Правда моей жизни

(Продолжение. Начало в № 47 от 26 ноября)

Сильная грамота и сны об армии

В январе 1929 года, в сильные морозы, вызвали меня в ангыы и отправили в Хем-Белдир (город Кызыл) с поручением – доставить «сильную грамоту».

Отправился верхом вместе с еще одним посыльным, который вел с собой еще одного коня. Ехали всю ночь, меняя лошадей. Было очень холодно, всю ночь за нами следовали волки, совсем рядом был слышен их вой.

В Хем-Белдир добрались к утру. Мне тогда показалось, что в нем так много домов! Было и много юрт. Привели меня к какому-то большому двухэтажному зданию. На месте музея стоял двухэтажный военный штаб, который позднее сгорел, в одном крыле верхнего этаже и находился это ангыы.

Ранним утром там был только сторож с ружьем. Я спросил, где человек по имени Бодагандай, он ответили, что, наверное, еще дома, надо подождать. Неподалеку поднимался дым из одной юрты. Я вошел в эту юрту, здесь только сварили чай, и женщина налила его мне. Напился, немного отогрелся, и у меня со щек и носа потекла вода. Думал, что пот, а это оттаивали обмороженные части лица.

Немного погодя снова пришел в тот дом, человек по имени Бодагандай уже появился: высокий, в военной одежде. Вытащив из-за пазухи сильную грамоту, вручил ему, он ее раскрыл. А потом посмотрел на мое замерзшее лицо: так тебе необходимо срочно к врачу!

Военной больницей оказалась белая юрта, там сидел один лама. Он намазал мое обмороженное лицо белым лекарством, забинтовал, вручил мне лекарство в маленькой баночке, велев завтра снова намазать.

Потом увидел я в городе, как красиво шагают в строю русские красные военные и тувинские военные. И начал думать: как бы попасть в эти войска?

Побыв два дня в городе, вернулся назад. И так мне захотелось в эту армию, что даже сниться стало. Сказал об этом министру Дондуку, он ответил: скоро будут набирать войска, тогда и отправишься.

Начало военной биографии

Радовался я, что оправлюсь служить. И вот тогда приехала из Кызыла легковая машина, на которой увозили в армию.

Уже собрался на этой машине уезжать, как мне сказали, что по возрасту я старше, нужно убавить возраст на год. Сбавил свой возраст на год, выписали мне документы, и поехали мы, пятеро, на этой машине в Кызыл.

К утру приехали, привели нас к военным, много их там было, построили нас в отдельной комнате.

Этот день – 15 марта 1929 года – день начала моей военной и трудовой биографии. Мне был 21 год, а с убавлением года – 20, так с тех пор во всех документах и идет.

Поступив в армию, мы еще много дней ходили в тувинской одежде. В самом начале мне вручили ружье, и я в тувинском халате стоял на ночном дозоре на улице Ленина.

Нас направили в первый взвод тувинского конного эскадрона, командиром взвода был товарищ Намчак. Начали обучать военному уставу, оружию, тактике, и тому, как верхом на лошади срезать прутья. Сначала нас обучали монгольской грамоте, потом – тувинскому письму латинскими буквами. Нашими русскими учителями были Канишевский и Свиридов.

В тувинской армии тогда не было ни танков, ни самолетов, ни пушек. Было, правда, два иностранных пулемета.

В Кызыле до второй половины июля 1929 года находился один полный эскадрон Красной Армии. Тувинские солдаты очень дружны были с красноармейцами: мы были у них в казарме, они приходили к нам казарму. Хотя и не знали языка, но немного понимали друг друга. Конную учебу проводили вместе. Когда они уезжали, провожали их, сидя вместе за столом и выражая друг другу горячие пожелания.

В дополнение к этой учебе меня направили в музыкальный взвод. В нем начали учиться и мои сокурсники Мандыт, Агбаан, Мунзук, Чанчып, Содунам, Алгырвас, Ангыр-оол, другие товарищи. Нашим учителем в музыкальном взводе был партизан Коровин.

Стали учить ноты. До, ре, ми, фа, соль – каждый день учили мы и вскоре могли сыграть «Интернационал». Я играл на трубе, или на инструменте, называемом кларнетом.

К зиме 1929-1930 года мы, как заправские музыканты, играли нашу музыку и пешком, и верхом. Нас стали даже приглашать на большие празднества. А с начала 1930 года начал исполнять обязанности командира музыкального взвода.

Восстание на Хемчике, перепись богатства Устуу-Хурээ

С наступлением весны 1930 года в народе пошли слухи, что в начале марта начали контрреволюционное движение хемчикские мятежники.

