Валентин Тока. Человек из корзинки

(Окончание. Начало в №11 от 28 марта, №12 от 4 апреля 2014 года)

Около войны

У каждого мыслящего человека рано или поздно наступает такой период, когда он, отбросив бесконечную повседневную суету, начинает прокручивать в памяти прожитое и анализировать: а что было самым значимым в жизни?

Валентин Георгиевич Тока, прожив восемьдесят четыре года, самыми яркими из них считает четыре – с октября сорок четвертого по июль сорок восьмого, когда был юнгой и матросом. Несколько месяцев из этих четырех лет пришлось на Великую Отечественную войну.

«Только не делайте из меня героя, – снова и снова повторяет ветеран. – Да, я принял присягу в пятнадцать лет, но был не на войне, а только около нее».

Около войны – это сначала Московский флотский экипаж на станции Лихоборы, где 11 октября сорок четвертого Валентин Тока встретил свое пятнадцатилетие:

«Брезентовые палатки на сорок мест, а посредине – железная бочка вместо печки. Пока дневальный топит ее – еще тепло, а задремлет ночью – все, холодина, как на улице. Оттуда прибывших из разных мест матросов распределяли по местам службы.

Я попал на Северный флот – под Архангельск – юнгой. На острове в дельте Северной Двины находилась лесобиржа № 2. Это для маскировки так называлось, а на самом деле никакой лесобиржи там не было, а была минная база: стоял еще во времена Петра Первого построенный громадный каменный цейхгауз – склад, где хранились мины без взрывателей. Так подложено: мины должны храниться отдельно, взрыватели – отдельно. И с одной стороны этого цейхгауза, противоположной от входа, куда офицеры не заглядывали, матросы штыками выдолбили надпись почти в рост человека: «Смерть немецким оккупантам и майору Козюра».

Майор Козюра – военно-морской комендант Архангельска, который собственноручно бритвой выпарывал клинья, вшитые в форменные брюки-дудки. Матросы его боялись: кому приятно оказаться с распоротыми и развивающимися на ветру штанинами, из-под которых кальсоны белеют. Клинья в форменные брюки, отрезав для них низ бушлата, вшивали не просто для шика, а для безопасности. Матросы считали: если в воду упадешь и тонуть будешь, расклешенные брюки – в сложенном виде минимум тридцать два сантиметра снизу, шире ботинка – можно сбросить и не пойти ко дну. А начальство этого никак понять не могло и боролось с клешами.

Прослужил на этом острове два месяца, а потом начальство разобралось, что пацану надо флотскую профессию получать, и меня снова отправили в Московский флотский экипаж, а там присоединили к призывникам последнего военного призыва – призыва семнадцатилетних. Ребята все деревенские, с Северного Урала, я из них самый молодой – пятнадцать лет – и самый грамотный – целых шесть классов образования. И отправили нас, сто двадцать человек, в Киев – в объединенную школу Краснознаменной Днепровской флотилии».

Радуйтесь – вы остались живы

Из Москвы в Киев в конце декабря сорок четвертого четверо суток добирались в холодных дачных вагонах. Подъезжая, мечтали: «Сейчас на вокзале погреемся». Вышли из поезда, а вокзал – разрушен, без фасадной стены. «Ну, ничего, в школу придем – там согреемся». Дошли до школы, но и там погреться не удалось: в трехэтажном сгоревшем здании окна без стекол, забиты, чем попало.

«Построили нас во дворе, – вспоминает Тока, – и капитан-лейтенант Ткаченко разъяснил ситуацию: «Здесь вам условия не московские, а киевские: света нет, и тепла тоже нет». Ситуация понятна. Начали мы учиться, я попал в смену комендоров палубных – матросов-артиллеристов. Кроме них в Киевской объединенной школе Днепровской флотилии обучали еще пулеметчиков-зенитчиков, радистов, мотористов. Каждых – по две смены.

Обучение на полгода рассчитано, только мы не доучились: во второй половине апреля отправили нашу двадцать вторую смену комендоров палубных – двадцать четыре человека – в Германию для пополнения потерь в береговом сопровождении речных кораблей флотилии. Моряки Днепровской флотилии ведь даже в штурме Берлина участвовали: на полуглиссерах – два человека команды и пулемет ДШК крупнокалиберный – переправляли десант по реке Шпрее».

