызыле, в доме-интернате для престарелых и инвалидов, где он стал жить несколько дней назад. Еду туда. Везу письмо школьного друга и школьные фотографии, тоже полученные по электронке от обрадованного Валерия Таралова, выславшего их сразу, как только я сообщила, что адрес их Бориса, наконец-то, выяснен.
Очень высокий, выделяющийся среди остальных обитателей этого дома человек, только уже не рыжеволосый, с седой бородой, крайне взволнован. Для него эта весточка – неожиданный подарок судьбы. Особенно ценный как раз тогда, когда жизнь, казалось, окончательно и бесповоротно загнала в тупик, для отвода глаз украшенный бодреньким плакатом над входом: «Наш дом – одна семья!»
Он долго рассматривает фотографии из своего прошлого: «Ох, какие мы были…» Читает и перечитывает строки письма:
«Помнишь ли ты, Боря, своих друзей-одноклассников?! Давай вспоминай… 50-е годы прошлого столетия. Ленинград. Васильевский остров. 22 линия. Школа № 4. Классный руководитель – Дина Григорьевна. И ее ученики – Борис Калиновский (он же – Боб), Валера Полевой, Валера Таралов, Володя Савиных, Миша Капцан, Валя Ильина и … все остальные! Помнишь ли ты, как мы с тобой собирали таймерную резиномоторную модель самолета и потом испытывали ее вечером в нашем дворе? Что с ней случилось, ты знаешь. А помнишь ли ты, как мы с тобой исполняли дуэтом на школьном концерте шуточное попурри Аркадия Райкина и выиграли конкурс, получив приз? Посмотри на фотографии, где ты показываешь класс в толкании ядра и прыжках в высоту. Правда, в прыжках ты тогда проиграл Полевому. Обращаясь к памяти тех лет, я вспоминаю чаще всех тебя, Полевого, Герасимова и Басина (он же – Барсик). Вспоминаю, как ты прекрасно ораторствовал по любому поводу, да так, что при этом прах Цицерона шевелился аж на пять миллиметров».
Борис Стефанович читает и все еще не может поверить: здесь, где от родных-то весточки ждут не дождутся, ему приносят письмо из полувекового прошлого, от школьных друзей! Они нашли его там, где уже никто никого не ищет.
«Ребята… Валера Таралов… Конечно, это все затеял Валерка. Он и тогда всех сплачивал, никогда не был один, был душой класса!» – он бережно складывает письмо, чтобы уже одному, в тишине, вновь и вновь перечитывать его.
Ночью в своей маленькой казенной, но зато отдельной комнате, выделенной ему в доме-интернате, как блокаднику Ленинграда, награжденному знаком «Житель блокадного Ленинграда» и медалью «60 лет Победы», он долго не может заснуть. Вспоминает.
СПАСЕННЫЙ МАТЕРЬЮ И БАБУШКОЙ
Борис родился 12 ноября 1940 года в Ленинграде. Когда началась война, ему было восемь месяцев. Веселый, бодрый, крупный малыш. Уже на десятом месяце стал делать первые шаги. А потом слег. Потому что началась блокада – голод и холод.
Они лежали на кровати втроем: пятилетняя сестра Ниночка, бабушка и он, годовалый. Он – посередине, сестра и бабушка – по краям, пытаясь согреть малыша своими телами. Приходила с работы мама: во время войны она из нормировщиц Балтийского судостроительного завода перевелась в сварщицы, ремонтировала баржи для Дороги жизни. Мама приносила им хлеб, а иногда – что-то похожее на горсточку каши из похлебки, которую рабочим выдавали в стационаре при заводе. Выносить запрещалось, есть полагалось тут же: горячее питание – только для рабочих, чтобы сохраняли силы.
Но женщины все равно умудрялись, отпив из мисок, прятать крохи гущи в тряпочках за пазухой. Несли детям, тем самым спасая их от смерти от истощения. Несла Мария Ивановна домой и свой хлеб: блокадная рабочая норма – 450 граммов, а в самые тяжелые дни – только 250 – и спасла детей. Служащим, детям и старикам-иждивенцам в те страшные зимние дни полагалось вдвое меньше – только 125 граммов.