16 марта наш эскадрон отправили для подавления восстания на Хемчике, присоединив к нам парней из партийной школы. С ними был и сегодняшний писатель Степан Агбанович Сарыг-оол. Командиром нашего взвода тогда был Самбу, его называли и по прозвищу Ыргак Самбу – Кривой Самбу.

Сначала 15 марта была отправлена грузовая машина ЗИС-5, на ней – часть армейцев с одним пулеметом, пулеметчик – товарищ Допуй-оол, он жив, работает в отделении Бора-Тайга совхоза «Сут-Холь».

Наш эскадрон выехал из Кызыла вечером 16 марта – на конях, все обуты в сапоги, ранним утром подъехали к деревне в устье красноводного Баян-Кола. Вечером следующего дня добрались до Шагонара.

Тогда нашими командирами были товарищи Ортун-оол, Намчак, Маадыр-оол, Дагбалдай, Начын (переводчик), служащий – сургакчы Свиридов и другие. Когда приехали в Шагонар, командир Сарыг-Серен выдал нам из лавки валенки, мы были этому несказанно рады: теперь ноги наши были в тепле.

Из Шагонара наш эскадрон отправили, разделив на две части. Одну часть из учащихся партийной школы – в Овюр через Торгалыг, другую часть – в Чадан. Группу, направившуюся через Торгалыг, возглавили Бадан-оол, Монге, Шагдыр-Сюрюн, Чунчук-оол. В сторону Чадана выехала группа под предводительством Сарыг-Серена и служащего Свиридова.

Военная группа, отправленная из Шагонара в сторону Чадана, добралась туда за день. Оказалось, что в Чадане мятежники разогнали все учреждения до единого, распустили всех заключенных и разбили телефонную связь.

В ночь того дня, когда мы приехали в Чадан, отправили разведку в составе пяти человек к Верхнему Хурээ – Устуу-Хурээ. Разведчики сообщили, что Чамзы Камбы нет, что уехал он в стойбище своей младшей сестры в верховье Шеми.

Наутро отправили нас, человек шесть, переписывать всю утварь Чамзы Камбы из Устуу-Хурээ. В первый заход были переписаны разные тоны, покрытые шелком и чесучой, отделанные серебром седла, уздечки и другая ценная утварь. После переписали весь большой дуган Устуу-Хурээ.

Тогда я был поражен богатством всего этого добра: чего только там нет, и все – из золота и серебра. Нужно было все это оставить для музея, думаю, это была большая вина, что сломали, растащили, истребили.

На следующий день наши войска захватили Чамзы Камбы.

Овюр: убитые на горном хребте

Нас еще раз разделили на две части: одну оставили в Чадане, другую вместе с партизанами через Хондергей отправили в Овюр для поимки бандитов.

В Хандагайты мы соединились с нашими, которые были отправлены через Торгалыг. В Хандагайты были тогда одни юрты.

Добрались до местечка Бора-Шай, где тогда стояли пограничные войска. Мы прибыли в тот момент, когда начальник этих войск был схвачен и связан.

Потом, поверив ложным слухам, что в этих местах не осталось бандитов, все убежали, наш предводитель Сарыг-Серен приказал возвращаться в Чадан. Построившись, двинулись назад.

В строю в самом начале двигались командиры, знаменоносцы и военные, а за ними – партизаны. Дул сильный ветер, было очень холодно, вид наших войск был весьма измученным, обтрепанным. Караул на самые трудные участки дороги не был отправлен. И к полудню, когда мы поднимались вверх по Бора-Шаю, не доезжая совсем немного до устья реки Моолдуг, сзади со скалистого горного хребта нас вдруг начали обстреливать бандиты.

Этот скалистый горный хребет, расположенный между рекой Моолдуг и Бора-Шаем, совсем невысокий. Думаю, что если бы были у нас тогда сильные командиры, не отпустили бы мы этих бандитов, все-таки была возможность удержать их на этом хребте и поймать всех до единого.

Когда бандиты начали стрелять, нам дали команду: «Направо, в лес!» В этом лесу земля была покрыта наледью. Что делать, укрылись мы за высокий берег и начали отстреливаться. Одетого в синий шелковый тон переводчика Начына, который был в голове колонны, убили сразу, потом убили товарища Бышкака Кара.

Думаю, что товарищ Бышкак-Кара был очень храбрым, по-геройски вел себя в этот момент. Он выбежал туда, откуда шли выстрелы бандитов, и в высоком караганнике был убит выстрелом.

Был у нас один пулеметик «Кольт». Стрелял из него товарищ Допуй-оол. Установив в этой суматохе пулемет на одной стороне устья реки Моолдуг, он начал стрелять вдоль горы, с которой бандиты обстреливали нас. Стрельба бандитов утихла. Надвигалась ночь, и стало трудно что-либо предпринять.

Отрезанное ухо

С наступлением темноты троих из нашего взвода под моим предводительством отправили в караул на южный склон большого леса на Бора-Шае.