Валентину Тока штурмовать Берлин не пришлось. Пока добирались, война окончилась. День Победы – 9 мая – двадцать четыре краснофлотца объединенной школы Днепровской флотилии встретили в маленьком немецком городке неподалеку от Польши, в районе слияния рек Варта и Нотец. Огорчившимся по поводу несовершенных героических подвигов бывалый лейтенант сказал: «Радуйтесь – вы остались живы. Чего вам еще надо?»

«Городишко – маленький и совершенно пустой, все местные жители ушли, – вспоминает Тока. – И такой аккуратный, ухоженный. Мы все удивлялись: «И зачем это немцы на нас войной пошли, если так хорошо жили?»

Мне, пацану, все интересно было, все излазил, даже на кладбище был. Потрясающее кладбище, как музей. А там, где отпевают умерших, – купол стеклянный разноцветный, фисгармония и ангел каменный с протянутой рукой, наклоненной над местом, куда гроб ставят. И какой-то гад прямо в ладонь этому ангелу навалил. Хулиганье. Понятное дело: солдаты – не ангелы. В школу зашел – на полу в кабинете биологии банки разбитые валяются и засохшие змеи, мыши, лягушки. Это наши солдаты, которые первыми здесь прошли, их, заспиртованных, из банок выбросили, а спирт выпили.

А, вот сейчас вспомнил: в одной боевой операции я после девятого мая все же участвовал. Из военной комендатуры позвонили, что на нас должен выйти вооруженный отряд, и приказали старшине первой статьи Веселову, который нами тогда командовал, организовать заслон. Ждали не немцев – те после капитуляции Германии дисциплинированно шли на пункты приема пленных, а поляков – банду националистов из остатков армии Крайова. Всю ночь просидел с пулеметом в укрытии за бугорком вместе с Володькой Лемешко. И вот ведь странно: Лемешко – здоровый такой деревенский парень, килограммов под сто, крупнее меня раза в два, а пулемет почему-то я таскал, а он – только два запасных диска к нему.

Стрелять мне, слава богу, не пришлось. Банда прошла в стороне от нашей пулеметной засады, и старшина Веселов с нашими ребятами захватил ее – четырех поляков, вооруженных немецкими автоматами. Позвонил в комендатуру, оттуда приказали: машину прислать не можем, конвоируй в комендатуру пешком. Повел, матерясь, но не довел: неохота идти десять километров. И по дороге расстрелял пленных. Его потом судили, два года отсидел за нарушение конвойного устава.

В ту ночь была у нас одна потеря. В нашей смене было два Ивана из одной уральской деревни – Морозов и Рыбаков, оба – семнадцатилетние. Наутро, когда все из заслона собираться стали и строиться, хватились – нет Морозова. Нашли его мертвого около шоссе, вместо лица – кровавое месиво, то ли гранатой разбито, то ли кинжалом или лопаткой саперной. Так что выехало нас из Киева двадцать четыре человека, а назад вернулись двадцать три».

Нагадала мне цыганка

В Киев – доучиваться – двинулись в конце мая. А оттуда в августе – снова догонять войну, теперь уже с Японией.

«И вот ведь что интересно, ехали из Киева в Москву в поезде, состоящем из двенадцати вагонов-ресторанов: в одном – мы, остальные одиннадцать – пустые, – рассказывает Валентин Георгиевич. – Из Москвы наш эшелон отправлялся в двадцать четыре ноль ноль. И до этого времени старшина разрешил по Москве погулять. Ребятам интересно – они ведь ее не видели. А я в зоопарк пошел – не зверей смотреть, видел их уже, когда мальчишкой с матерью в столице был, а, честно говоря, потому что в туалет надо было, а единственный общественный туалет, который в Москве знал, был в зоопарке».

В зоопарке у пруда с птицами Валентин заснул на скамейке. Просыпается – рядом цыганка сидит: «Позолоти ручку, морячок, погадаю». Удивился, почему она одна, ведь цыгане обычно группой ходят, да и грустная такая, потерянная. Объяснила: «Весь наш табор фашисты постреляли, одна я живая осталась».

Нечем ручку золотить морячку: денег – ни копейки. Только папиросы «Беломорканал», которые сдуру купил на денежное довольствие – пятьдесят рублей в месяц матросам первого года службы выдавали. С тринадцати лет он курил, только через шестьдесят лет бросил. Зачем ему этот легкий «Беломор», когда крепкой махорки полный карман? Отдал папиросы цыганке – жалко ее стало.

