Он же Гоша, он же Гога, он же Жора, он же Гора…

(Окончание. Начало в №15 и №16)

“У меня родился сы-ы-ын!”

““Красноярская была последней: старая тюрьма – бывшая церковь. В огромной камере – 350 человек! Оттуда нас, 18 человек, увезли в Богучаны. Там дали расписаться: едете на Ангару, в поселок Ангарский на вечное поселение, за побег – 25 лет каторги. Я расписался. Говорят: “Вы будете свободны: можете писать письма, вызывать родных, жениться. Но – без права выезда. Устраивайтесь на работу. Но работа там одна – лесоповал”. Попробовал я лесоповал: в леспромхоз и на передовую. Взял “Дружбу” (прим. бензопила). И на второй день чуть не отрезал себе левую ногу. И бросил это дело – вижу, что не мое, устроился токарем – по старой специальности.

Каждые пятнадцать дней мы приходили к капитану-коменданту поселка. Он отмечал: не убежал, на месте. Потом стал участвовать в концертах, там тоже самодеятельность была, сценку поставил. Уже режиссером заделался (смеется), и танцевал, и пел, и в скетчах участвовал.

Оттуда сразу же написал домой, в Воронеж: “Приехать пока не могу – завербовался, хочу подзаработать деньги”. Не писал, что я на вечном поселении.

А до этого я ничего своим в Воронеж не писал, хотя в лагере можно было послать два письма в год, но только близким. И получить – тоже два. Но я никому не писал. Мне стыдно было написать, что я – “изменник Родины”…

И оттуда же, из Ангарского, написал в Запорожье. Адрес на память помнил все десять лет: “Запорожье, улица Франко, 26, Бережной Лидии”. Ровно через десять лет я написал это письмо: “Все десять лет я помню 1 мая и все дни до 5 мая, когда мы встречались”. Всю ночь писал. Рвал, писал, снова писал…

Моментально получил ответ. Потом еще два-три письма – очень теплых. И после них я уже написал: “Очень хочется еще раз хоть взглянуть на Вас. Вы для меня такой же и остались, как десять лет назад”.

И вот в мае 1952 года репетирую в клубе, прибегают ребята и кричат: “Гога, первый катер пришел, и тебя там такая краля спрашивает!”

Я побежал на берег, катер уже отходит. А на берегу стоит Лидия Лукинична! Стоит королева! И первое слово, которым я ее назвал – Лада. И так я через всю жизнь это слово Лада и пронес.

Еще через год, 29 октября 1953 года года, она родила мне сына Юру. В Ангарском – только маленькая амбулатория. Я в коридоре жду, в каждой руке – по бутылке шампанского. И слышу: “А-а-а”! И Ладин голос: “Георгий, сын!” Я ворвался, облил ее шампанским, его шампанским. Сестру облил. Выскочил, а там – Ангара, тайга, полодиннадцатого вечера, кричу: “У меня родился сы-ы-ын!”

Еще через два с половиной года Лада родила мне дочь Анну. А через два месяца после ее рождения, пришла мне амнистия. И с первым же катером весной пятьдесят шестого мы уехали”.

Где осесть, где закрепиться? Побывали и на родине Георгия – в Воронеже, и в родном Лидином Запорожье, где выросла она в театральной семье: мама – Анна Макаровна Бережная – актриса Запорожского театра, отец Лука Трофимович – и реквизитор, и гример, и мастер по прическам – на все руки. Но нигде не пожилось Георгию – хотелось начать совсем новую, независимую жизнь. И когда после предварительной переписки пришел ему вызов на работу из Шушенского, от заведующего отделом культуры с оригинальной фамилией – Медведь, то сразу решился. Взял в одну руку чемодан, в другую сына Юру, и твердо, не давая жене никаких возможностей для раздумий, сказал: “Едем”. И с Украины – снова в Сибирь. Смех и грех: снова в ссылку, теперь в ленинскую, туда, где Владимир Ильич при царе свой срок отбывал”.

В Шушенском молодая чета актеров сразу отличилась: стали лауреатами фестиваля самодеятельного искусства. А через четыре месяца, заприметив талантливую чету, сманил их к себе в августе 1957 года тогдашний директор тувинского муздрамтеатра Молчанов. Как ни удерживал их шушенский Медведь, не смог удержать: поманила Георгия неизвестная Тува. Поманила, да так и стала родной – на 45 лет.