До полуночи в холод стояли в карауле, выяснилось, что там, где расположились войска, есть юрты. Когда мы пришли туда, наши рассказали, что поймали бандита по имени Шонакан, и комиссар Сарыг-Серен приказал отрезать у него ухо. Парни отрезали ему ухо саблей.

Захотелось мне узнать, что это за человек, зашел в юрту, а там сидит небольшой чернявый морщинистый мужичок: весь в крови с отрезанным до основания ухом.

Так прошла эта беспокойная ночь, а наутро бандиты сбежали. Ушли они через Овюр, некоторые из них разбежались по верховьям Барыын-Хемчика, Шеми. Теперь нечего было делать, направились мы в Чадан.

Прибыв в Чадан, через два или три дня снова отправились в Овюр, снова через Хондергей, Хандагайты. Потом через устье Бора-Шая добрались мы до местечка Саглы. В Саглы был один магазин, бандиты разграбили его до основания, остался только один огромный котел, и больше ничего.

Погоня за бандитами

Когда мы расположились на месте разграбленного магазина и в аалах неподалеку от него, пришла весть, что бандиты через Дужерлиг прибыли на границу Монголии.

Приехали командиры монгольских войск и легковая машина с русскими служащими. О чем они совещались, разве мы могли знать? Ходил слух, что монголы будут наступать с монгольской стороны, а наши войска будут надвигаться с тувинской границы, и так бандиты будут истреблены. Говорили еще, что монголы решили отправить самолет.

Потом конный на пегом скакуне принес весть, что бандиты в составе семи человек появились в аалах у реки Дужерлиг.Услышав эту весть, командиры отправили наш взвод в открытое место выше Дужерлига для поимки бандитов. Когда наш взвод поднимался выше по склону, приближаясь уже к самой вершине, из леса напротив раздались выстрелы бандитов.

Вместе с нашим взводом на белом коне ехал товарищ Байыр Ондар, одетый в тон – халат – зеленого цвета, символизирующего значимость. Помню, как вокруг него от выстрелов поднималась пыль и грязь с земли. Зеленый шелковый тон оказался самой видной мишенью, поэтому очень часто попадал на прицел стреляющих.

Так под обстрелом приблизились мы к устью Дужерлига, стрельба бунтарей постепенно утихла, они стреляли за оврагом глубоко в лесу, поэтому мы не могли их увидеть.

Когда мы поднялись на высокую вершину, увидели лощину, а выше нее – белую юрту, неподалеку – большую отару овец. Стрелявшие в нас бунтари ушли через это стойбище в тайгу.

Мы не знали дороги, и нам трудно было следовать за ними, поэтому с вершины этой горы попалили из винтовок и вернулись в Саглы. Позже узнали, что в том аале были ранены один человек и одна собака.

Каргыш – проклятие на перевале

Назавтра наше общее войско разделили на две части. Большая часть войска, преследуя бандитов, двинулась по нижним горным хребтам. Наша часть осталась в Саглы, помогая аратам в перекочевке.

В этой погоне, когда поднялись на перевал нижнего хребта Дужерлига, увидели, что на перевале ламы бунтарей соорудили, согласно религиозным порядкам, два больших даспае (стол, доска, на которую ламы ставят жертвенные фигурки во время совершения религиозного обряда).

На них стояли вылепленные из далгана – муки – фигурки: с одной стороны – военных в коротких тонах, а с другой стороны – в тувинской одежде с шариками на головных уборах – знаках отличия чиновников, с луком и стрелами. Те, что в коротких тонах – это как бы мы, в фигурки вонзились стрелы, они попадали лицами вверх или вниз, видно, как течет кровь, и они умирают.

На этом перевале у дерева было и два так называемых чолук – жертвоприношения.

Товарищи, которые были там, рассказывали: на надутом коровьем мочевом пузыре угольком нарисованы глаза и уши, он надет на жердь, к которой приделаны руки и ноги, и одет в тряпье.

Две такие фигуры поставлены лицами в ту сторону, откуда мы следовали за бандитами. И это означало, что на нас, на Красную Армию насылали каргыш – проклятие. Один наш армеец искромсал одного из чолук саблей, за это получил в наказание пять дней лишнего караула.

Неподходящие поступки и конец похода

Бунтари скрылись на монгольской земле. Монгольские войска схватили их, конфисковали оружие, а самих бунтарей вместе со всем их скотом пригнали к нам.

Семь предводителей сумели скрыться. Слышал я, что эти люди, каждый по одному, позже были схвачены.

Наше войско приняло от монголов большое количество схваченных и вынуждено было конвоировать их в Чадан.