И еще, считает Борис, их спасла бабушка. «Мама придет – мы лежим, встать не можем. Она хлеб бабушке даст, чтобы на всех поделила, и снова на работу бредет, а стоит ей уйти, бабушка этот хлеб нам сует, сама не ест. Она уже в сорок третьем умерла. От истощения. Уморила себя. Я-то самые страшные блокадные дни не помню, только по рассказам сестры. А вот сорок пятый год уже помню, особенно один день врезался в память: мы с сестренкой часто вспоминали его. Вечер, буржуйка. Мы топим ее, на буржуйке варится пшенная каша. Ждем маму, она должна прийти с работы. Слышим шаги. Ниночка сразу снимает кашу, достает подсолнечное масло, наливает по капелькам, размешивает, раскладывает по тарелкам. Сейчас мы накормим уставшую маму, у нас целый пир: каша, да еще с маслом!»
В ШКОЛУ – НА СПИНЕ ДРУГА
А 9 мая 1945 года врезалось в память пятилетнего Бори на всю жизнь.
«Прекрасно помню День победы. У нас такая черная тарелка висела: слушали сводки с фронта. И вдруг – Победа! Все на улицу высыпали – огромное количество людей. Обнимаются, плачут. Увидят военного – окружат, качают его, целуют. Потом столы появились прямо во дворах, все несли, кто что мог. И в нашем дворе стол накрыли – мы на Васильевском острове жили, дом 62-Б, квартира 108. Знаете, что еще помню: между домами были газоны. И все они были перекопаны: жильцы сажали там картошку. Глазки картофельные выковыривали, чтоб из одной картофелины несколько кустов выросло, проращивали и сажали. И мы тоже так делали.
Долгое время, даже после войны, мы картошку варили только в мундире – в целях экономии. И знаете, эту военную картошку никто друг у друга не воровал, не выкапывал. Не то, что сейчас: что ни посадят на дачах-огородах, все выкопают, если не караулить».
И еще хорошо помнит он, как ждал отца. Отец, инженер Балтийского судостроительного ушел в первые дни добровольцем с ополчением завода. Пропал без вести, еще в сорок первом. Мама долго не говорила детям об этом. Надеялась. Долго после Дня победы маленький Боря, завидев на улице военного высокого роста – таким был отец – бежал следом. Заглядывал в глаза и с надеждой спрашивал: «Вы не мой папа?» Потом заглядывать в глаза и спрашивать перестал. Понял: отец не вернется.
А ВЫ НЕ МОЙ ПАПА?
Они все были с одной судьбой – послевоенные мальчишки. В их четвертой василеостровской школе у большинства не было отцов. Хотя рядом с домом были две семилетки: мужская и женская (с 1 сентября 1943 года мальчиков и девочек снова, как до революции, стали обучать отдельно), мама сразу определила Нину и Борю в десятилетки, с прицелом в институт: «Я слово дала отцу, что дам вам образование». Своего дворового друга, с которым блокаду в одном подъезде пережили, Боря долго провожал в школу и носил на спине. Трудно выходил тот из пережитого в блокаду.
«Мы на третьем этаже жили, а Володька Пономаренко – этажом выше. Он полиомиелит перенес, операции, больницы, потихоньку стал на костылях ходить, потом с палочкой. Лифт не работает, по лестнице он спуститься сам не может. Я перед школой – к нему. Беру портфель, несу на улицу, нам Колька-Карандашик, тоже из нашего подъезда, уже ждет, портфель перехватывает. Я Вовку на спину – и вниз. До школы медленно идем, до класса Володьку провожу – он в параллельном учился – мальчишки же носятся, могут его сбить нечаянно, надо следить. А потом он поправился, уже и на велосипеде ездил, и танцевал».
Борис Стефанович с особой теплотой вспоминает свой класс и смешные истории, которые с ними приключались. Особым шоком для мальчишек, когда в 1955 году восьмой перешли, стало известие о том, что будут они теперь учиться совместно с девочками – эксперимент с раздельным обучением к тому времени был признан неудачным.
«Первого сентября приходим в класс, ждем: что же будет? Не по себе нам как-то. Тут девчонки толпой заходят, тоже решили вместе собраться, чтобы не так страшно было. Мы так оторопели… И скорей задние парты занимать. Девочки сели впереди. Заходит учитель: «Вы это почему так сели?» И всех нас с девчонками посадил. Меня – со Светкой Бютнер. Я ее знал, мы в одном доме жили. Но отодвинулись на разные концы парты, сидим в напряжении, даже не смотрим друг на друга. Потом, конечно, привыкли, очень дружным стал наш класс».