И там, в театре, снова угодил он в бригадиры-бугры: 37 лет подряд руководил русской труппой. Беспокойным оказалось театральное хозяйство – почище лагерного.

“Меня как-то спросили: где труднее было бригадирствовать: в местах не столь отдаленных, среди зеков, или в театре, среди актеров? Ответил: конечно, в театре.

Раньше в русской труппе было 28-30 актеров, а не как сейчас – восемь человек. Каждый сезон по 5-9 человек новых приезжали с актерской биржи, что в московском саду имени Баумана. Каждый год с 10 по 20 августа туда приезжали артисты со всех театров – наниматься на работу. Мигрировали из театра в театр, как цыгане. Редко кто здесь задерживался в театре больше двух-трех лет. И только мы с Ладой, как приехали, так и остались, хотя отовсюду были приглашения: Мукачево, Котласс, Сарапул, Абакан, Минусинск. Порывались, собирались, но так и не уехали.

Говорили обо мне: “Крут Георгий Захарович”. А хоть и крут был Георгий Захарович, а 37 лет артистов по гастролям провозил. Все было: и рожали, и пили, и спектакли срывали, и аборты делали, чтоб мама не узнала, и в автобусе переворачивались, и абаканское наводнение нас захлестывало – на лодке артистов переплавляли. По самым дальним селам по Туве ездили. И везде – пока всех не размещу, не накормлю, не уложу – не успокоюсь”.

Одной большой семьей жили актеры – все на виду, ничего не скроешь. А вот Георгий Захарович оставался фигурой загадочной: о прошлом своем много не распространялся, душу не открывал. Лишние разговоры – лишние проблемы для тебя и твоей семьи – не приветствовались разговоры о безвинно осужденных в партийные времена.

И всякое болтали о нем, на чужой роток не накинешь платок: вот, мол, война была, а он сидел где-то, то ли и вовсе не воевал, то ли чуть ли не бендеровцем был. Много хлопотал, писал Георгий Захарович, чтобы бумаги-документы военные подняли, да медленно работала канцелярская машина.

Маршал сказал: “Я, солдат, помогу тебе”

А в октябре 1984 года театр поехал в Москву. В честь 40-летия вхождения Тувы в состав СССР была там декада тувинского искусства. И на следующий день после триумфального выступления в концертном зале “России”, пошел он на прием к маршалу Вахромееву.

Легко сказать – на прием к маршалу попасть, да так сразу. Но и здесь нашелся добрый человек – полковник, вошел в положение приехавшего из далекой Тувы солдата Великой Отечественной, помог. Через два дня принял его маршал. Предупредили сразу: в вашем распоряжении – три минуты. А как уложишь жизнь свою в эти три минуты?

“Я зашел. Начал рассказывать, до половины только дошел – три минуты кончились.

Я поднялся, он: “Сиди, солдат!” Я одиннадцать с половиной минут просидел. Он сказал: “Я солдат, помогу тебе”. Я вытянулся, он встал.

Приехали в Кызыл – и очень скоро пришло письмо: “Ваше дело находится в главной прокуратуре СССР”.

А в 1988 году пришла наконец та бумага, которую он так ждал. Привожу ее дословно.

“Военный трибунал ордена Ленина Московского военного округа.

№Н-110, 13 января 1988 года.

Справка

Дело по обвинению Черникова Георгия Захаровича, 1921 года рождения, до пленения в марте 1942 г. – красноармейца 522 строительного батальона, арестованного 4 мая 1943г., пересмотрено военным трибуналом Московского военного округа 30 декабря 1987 года. Постановление особого совещания от 8 сентября 1943 года в отношении Черникова Георгия Захаровича отменено и дело о нем прекращено за отсутствием состава преступления.

Черников Георгий Захарович по данному делу реабилитирован.

Заместитель председателя военного трибунала Московского военного округа полковник юстиции Ю. Зуев”.

И к этому документу – еще одна справка – с тем же номером, той же датой и той же подписью. В ней сказано:

“В связи с реабилитацией время пребывания его в плену, на госпроверке в заключении, в ссылке – всего с марта 1942 года по 30 ноября 1955 года подлежит зачету в трудовой стаж”.

