НИКОЛАЙ НЕФЕДОВ: «С ЕНИСЕЕМ НАДО ТОЛЬКО НА ВЫ»

Село Сарыг-Сеп – одно из немногих в Туве поселений, где живут русские. Но здешние русские, на мой взгляд, очень сильно отличаются от живущих в Кызыле и даже в Туране. Народ здесь крепкий, осанистый. Мужчины – все больше охотники, рыбаки, с детства приученные к жизни в тайге и на реке, не боящиеся никаких трудностей, презирающие опасность.

Мой герой и внешне, и по своей внутренней сути – истинный сарыг-сепец, хоть и вырос он в моих родных местах – в Пий-Хемском районе, в селе Уюк. Высокий, статный, с черной окладистой бородой, он очень похож на местных староверов, хотя к таковым себя не относит. А зовут его Николай Михайлович Нефедов. Николай Михайлович – в прошлом опытный водитель-дальнобойщик с более чем тридцатилетним стажем. Сейчас он нашел работу поближе к дому, к семье, но не менее романтичную и опасную – исполняет должность паромщика на Даниловском перевозе. Он заядлый рыбак, с детских лет ведет дневник с наблюдениями погоды и уголком рыболова. В те же юные годы он вместе с братом Володей писал (и написал!) книгу о своих приключениях и детских фантазиях. К сожалению, из-за частых переездов семьи книга эта утеряна. Но зато остались устные рассказы о давно пролетевшем детстве, о разных случаях нескучной жизни. А рассказчик Николай Михайлович великолепный, часами можно слушать, и не надоест.

Семья Нефедовых с виду ничем не отличается от других сельских семей. Любовь Николаевна и Николай Михайлович вырастили пятерых детей: четырех богатырей – сынов и красавицу дочку. Старшие, Дмитрий и Александр, уже давно живут своими семьями отдельно, а младшие – Виктор, Алена с дочуркой Олесей и Андрей с женой Наташей – еще жмутся около родителей. Что и говорить, семья немаленькая.’

Но вот что удивительно: в обычной трехкомнатной квартире, где уживается столько людей, еще хватает места и тепла самым разнообразным существам, начиная от маленькой и медлительной черепашки и кончая годовалой кудрявой собачкой по имени Люська, которая, как заправская циркачка, умеет стоять на задних лапах, танцевать и играть «ладушки». А кроме того, здесь живут коты и кошки самых разных мастей и пород – голубая полуперсиянка Нюся, чистой воды сиамский кот черно-палевого окраса по имени Томас, пушистая серенькая персиянка Маша и разноцветная, неизвестной породы, кошка Катя. Но это еще не все – в разное время тут появляются и другие обитатели, которых сердобольные хозяева дома подбирают на улице, а потом пристраивают к своим знакомым, родственникам и другим людям, ну а если уж никто не берет, оставляют в своем доме, благо молока хватает на всех. На подворье у Нефедовых две дойные коровы, которых обихаживает вся семья.

Очень любила коров когда-то жившая здесь сорока по имени Клара. Про нее Николай Михайлович Нефедов, очень тонко чувствующий природу и все живое в ней, рассказывает так:

– Кто-то принес к нам в дом сорочонка. Маленький был совсем, почти голый. Кормили его сначала из пипетки, потом ложечкой. Назвали сороку Кларой. Выросла Клара, в доме ей стало тесно, улетела. Но как только захочет есть, прилетает, садится на форточку и начинает кричать. Мы ей хлеба в молоко накрошим, с ложечки покормим, она три-четыре раза глотнет, а пятую порцию уносит в заветное место на огороде. Потом снова прилетит и если видит, что на кухне никого нет, спускается на стол, аккуратно, соблюдая равновесие, ухватит клювом ложечку и тоже унесет ее в расщелину между досками. И так несколько раз.

Мы исподтишка наблюдаем, а потом забираем ее клад до следующих прилетов. А пойдешь, бывало, корову доить, сорока р-раз – и на голову тебе спланирует. Пока до коровника идешь, сидит, когтями за волосы уцепится, а клювом ухо щиплет и орет – есть просит. А как под корову сядешь, она меняет дислокацию: садится на корову и по ее крупу разгуливает, молоко поджидает. Любила молочком полакомиться. А потом время пришло – улетела совсем.

Но вырастить сороку – это не такое уж  хитрое дело. Вот коршуна попробуй выкормить и воспитать. Тут куда труднее будет– считает Николай Михайлович, в детстве у него был такой опыт.

– В детстве был у меня дружок – Гришка Сугараков. Жили мы тогда в Уюке. Отец его, дядя Костя, таежник был заядлый. Притащил он нам с охоты двух коршунят. Птенцы полуоперенные еще были, бегают за нами, пищат. Куда мы, туда и они, как за мамкой. Мы им сначала яйца воробьиные таскали, дашь яичко, он, чмок. Проглотит, успокоится. Но ненадолго, опять надо идти за кормом. Потом стали птенцов им голых воробьиных из кошар таскать. Двух-трех проглотят, немного посидят – давай еще.