СПОРТСМЕН – СТИЛЯГА
С улыбкой вспоминает Борис Калиновский, как они с Валерой Тараловым, уже старшеклассниками, решили наповал сразить одноклассниц своими прическами. Собирались на школьный вечер и решили сделать на головах модные коки. Очень старались, долго нагретой вилкой взбивали друг у друга волосы. Только не пустили Боба, как звали его друзья, с Валеркой их на вечер, сказали: с такими прическами стиляжными – нельзя.
Тогда как раз борьба шла со «стилягами» – молодыми людьми, танцующими «буги-вуги», носящими узкие брюки, яркую одежду и набриолиненные прически. Дружинники могли прямо на улице парней в узких брюках задержать и разрезать брючины вдоль. Так и не удалось им сразить девчат наповал. Пришлось «стилягам» идти домой – головы мыть.
В классе Борис считался главным спортсменом: ребята на все соревнования ходили за него болеть. Рассказывает: «Легкой атлетикой занимался. Был чемпионом района. Входил в сборную города. В институт после школы не поступил, в голове была не учеба, а только большой спорт. А потом – ослабление сердечной мышцы, больше месяца пролежал в больнице – в институте Склифосовского. Врачи на полгода полностью запретили спортивные нагрузки. Выдержал только полтора месяца, стал заниматься греблей. Выиграли юношеское первенство Европы, а потом – армия. Уходил в армию – был трижды мастер спорта: по плаванию, водному поло и гребле. Не считая разрядов по легкой атлетике, баскетболу. Это считалось мелочью».
ЧЕТВЕРТЫЙ ПОЛК КГБ
Армейские годы он вспоминает с особой теплотой: «Мы тогда и понятия не имели ни о какой дедовщине». Спортсмена-красавца гренадерского роста призвали в особый, элитный полк.
«Четвертый полк КГБ, сейчас это президентский полк, а тогда это был четвертый полк КГБ. Отдельная рота почетного караула. В строю самый маленький, последний из четырехсот человек – 182 сантиметра. А у меня рост – 191 сантиметр. Я был еще не самым высоким, средним где-то. Занимались встречами и проводами иностранных правительственных делегаций: на аэродромах, на вокзалах. Кого встречали? Всех. Очень много было встреч делегаций «третьего мира», слаборазвитых стран.
Тогда Хрущев «подтягивал» Африку к себе. Стояли в Алешинских казармах, еще при Суворове построенных. Кстати, там же рядом гауптвахта. На этой «губе», на ней сутки или двое сидел Лаврентий Берия, когда его в пятьдесят третьем арестовали, а потом расстреляли. Много об этом в полку разговоров ходило. Раз в месяц мы подменяли комендантский батальон: стояли в карауле на «губе», патрулировали по Москве.
Но главная служба – встречи и проводы иностранных правительственных делегаций. Все четко отработано: команда «На караул!», здороваемся, разворачиваемся, перестраиваемся по четыре и проходим торжественным маршем. Кажется, ничего сложного, легкая служба. Но это только со стороны так кажется.
Вот, например, случай. Не помню, кого встречали, но встречали на Киевском вокзале. Стояли на площади. Жара тогда стояла в Москве – за сорок на солнце. А на нас – суконные мундиры с прокладкой на груди, чтобы грудь колесом, нагрудник красный, фуражка. Стоим навытяжку. И вдруг чувствую: рядом стоящий падать начинает. Тепловой удар. Шесть человек получили тепловые удары. Их сразу же незаметно оттаскивали. Как мы прошли торжественным маршем, даже не помню. Шел, как в тумане. Призвали меня 12 сентября 1960 года, а демобилизовался 7 ноября шестьдесят третьего. Тогда три года служили. За это время 263 или 253, точно не помню, было у меня таких встреч».
После армии у Бориса тоже все складывалось удачно. Молодой энергичный парень с безупречной биографией быстро пошел в гору. Сначала, по семейной традиции, работал на Балтийском заводе, потом – инструктором и завотделом Василеостровского райкома комсомола..