Собратья по времени и участи

А через два года нашел он своего друга Лазаря Шерешевского. Читали его стихи по радио, и дочь Аня, которой много рассказывал отец о своем лагерном товарище, подарившем ему Пушкина, написала в редакцию. И из Москвы прислали адрес. Георгий Захарович написал. И спустя сорок лет после расставания получил письмо от друга.

Москва, 31/I-90 г.

Жора, дорогой!

Почему ты ко мне обращаешься на “Вы”? Мынетолько старые люди, но и старые – с молодых лет! – товарищи, мы вправе говорить друг другу “ты”, сколько бы лет нам ни было и кем бы кто бы из нас ни стал.

Моя жизнь за эти десятилетия развивалась очень негладко. Смог я уехать из Салехарда в 1953 году, поехал в Горький, где жила моя мать и не без препятствий поступил в Горьковский университет, – ведь образование-то я до армии и лагерей не закончил. Проучился пять лет в университете, зарабатывая одновременно на жизнь литературными и журналистскими выступлениями, – после реабилитации меня стали печатать. Жил я в Горьком 18 лет, выпустил там три книжки стихов, писал много всяких статей и очерков, был принят в Союз писателей.

С 1971 года живу в Москве, где я много занимался переводами стихов поэтов разных республик, – вышло около 50 книг с моими переводами. В этом качестве – поэта и переводчика – числюсь и поныне, хотя не могу похвастать, что добился каких-то больших успехов. Последние 15-20 лет я тяжело и почти беспрерывно болею, много работать не удается, месяцами лежу в больницах, доскрипел до пенсионного права и возраста. Живу один. Есть дочь, она недавно вышла замуж, бывает у меня.

Я знаю о судьбе многих наших товарищей по абезьским и салехардским временам и хочу рассказать тебе, что мне известно. Бинкин стал известным композитором, заслуженным деятелем искусств РСФСР, выпустил много пластинок, издавал свои песни и оркестровые произведения.

В 1985 году он умер от инфаркта. Жена его бывает у меня, мы перезваниваемся.

Белов после Салехарда работал в театрах и на эстраде, рано вышел на пенсию (ее тенорам дают не то в 45, не то в 50 лет). Получив пенсию, обзавелся садовым участком под Москвой и автомобилем, мы с ним встречались. К несчастью, и его судьба не пощадила: он родился с Бинкиным в один год и один месяц, и умер тоже в один год и месяц – в ноябре 1985 года и тоже от инфаркта.

Юрий Голиков живет в Москве, работал водителем троллейбуса, сейчас, должно быть, уже на пенсии. Разводился, недавно еще раз женился. Борис Семерницкий купил в 50-х годах себе домик в Алуште, в Крыму, московскую квартиру оставил сыну, сам с женой поселился в Алуште, в Крыму, я у него там бывал в 60-х годах.

К сожалению, потом из-за моих передряг наша связь оборвалась, в прошлом году мне сказали, что и Семерицкого тоже уже нет в живых: похоже на правду – он был старше всех нас.

Марфа Куликова уехала со своим новым (после Пети) мужем – Пашей Шундиковым: ты мог его знать, он у Жикевича в духовом оркестре играл, – к себе на родину, на Украину, под Кировоград, живет, воспитывает внуков, муж ее тоже умер. Валя Иевлева (теперь по мужу Павленко) поселилась под Москвой, в Струнино, награждена медалью материнства, болеет – перенесла инфаркт, часто пишет и звонит мне, иногда бывает у меня. Минувшей осенью мы с ней выступали по телевизору в программе “Взгляд”, рассказывали о 501 стройке.

О других ничего не знаю. Где Раковский, Гатцук, Клименко, Федеряева и другие? Следы затерялись. Теперь нашими делами тех времен интересуются. Я написал очерк о нашем театре и ансамбле, рассказал обо всех, кого знал, о тебе тоже. Очерк этот приняли для сборника, который готовится в театральном издательстве, надеюсь, со временем выйдет в свет.

Спасибо за фото. Судя по нему, хоть оно тоже сравнительно давнее, ты почти не изменился со времен нашей молодости. Посылаю тебе свое фото прошлого года, увидишь, каким старым и лысым я стал. Но в 60 лет это и не обидно.

Пиши мне, буду рад получить от тебя подробную весточку.