Тогда особого значения предсказаниям не придал, но сказанное запомнил. И через шестьдесят восемь лет, вспоминая ту встречу у пруда, понимает: не ошиблась в своих предсказаниях цыганка.

Валентин Георгиевич показывает сделанные во время флотской службы синие наколки на руках: адмиралтейский якорь, змея, птица, надпись «Не спорь напрасно» и два имени рядом – Валя и Оля.

Поясняет: «Оля – это жена моя, Ольга Алексеевна Тока. Это про нее мне цыганка нагадала: «Встретишь свою любовь в казенном доме». Так и вышло, казенный дом – школа. Я ведь с Олей Никифоровой в первом классе за одной партой сидел. Она прилежная такая, отличница. Я ей чернильную кляксу в тетрадь поставлю, и она сидит, старательно всю тетрадь переписывает. И так отличницей и пробыла все годы – с золотой медалью десятилетку окончила. Когда весной сорок седьмого в Кызыл в отпуск приехал, Оля в десятом классе училась, и я с ней тоже в школе встретился, на большой перемене. А 19 февраля 1950 года мы расписались, только ей в Кызыльском ЗАГСе в паспорт дату неправильную поставили – 9 февраля, и вот шестьдесят четыре года уже вместе живем».

Второе предсказание цыганки из зоопарка – большая жизнь: восемьдесят шесть лет. «И тут цыганка не наврала, – заключает Тока. – И правда – длинная жизнь, вот уже на восемьдесят пятый год пошла. И на своих ногах хожу, хоть и не так быстро по улицам бегаю, как прежде. Это потому, что спортом в молодости занимался – волейбол, баскетбол, футбол. А в 1950 году даже стал чемпионом Тувы по плаванью с винтовкой за спиной. И этот мой рекорд никто не побил, потому что больше таких соревнований не проводилось».

Самое лучшее дал флот

С большой миской винегрета, где все намешано – и соленое, и кислое и сладкое и горькое – сравнивает Валентин Тока свою долгую жизнь. Чего больше – в граммах не взвесишь. В разные периоды – по-разному.

«И не надо меня идеализировать. И на солнце есть пятна, а на мне – тем более», – просит он. Соглашаюсь – никакой идеализации – и прошу указать на свой главный недостаток.

«Болтливость, – смеется ветеран, он всегда, сколько его знаю, такой: предпочитает не хмуро ворчать, а подшучивать над жизнью и над собой, да и над окружающими – тоже. – Я ведь после того, как демобилизовался в сорок восьмом, два болтологических учебных заведения по очереди окончил – Центральную комсомольскую школу в Москве и Высшую партийную школу в Иркутске.

А работал в Туве на самых разных должностях: в потребсоюзе, в строительных организациях, в том числе – в «Тувинстрое», но всегда – заместителем. Самая высокая моя должность – в министерстве торговли: заместитель по строительству, транспорту, общественному питанию и кадрам. Отец так считал: «Валентин начальником быть не может – не тот характер, а вот исполнителем – может, потому что на флоте не зря служил – научился четко команды выполнять».

И это правда: все хорошее, что есть во мне, дал флот и Северный, и Днепровская, Амурская флотилии, хотя и в ее военных действиях участие принимать не пришлось».

Никак не везло пятнадцатилетнему Валентину Токе с боевыми действиями: и на войну с Японией тоже не успел. Двадцать четыре дня ехал их поезд из Москвы до Хабаровска, где базировалась Амурская флотилия. В Хабаровск прибыли точно 2 сентября сорок пятого – в день капитуляции Японии и полного окончания Второй мировой.

«Но всем нам все равно где-то через год выдали медали «За победу над Японией», – рассказывает ветеран. – А потом, уже в Кызыле, вручили мне и медаль «За победу над Германией», объяснив, что раз в боевой части в Германии находился, то положено. Только я себя никаким героем не считаю: герой тот, кто на передовой под огнем был, а я, комендор палубный третьего класса, во время службы в Амурской флотилии – на озере Ханка и реке Уссури – в шестом отдельном дивизионе бронекатеров только по учебным целям стрелял – прямой наводкой. Правда, стрелял хорошо и значок свой «Отличный артиллерист» заслужил честно.