И так мы целыми днями бегали в поисках пищи для своих подопечных. Потом воробьиный сезон закончился, мы давай сусликов ловить. Рядом нор их не было, далеко ходили капканы ставить, но питомцев своих голодными не оставляли. Подросли наши коршунята, на крыло встали. У Сугараковых тополина во дворе была высоченная, вот они на нее взлетели, на нас с высоты поглядывают. Мы их давай сусликами приманивать – они спустились, ходят возле нас, ну что курицы тебе. А на другой день уж в небо поднялись, несколько кругов сделали и, сколько мы их ни звали, ни кричали, больше не спустились.

– И каких только приключений в детстве с нами не случалось, – продолжает свой рассказ Николай Михайлович. – Однажды мы нашли где-то пачку пороха. Пошли на речку, разожгли костер и решили фейерверк устроить. Берешь в ладонь щепотку, в огонь кидаешь, он – пых! Красота! Опять кидаешь. А кто-то предложил: давайте из пачки сыпать и сыпать, он будет взрываться и взрываться. А оно – пш-ш по дорожке и все разом в руке у брата Володьки взорвалось! И мы как цветы – в разные стороны!

У Володьки фуфайка загорелась, пол-лица выгорело и рука вся черная, кожа до мяса сгорела. Меня взрывной волной куда-то в шиповник закинуло, я выбраться оттуда не могу. А Ленька Кузовлев в реку бежит спасаться. У него вырвало весь перед рубашонки, и весь живот был в порохе, который, видать, сильно его обжигал. Он в воду бежит, а Володька, сам весь обоженный, кричит: «Не пускайте его в воду, он плавать не умеет!» Сам горит, а о Леньке заботится. Потом он домой-то первым прибежал, мать думала, что его машиной сшибло, кричит: «Где Колька?» Думала, что его сшибло, а меня совсем задавило, чуть со страху не померла. Скорую вызвали, в больницу Леньку с Володькой отправили. Ничего, оклемались.

А был еще такой случай. В детстве мы сладкого-то почти не видели, конфеты были большой редкостью. А мать к празднику пиво поставила. Ну, и с отцом попробовали, да переговариваются, мол, сладкое еще. А я услышал, что сладкое, и тоже захотелось попробовать, а один никогда ничего не вытворял, всегда с дружками. Ну и привел с собой компанию таких же малолеток, как и сам. Кружкой по очереди черпаем и пьем – сладко! Ну и начерпались: на улицу-то выбежали на солнышко, нас и разморило, и свалились все по очереди прямо на тропинке к речке. Соседка по воду пошла, глядит – ребятишки лежат, один за одним, прямо на дороге! Она испугалась, к матери побежала, ну нас подняли, домой притащили. Мы же не понимали еще тогда, что такое хмель-то. Сладкое и все. Я тогда вообще многое за чистую монету принимал.

– Как-то услышал от мужиков выражение, что раньше на Уюке рыбу ковшами черпали, ну и решил тоже ковшиком порыбачить. Взял ковш алюминиевый, сапоги надел и пошел на реку. А там тальцы – это полыньи такие небольшенькие, где родники бьют и течение сильное. Мужики сидят: кто с сеткой, кто с «мордами» – рыбу ловят. И я туда же с ковшиком. Ну, они меня и шуганули – куда с ковшом-то! А я выше пошел, там тоже этих тальцов полно. Рыбе воздух нужен, она к этим дыркам подплывает, ртом воздух-то хап-хап, а я тут ковшиком-то и черпану. Ну и наловил штук так с десяток, домой принес. Не помню, что уж там мать с ней делала. Так что в Уюке точно можно было рыбу ковшом черпать. Проверено.

Несмотря на свой уже довольно солидный возраст, Николай Михайлович и сейчас мир воспринимает по-детски чисто и восторженно. Совсем недавно он с сыновьями ездил вверх по Енисею на зимнюю рыбалку. Ездили на «Буранах» с прицепленными большими санями, которые в Сарыг-Сепе почему-то называют пеной. Проехать по зимнему Енисею 150 километров в открытой пене, пробиваясь через заносы и торосы, все время рискуя провалиться в скрытую полынью – на это способен не каждый. Да еще при этом уметь замечать неповторимую дикую красоту природы, почти не тронутой в тех местах человеком, а потом с восторгом об этом рассказывать – это тоже дар особый.

А вот как назвать состояние человека, который, не раздумывая, может броситься в ледяную воду Енисея, чтобы попытаться спасти тонущего человека? Любовью к ближнему? Героизмом? Уверенностью в своем собственном бессмертии? Вряд ли. Скорее всего, это врожденное сострадание к более слабому существу. Судите об этом сами из рассказа моего героя.