Привет твоей семье.

Обнимаю тебя!

Твой старый друг Лазарь.

(Прим.:в этом письме Лазарь называет имена тех музыкантов и певцов, с кем вместе выступали в лагерном джазе Бинкина).

А еще прислал Лазарь Вениаминович свой сборник стихов “Две зоны”, в который вошли стихи написанные в лагерях и после лагерей: и в малой зоне за колючей проволокой, и в большой – по всей стране – действовали одни правила. Эти стихи ему удалось издать только в 1991 году. Вот одно из них – “Сибирь”, написанное уже после освобождения, в 1959 году:

Меня не гонит черный нетопырь
В еще не заклейменном произволе,–
На этот раз отправлюсь я в Сибирь
По самой вольной,
самой доброй воле.

В порядке паспорт и билет в цене,
И вьюга не лютует, волком воя,
И не стучат по крыше и спине
Кувалды вологодского конвоя.

Ты помнишь? О прощенье не моля,
Но справиться с обидою
не в силах,
“Сибирь ведь тоже русская земля!” –
Писали мы на стенках пересылок.

Мы гибли и в дожди, и в холода
Над Обью, Колымою, Индигиркой,
И на могилах наших – не звезда,
А кол осиновый с фанерной биркой.

Я сталинские статуи бы вдрызг
Разбил, – и, лом в мартенах переплавя,
Из этого б металла обелиск
Воздвиг во славу нашего бесславья!

А через десять лет – в 2000 году Лазарь прислал Георгию еще один сборник стихов “Перемещенье сроков”. На нем – дарственная подпись:

“Дорогому Георгию Черникову, познавшему на своей судьбе и жизни это перемещение сроков, – от автора, его собрата по времени и участи”.

Георгий Захарович бережно хранит эти сборники стихов рядом вместе с самым первым лагерным подарком друга – книгой Пушкина. И, пишет письма Лазарю, и ждет от него вестей, и беспокоится о нем, ведь они друг для друга – не просто товарищи. Они – братья по времени и участи…

Самый главный тувинский Дедушка Мороз

Через сорок лет после Победы торжественно вручили Георгию Черникову и все военные награды, награды солдату и ветерану: Орден Отечественной войны II степени №1275673, медаль Жукова, медали к 30 и 40-летию Победы в Великой Отечественной войне. Получил он и удостоверение инвалида войны второй группы.

А к 80-летию и 50-летию творческой деятельности – бенефису, торжественно прошедшему 4 ноября 2001 года в музыкально-драматическом театре получил Заслуженный артист Республики Тыва Георгий Захарович Черников медаль республики “За доблестный труд”.

Поистине доблестным был его труд на тувинской сцене: 127 ролей сыграл Георгий Черников в тувинском музыкально-драматическом театре. И все – как кусочки его трудной жизни: командир Сафронов из “Русских людей” Константина Симонова, попавший с горсткой бойцов в окружение, бандитский пан атаман Грициан Таврический из “Свадьбы в Малиновке”, бравый казак Казанец из “Стряпухи”, преступник Лысый из “Энергичных людей” Шукшина. Солдаты, князья, воры, графы, преступники и герои – как слепки с судеб тех людей, с кем свела его бурная юность, суровая молодость и зрелость.

А сколько сказочных героев из детских сказок сыграл он! Сначала добрых молодцев Иванушек да Никитушек, добрых отцов и дедушек, Кащеев Бессмертных и даже… Избушку на курьих ножках. Несколько поколений детей Кызыла выросло на этих сказках.

Но самая его любимая роль – это Дед Мороз.Тридцать лет подряд Георгий Захарович был Главным Дедом Республики, открывавшим городскую елку в центре Кызыла. И на машине, и на тройке удалых коней приезжал. А в шестидесятых годах даже на вертолете прилетал. Народу тогда у гостиницы “Кызыл” собралось множество – даже движение на улицах перекрывали. Летчик Борис Дримба посадил вертолет точно на пятачок перед гостиницей.

Когда садился вертолет, поднял он настоящую пургу – в полуметре ничего не видно. А когда пурга рассеялась, восторгу ребятни не было предела: под елкой стояли запорошенные снегом Снегурочка и Дед Мороз.