На нашем бронекатере – две орудийные башни: кормовая и носовая. Я – наводчик кормовой. Стреляли по открытым целям – щитам, макетам, которые видны, и по закрытым, это когда с наблюдательного пункта передают только координаты. Раз – нажал, полетела! Еще были четыре мины по двести килограммов: по две с левого и правого бортов. Их мы тоже и ставили, и поднимали.

Команда – семнадцать человек: командир, боцман и пятнадцать матросов и старшин. Все – по часам: подъем в шесть утра, в семь – построение на подъем флага, в 22 часа – спуск флага и отбой. В промежутке между подъемом и отбоем – ни минуты без дела. Три приборки в день, за каждым матросом и старшиной на катере закреплен свой участок, который должен блестеть: ни одной пылинки, все надраено. На флоте порядок – абсолютный.

Самое важное для матроса время – обед, он точно в двенадцать часов. Коками мы были на катере по очереди, так что, кроме пирогов, любое блюдо приготовить могу – и первое, и второе, и компот. Увольнительные по вечерам в субботу и воскресенье – это отдельная песня. Идем по городу – ленты бескозырок развиваются, бляхи ремней надраены, все девчонки смотрят. На танцы придем – там за вечер белый танец раз шесть объявят, чтобы все девушки могли с моряками потанцевать.

А перед увольнением в субботу – с утра и до обеда – большой аврал, во время которого моя дополнительная обязанность – стирать чехол с башни. Расстилаешь его на палубе, поливаешь жидким мылом, трешь щеткой и за борт – полоскать.

После аврала начальник штаба дивизиона капитан-лейтенант Аносов проходит по всем катерам и проверяет результат, на руках у него – белые перчатках. К чему бы ни прикоснулся, на перчатке ни малейшего следа не должно остаться.

Флотские офицеры – истинная соль нации, смесь патриотизма, интеллекта и интеллигенции. Общались между собой без званий, никаких «товарищ лейтенант», «товарищ капитан третьего ранга». Друг с другом – только на «Вы» и по имени-отчеству. Ни разу не слышал, чтобы офицер на флоте матерился. Боцманы – могли, да еще как, офицеры – никогда. Разгильдяй – самое резкое слово, которое мог сказать офицер матросу.

И козёл – по уставу

Валентин Тока удивляется и негодует, когда читает о дедовщине в армии: как это можно – издеваться над младшими или слабыми?

«У нас ничего подобного не было: ни на катерах, ни на базе в город Имане, сейчас это Дальнереченск, где осенью и зимой драили днища катеров и жили все вместе в казарме. Если и шутили друг над другом, то беззлобно. Большим юмористом был одессит Слава Краснушкин, его шутки чаще всего на Володю Лемешко распространялись, он, деревенский наивный парень, верил Краснушкину безоговорочно».

Только одной краснушкинской байке Лемешко никак не мог поверить: о том, что вес человека никогда не меняется. И тогда Краснушкин подговорил матросов провести экспериментальный опыт. Поел Лемешко – тащат его взвешиваться, подкараулят у туалета – снова на весы. А весы заранее отрегулированы и всегда показывают ровно сто килограммов. Пришлось подопытному поверить и в этот удивительный научный факт.

Доставалось от веселых матросов и четвероногому обитателю базы – козлу по кличке Трумэн – в честь президента США Гарри Трумэна. Этого козла матросы регулярно лишали бороды – она на флоте по уставу не положена. Трое держат упирающегося и блеющего благим матом Трумэна, а четвертый – бреет. Этим не ограничивались: для полноты картины рога козлу красили, как корабельные надстройки, в цвет морской волны, а копытами Трумэн щеголял красными, их раскрашивали суриком, потому что ниже ватерлинии.

«Ребята все были – будь здоров. Дружба флотская – исключительная, – рассказывает Тока. – А самый лучший и любимый мой друг – Николай Аверин, мы с ним с Киевской флотской школы вместе. Он, когда демобилизовался, ко мне в Кызыл приехал, больше не к кому было – сирота. Сначала в Кызыле жил и работал, потом в Новосибирск уехал. Давно уже нет Николая, рано умер, а я все вспоминаю, как он, когда ему восемнадцать исполнилось, сказал: «Слушай, Валька, я стремительно старею». И его любимую присказку: «Я спокоен, зная свое преимущество».