Окончил Центральную комсомольскую школу при ЦК ВЛКСМ, Финансово-экономический институт имени Вознесенского. Женился, родился сын. Без проблем вступил в партию, без чего никакой карьерный рост был тогда невозможен. Стал начальником отдела труда и зарплаты, а затем и заместителем генерального директора Ленинградского производственного объединения «Эскалатор» – единственной в Советском Союзе фирмы, выпускавшей эскалаторы, движущиеся тротуары.
А в сорок один год все резко перевернулось. Был представителем питерской руководящей промышленной элиты, а стал ЗК – заключенным. Его взлет закончился. Началась другая жизнь.
ПЕРЕМЕНЫ ПОД «ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО»
Первая половина восьмидесятых годов прошла для советского общества под музыку Чайковского. Как зазвучит по телевизору вместо запланированных программ «Лебединое озеро», так значит – кто-то опять наверху умер, снова перемены, жди через несколько дней трансляции торжественных похорон на Красной площади.
10 ноября 1982 года, на семьдесят шестом году жизни, после тяжелой болезни, скончался казавшийся бессменным и бессмертным Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. К власти пришел бывший чекист – шестидесятисемилетний Юрий Андропов. 9 февраля 1984 года умер и он, как было сообщено – от тяжелой болезни почек. Его сменил семидесятитрехлетний Константин Черненко, так же смертельно больной, скончавшийся через год – 10 марта 1985 года. Уже через четыре часа после сообщения о его смерти, ошеломляюще быстро, последовало новое сообщение: генсеком избран Михаил Горбачев.
Период недолгого правления Юрия Андропова ознаменовался наведением порядка в обществе с порядком расшатанной идеологией – борьбой за трудовую дисциплину: в кинотеатрах, в магазинах требовали предъявить паспорта, объяснить – почему ты не на работе в рабочее время. Началась компания по борьбе «со взяточниками и ворами-расхитителями». Взялись за «торговую мафию», показательно арестовали целую группу торговых работников, расстреляли директора московского гастронома «Елисеевский» Юрия Соколова, заявившего на суде, что из него сделали «козла отпущения».
После торговой мафии взялись за «промышленную». На этот период и выпала перемена судьбы Бориса Калиновского.
АЗАРТНАЯ ИГРА С ГОСУДАРСТВОМ
– А за что посадили вас, Борис Стефанович?
– Я сыграл в азартную игру с государством. И проиграл. Наше Ленинградское производственное объединении «Эскалатор» получало бериллиевую бронзу. В результате рацпредложения у нас получился большой его остаток. А у нас были филиалы, один из них – в Одессе. Ну, и мы этот сэкономленный материал – туда.
Помните, были в моде такие брошки: буквы иностранные, разные листочки. Одесский филиал и штамповал их из «неучтенного» материала.
– Брошки помню, и Одессу тех лет тоже: даже в те годы, при тотальном дефиците, там можно было и купить, и продать что угодно. По этому поводу есть одесский анекдот. Два еврея встречаются:
– Ты слышал, атомную бомбу испытывают.
– Не может быть.
– Почему не может?
– Если бы атомная бомба существовала, она бы продавалась у нас в Одессе: если не полностью, то хотя бы по частям.
В то время как раз началась андроповщина, «чистка» пошла. «Фруктовая мафия», «торгово-овощная»… Ну, и я попался, хотя почти ничего и не заработал на этом. Пока находился в «Крестах», по тюрьме слухи разные ходили, что верхи, которые все это контролировали, никак не пострадали, отыгрались на исполнителях. Год был под следствием. Хотели повязать всю верхушку, чтобы группой посадить.
В результате ничего не получилось, не стал показания на других давать, иначе бы лет двенадцать дали, не меньше. Потом потихоньку-потихоньку просто сменили все руководство «Эскалатора»: и директора, и главного инженера. Дали пять лет. Пришили хищение с мошенничеством. Статья 93 (прим. авт.: «Хищение государственного или общественного имущества, совершенное путем мошенничества», Уголовный кодекс РСФСР).
Отправили отбывать наказание в колонию усиленного режима, под Ленинград, станция Металлострой. А потом – на химию, в Туву.
(Окончание в следующем номере)
Фото Нади Антуфьевой и из личного архива Валерия Таралова
Надежда АНТУФЬЕВА