Деды Морозы у них в семье уже стали фамильной династией: Георгий Захарович – дед Мороз-старший, сын, Юрий Георгиевич, Заслуженный работник культуры Республики Тыва, руководитель детского хора музыкальной школы – Дед Мороз-средний, а Дед Мороз-младший – внук Георгий, студент кызыльского училища искусств.

Внучка Маша, пятиклассница лицея №15, с первого класса – Снегурочка на елках, вместе с папой-Морозом. Внуку Саше, восьмикласснику тува-турецкого лицея, больше удаются характерные роли – вместе с мамой Натальей Борисовной (она преподаватель теории музыки) они на новогодних утренниках перевоплощаются в самых разных сказочных героев.

Вся семья – музыкальная. В свое время дети Георгия Захаровича Юра и Аня закончили кызыльскую детскую музыкальную школу по классу фортепиано, потом училище искусств (сейчас Анна Георгиевна – искусствовед, преподает историю искусств в Запорожском университете, на родине мамы).

И своим детям, так же, как ему отец, Юрий Георгиевич привил любовь к музыке. Георгий играет на фортепиано и аккордеоне, Саша и Маша ходят в музыкальную школу, играют на фортепиано. И постоянно к семейному новогоднему празднику готовят домашние представления.

Многие дети, столкнувшись с тем, что музыка – это, оказывается, огромный труд, бросают “музыкалку”. А в этой семье таких вопросов даже не возникает – это от деда пошло: делай честно свое дело, взялся – доводи до конца.

Буду играть для детей до последнего вздоха

Строго воспитывал Георгий Захарович сына. Юрий Георгиевич улыбается: “Папа, конечно, крутой, крепкий человек. Но я всегда знал – он меня очень любит. И я его люблю и готов все для него сделать”. “Папуська” – так во время нашей беседы ласково обращался к отцу взрослый сын. А отец отвечал сыну: “Юрочка”. Словно и не минуло полвека с того дня, когда ошалевший от счастья ссыльный заключенный Жора Черников орал на всю Ангару: “У меня родился сын!”

“Я безумно люблю детей. И женщин (Георгий Захарович хитро улыбается). Для меня – всегда праздник, когда я выхожу к детям. Даже сейчас, когда переломаны все кости (прим.накануне своего 80-летия, 24 апреля 2001 года Георгий Захарович упал с крыши дачи – сломал левую руку, ключицу, бедро), я выхожу играть к ним в спектакле “Соломенный бычок”, в роли старика. За мной театр машину присылает, спускаюсь, еду.

Знаете, что страшно? В Абакане, в строгорежимном лагере сидят дети от 12 до 16 лет. За убийство сидят! У нас прежде понятия такого не было. Чтобы дети в 12 лет убивали! “Мокрое дело” (прим.: убийство) для порядочного урки, босяка, вора – это последнее дело. За него “вышку” давали. Да, я обворовал магазин, попался, был в малолетке. Но милицию всегда уважал, никогда “легавыми” не называл и считаю поганью тех, кто ее так называет.

Доброта, ласка нужна детям, а сейчас кругом насилие по телевизору показывают. А у нас даже волк в сказке – добрый. Дети целуют его: “Добрый волк”. Последний раз, когда в детском саду спектакль работали, они выстроились все, ручками машут: “До сидания! Пасибо!”

Когда я играю для детей, вижу их лица, хлопающие ладошки, когда даю гостинец малышу, прочитавшему стишок Дедушке Морозу – это самое светлое, прекрасное. И сколько мне отпущено, до последнего вздоха я буду играть для детей.

Сколько я еще протяну? 80-лет – серьезный возраст. И я повторяю: “Боже, прости мои прегрешения, спаси меня, спаси и помилуй”. И он дает мне веру в жизнь. И надежду. И я считаю, человек, как бы трудно ему ни было, должен все преодолеть, до последней минуты надеяться на лучшее, на спасение и на самое прекрасное, что есть в жизни”.

Фото:

1. Лида и Георгий в ссылке на Ангаре (1954 год)

2. Спектакль «Свадьба в Малиновке». Георгий Черников – в роли пана атамана Грициана Таврического (лежит). Сезон 1960-1961 годов

3. Георгий Черников – Дед Мороз. Новогодний утренник в муздрамтеатре. 1978 год.

Надежда Антуфьева