– Случилось это несколько лет тому назад. Мы с сыновьями решили немного подработать на уборке урожая. Стоял уже конец октября, выпал снег, и мы поехали домой, чтобы немного передохнуть, помыться в бане, уборочная, можно считать, подходила к концу. Сыновья уехали вперед, а я с мужиками чуть попозже. Подъехали к Бояровскому парому, а его нет. Паром посредине реки стоит. Оказывается, первую партию переплавили, и паромщик побежал в будку на берегу, чайку для сугрева выпить. А никто не заметил, как он ушел. Помощников, как всегда до черта, паром отцепили, и он поплыл, а паромщика нет: он сидит чай пьет. До середки доплыл и остановился, паромщик на берегу бегает. Тут мужики сразу стали кумекать: что предпринять. Кто-то поехал в Бояровку за резиновой лодкой, кто-то начал мастерить плот – уехать-то всем охота скорей.

 И тут нашелся кадр – Витька Шишков, он уже дважды спасал паром из такой беды. Никому ничего не сказал, отошел в сторонку, разделся до трусов, в воду – и поплыл. Октябрь месяц, мы стоим в фуфайках – зуб на зуб не попадает, а он плывет. Снег валит, шуга кругом, а он голенький в воде. А до парома метров семьдесят надо плыть. К парому была лодка прицеплена, вот он уж добрался до нее, руки вскинул, чтобы за корму зацепиться и все – исчез. Видать, руки судорогой свело. Нету, нету, нету – выныривает. И кричит: «Мужики помогите!» Ну и как ты не сиганешь в эту ...... воду?

Я бегу, скидываю на ходу фуфайку, свитер. А там бежишь, бежишь – и ух! Сразу глубина шесть метров. А я в брюках, ботинках, и потерялся сразу. Машешь-машешь руками, а ничего не получается. Это в кино на спасателей смотришь: у-ух, как ласточки летят, а тут не ласточка и не стриж. Но все же почти уже доплыл, осталось раза три руками махнуть, а парень этот ко дну пошел. Руки-ноги калачиком сложил, я над ним кружусь-кружусь, пытаюсь за что-нибудь ухватиться, а не за что. Волосы на голове короткие – не уцепишься, одежды тоже почти никакой. Я его за голову схватил и по течению метров сто протащил – в улово заворотил.

А по берегу народ бегает, человек, наверное, двадцать. И вот какой-то дурак крикнул: «Ты занырни, подверни его, может, еще вздохнет». И я послушался – нырнул. Не знаю, поднял я его или не поднял, а сам точно ушел. И вот как сейчас вижу: свет где-то далеко-далеко, а я лезу-лезу, и края нет. Все, уже, кондра хватает, но все-таки как-то вылез. Всплыл, гляжу, а его уже нет – ко дну пошел. И у меня сил больше нет.

То, что я не сумел его вытащить, убило меня напрочь. Как я обратно шлепал – не знаю, но помню, что уже не плыл, а как-то столбиком чертыхался. И как только ботинками дна коснулся, тут мужики подскочили, вытащили меня, все с меня сняли, одели в сухое, все фуфайки на меня скидали, трясет, аж подпрыгиваю. А в это время лодка приплыла, паром причалил, и мне кто-то большую алюминиевую кружку водки принес: на, зёма, пей. Обидно было до слез, что не успел…

Потом мужики-то говорили, это мое счастье, что не успел, а то утащил бы он меня за собой. Но все равно, что ни говори, жалко мужика. И зачем полез? Правда, до этого он дважды паром спасал, а вот тут что-то не рассчитал. Крут наш батюшка-Енисей, ой, крут.

Моему сыну Сашке тоже досталась спасательская доля. Он на пароме у нас уж лет семь работает. И вот однажды переплавлял он свадьбу, вернее людей, едущих со свадьбы. Все были изрядно навеселе и одна супружеская пара вдруг что-то заспорила, устроила скандал, и мужик, видать не умея на словах доказать свою правоту, сиганул в воду, жена, испугавшись, за ним – и оба стали тонуть.

Ну и Сашка тоже прыгнул, пытался их вытащить, а кругом ночь, темнота, ничего толком не видно, только слышно, как они барахтаются, уцепившись друг за друга. Так и не смог он ничего с ними сделать, кое-как выбрался сам, паром надо было причаливать, за паром-то он тоже ответственный. А утром односельчане, родственники потонувших явились, на резиновой лодке поехали искать их, а лодка оказалась без клапана, и еще шесть человек стали тонуть. Пришлось Александру их спасать. Ладно, кто-то на лодке подоспел, стал помогать. Всех вытащили. Потом его водкой отпаивали, дело-то уж не летом было, где-то конец сентября, холода стояли. С Енисеем шутки плохи. Нельзя с ним на ты, только на Вы, иначе – беда.

Да, сыновья у Николая Михайловича подстать отцу уродились, и теперь уже многому отец учится у своих детей. Например, в нынешней поездке в верховья Енисея, где сыновья были не раз, отец многое, причем в самых экстремальных условиях, постигал впервые, и не стесняясь, учился у тех, кого недавно учил жизни сам. Но это уже совсем другой рассказ.

Фото:

1. Владимир Нефедов.

2. Крут Енисей-батюшка.

Татьяна Верещагина