Валентин Георгиевич указывает на дорогое для него фото, где он – с другом Колей: бравые матросы снялись вместе в сорок шестом. Потом обращает внимание на другой снимок: он – такой же бравый, но с мамой.

«Это мы в Кызыле фотографировались, когда я в марте сорок седьмого в отпуск приехал – сорок два дня, без дороги, а мама специально приехала из Коми АССР, чтобы со мной повидаться. Потом мы с ней снова надолго расстались, она окончила в Москве Высшую школу профсоюзного движения, после которой ее направили в Свердловск, где она работала в профсоюзе работников черной металлургии. А когда на пенсию вышла, обменяли ее свердловскую квартиру на Кызыл. Пожила она в Кызыле всего четыре года, в восемьдесят шестом рак ее подкосил».

Сожжённое письмо

После смерти Александры Георгиевны Тока, в девичестве Алехиной, Валентин Георгиевич, разбирая материнские документы, натолкнулся на письмо, адресованное его отцу. Но уничтожил, даже не дочитав.

Спрашиваю, не сожалеет ли о том, что не сохранил документ и потерял возможность разобраться в треугольнике взаимоотношений отца и двух его жен – Александры Георгиевны Тока, в девичестве Алехиной, и Хертек Амырбитовны Анчимы, прибавившей к своей фамилии вторую – Тока – уже после смерти гражданского супруга.

«Нет, не жалею, правильно сделал, что разорвал и сжег это трехстраничное письмо, – отвечает Валентин Георгиевич. – Прочитал только начало: «Теперь ты умер, и я могу сказать…» Умершая пишет мертвому, и я дальше читать не стал, разорвал и сжег. Зачем заглядывать в это сердечное, личное? Это их жизнь была, их взаимоотношения, а для меня они оба дороги: и мать, и отец.

И Хертек Амырбитовну я тоже родной считаю, и она всю жизнь и ко мне, и к моей супруге и детям относилась, как к родным. Знаете, я редко встречал такого человека как Анчимаа: прямо, как английский лорд – вежливая, внимательная, никогда ни на кого голос не повысит, ни на службе, а она на высоких должностях работала, ни дома на детей. И щедрая: очень любила подарки делать».

Потомки тувинского Сталина

Сколько же сегодня прямых потомков тувинского Сталина, как сейчас за долгожительство во власти все чаще стали называть Салчака Калбакхорековича Току, на протяжении пятидесяти лет бессменно стоявшего у руля Тувы? И сколько из них носят его фамилию?

Попробуем посчитать с помощью его старшего сына – Валентина Георгиевича Токи. У него с супругой Ольгой Алексеевной – четверо детей, все родились и выросли в Кызыле, а потом разлетелись.

Старший – Алексей Валентинович Тока – живет в украинском городе Ровно, у него – два сына, названных в честь отца и деда Алексеем и Валентином. Внуков нет.

Следующая по старшинству – Алла Валентиновна, в замужестве – Гулевич, живет в Московской области, город Балашиха. У нее – две дочки: Светлана и Татьяна. У Светланы – дочь Ирина, у Татьяны – трое детей: Андрей, Полина, Демид.

Затем – Елена Валентиновна, в замужестве – Чемко, живет в Белоруссии, город Мядель. У нее – дочь Ольга, внуков нет.

Младшая дочь Юлия Валентиновна, в замужестве Чуб, живет в Красноярске, у нее сын Владимир.

«Получается, что, кроме меня, сегодня еще трое носят фамилию Тока – мои сын Алексей и внуки Алексей и Валентин, – заключает Валентин Георгиевич. – И все трое живут в Украине. Где-то там должен жить и сын покойного Виктора – Алексей Тока, которого его мать мальчишкой увезла в Луганск. И ни слуху, ни духу, о его судьбе не знаю ничего.

А у второго моего брата по отцу – Владимира – был единственный сын, тоже Владимир, но он умер раньше своего отца и детей не оставил».

Никто пути пройдённого у нас не отберёт

«Никто пути пройденного у нас не отберет» – книга с таким названием вышла в Москве в 2005 году. На обложке – фотографии бронекатера, ветерана в тельняшке и имя автора – Валентин Тока.

Интересуюсь у Валентина Георгиевича: «Решили не отставать от своего отца, ведь Салчак Калбакхорекович Тока, в придачу к своей государственной деятельности был еще и председателем Союза советских писателей Тувы и считался основоположником тувинской литературы?»

Мой собеседник смеется: «Нет, никакой я не писатель. Я – читатель и листатель. Как в 1936 году записался в Кызыле в библиотеку и взял там первую книжку «Следы на камне» – о происхождении жизни на Земли, так и читаю с тех пор без остановки. Первым делом, где бы ни был, библиотеку ищу и записываюсь в нее. Здесь, в Минусинске, мне даже удостоверение выдали – «Почетный читатель».

Для отца много сделал Александр Адольфович Пальмбах, который под псевдонимом Темир литературно обрабатывал подстрочники первой и второй части его трилогии «Слово арата». А меня на написание рассказов еще в советское время Светлана Владимировна Козлова подтолкнула, она всю жизнь в редакции газеты «Тувинская правда» работала в отделе культуры, поэтом была и переводчиком, многих тувинских поэтов своими переводами на всесоюзную арену вывела. Она мне предложила: «Давай, пиши для литературной странички».

И стал писать – коротенькие рассказики, по листу с двух сторон, потому что многословие убивает мысль. Публиковали их сначала в «Тувинской правде», потом во всесоюзном журнале «Советский воин», в газете «Центр Азии».

А книга из всего этого так получилась: приехал из Москвы в Кызыл, мы с супругой тогда еще в Кызыле жили, Виктор Норбу, он – экономист, после окончания третьей школы до поступления в МГУ год работал в потребсоюзе, я его и принимал на работу. Пришел в гости и попросил что-нибудь из того, что у меня напечатано. Принес ему пачку газетных вырезок, он вслух прочитал рассказик «Про Вову» и весь мой архив забрал вместе с фотографиями: «Попытаемся издать».

И сдержал обещание – издал книгу, нашел спонсоров, я ни копейки не платил, а весь тираж, который Виктор мне прислал, раздарил ветеранам и библиотекам».

«Побасенки с бака» – так определяет жанр своих рассказов Валентин Тока. Поясняет: «Место перекуров на флоте – бак корабля. Это с парусного флота еще. Ветер-то – с кормы, и если что, огонь пойдет не в сторону такелажа и парусов. Где бы ни были матросы, место курения – бак. Здесь центр информации, салон или клуб».

Из этих вот матросских баек, из услышанного и пережитого лично и родилась книжка. Большая часть сюжетов – с Северного флота. А название – из песни о буденовской коннице.

«Никто пути пройденного у нас не отберет – это мой девиз, – Валентин Георгиевич Тока неожиданно становится очень серьезным, оставляя свой характерный ироничный тон. – Знаете почему? Потому что будущего и даже настоящего человека лишить можно, а прошлого, пережитого и пройденного, – нет».

Фото Людмилы Порошиной, из личного архива Валентина Токи и архива газеты «Центр Азии».

Очерк Надежды Антуфьевой «Человек из корзинки» о Валентине Токе войдёт пятьдесят седьмым номером в пятый том книги «Люди Центра Азии», который выйдет в свет в июле 2014 года – к столетнему юбилею единения России и Тувы, столетию города Кызыла.

Фото:

1. Валентин Георгиевич Тока: «Все хорошее, что есть во мне, дал флот». Красноярский край, г. Минусинск. 27 сентября 2013 года. Фото Людмилы Порошиной.

2. Валентин Тока. На груди – медаль «За победу над Японией» и знак «Отличный артиллерист». Амурская флотилия, 1946 год.

3. Друзья: Валентин Тока и Николай Аверин. Амурская флотилия, 1946 год.

4. Валентин Тока с мамой Александрой Георгиевной Тока, в девичестве Алехиной. Тувинская автономная область, город Кызыл. Конец марта 1947 года.

5. Семья Тока. Стоят Валентин Георгиевич с сыном Алексеем. Сидят слева направо Елена с Юлией на коленях, Ольга Алексеевна, Алла. Тувинская АССР, Кызыл, лето 1976 года.

6. На обкомовской даче. Слева – Салчак Калбакхорекович Тока, справа его старший сын Валентин Георгиевич Тока. В центре – Хертек Амырбитовна Анчимаа со своей дочерью Анной, за ними – Владимир и Виктор, сыновья Салчака Калбакхорековича и Хертек Амырбитовны. Тувинская автономная область, город Кызыл. Лето 1949 года.

Надежда АНТУФЬЕВА antufeva@centerasia.ru