Сопровождая под конвоем бунтарей, я стал свидетелем одной сцены. С нами был человек по имени Артаажык. Этот человек, вынув свою саблю, нещадно наносил удары по спинам шедших в колоннах бунтарей.

Увидев это, подумал я, что неподходящие поступки совершает этот человек, который был большим начальником.

И Сарыг-Серен, который заставил обрубить саблей ухо старику Шонакану, я считаю, немного превысил свои полномочия. Ведь при революционном режиме нет таких порядков, чтобы пленным уши рубить.

Когда перегоняли этих бунтарей, на ночном привале в низовье Хондергея два человека хотели отбить их и стреляли в темноте. Пулей сбило шапку с головы товарища Мандыта, который в музыкальном взводе играл на инструменте, называемом бас.

Не знаю, сколько тысяч скота было у бунтарей, но когда перегоняли скот, его вой, блеяние и рев стояли в ушах и днем, и ночью. Но когда мы освежевывали самых крупных баранов богачей, они оказывались очень тощими.

А погибших товарищей Начына и Бышкак-Кара товарищ Максим Мунзук и еще несколько человек из нашего музыкального взвода привезли в Чадан на верблюдах, из Чадана на машине доставили в Кызыл, где и похоронили.

После того, как доставили бунтарей в Чадан, наш взвод отправили в Барун-Хемчикский район.

Там был случай, когда ночью пришлось подкарауливать одного человека, чтобы арестовать его. Он зашел в свою юрту, мы – следом, он выбежал, я оказался у него на пути. Столкнувшись, он из своей берданки подпалил мне шинель в подмышечной части. Потом мы впятером схватили его и связали. После я слышал, что в Кызыле этот человек был осужден.

Из Барун-Хемчика мы прибыли в Чадан в конце мая. А в начале июня вся конная армия двинулась из Чадана домой – в Кызыл, который часто вспоминался во время похода. Наша военная казарма, белая чистая постель даже снились нередко.

Летом этого года слышали мы, как часто в городском парке судили этих бунтарей. Оказалось, что на суде некоторых, даже большую часть, освободили.

В Москву! В Москву!

Военный лагерь тогда был расположен на берегу Улуг-Хема – Енисея, где находятся сейчас правительственные дачи.

Однажды во второй половине июля 1931 года пришел к нам военный комиссар Сарыг-Серен и объявил, что собираются из армейских отбирать людей для учебы далеко на севере – в городе Москве, и желающие могут подавать заявления. Но ехать могут только те, у кого закончился срок службы, готовившиеся к отставке.

Услышав эту весть, я перестал даже спать, так мне хотелось ехать учиться в Москву. Сразу же подал заявление. Не прошло много времени, как прибыл человек из Центрального Комитета Тувинской аратской революционной партии – отобрать людей для учебы в КУТВе – Коммунистическом университете трудящихся Востока.

Вскоре нас вызвали в армейский штаб и сообщили, что нас выбрали для учебы в Москве, следует приготовиться к отбытию. Было нас одиннадцать человек, среди них Допуй-оол, Агваан.

Не было среди нас знающего русский язык, разве что могли кое-как писать на тувинском языке латинским буквами. Я тогда мог достаточно хорошо писать на монгольском языке старомонгольским письмом.

Мне выдали удостоверение № 217 от 25 августа 1931 года об отставке из рядов Тувинской аратской революционной армии. Одиннадцать бывших армейцев из военного лагеря доставили в здание Кызылской партийной школы, сообщив, что через два дня мы отправимся в Москву.

Через два дня посадили в легковую машину и привезли в город Шагонар. В Шагонаре мы пять суток прождали пароход «Улуг-Хем», а когда пароход приплыл, с большой радостью, с песнями и весельем поплыли вниз по течению Улуг-Хема. Добрались до места Даг-Ужар – Горный порог, там оказался пограничный военный пункт. Поднялся на пароход командир пограничных войск, построил нас – одиннадцать человек – и доставил в военную казарму.

Там, умывшись и хорошенько поев, переночевали. Назавтра посадили уже на другой пароход, доставили до села Шушенское, из Шушенского спустили на плоту и высадили в десяти километрах от города Минусинска, куда мы добрались ночью пешком. Заночевали в Доме крестьянина, а назавтра, снова сев на пароход, доплыли до Абакана. В дороге мы были в дни начала сентября 1931 года.

В то время в Абакане, который трудно было назвать городом, на железнодорожном вокзале стоял один деревянный дом. Вагоны стояли в открытой степи.

Выехав из Абакана по железной дороге, добрались до города Ачинска. Из города Ачинска в Москву мы добирались ровно семь суток.

Никто из нас раньше не видел железной дороги, поэтому мы сильно восхищались этим удивительным транспортом.

Коммунистический университет и артиллерийская школа

Приехали в Москву и растерялись: огромный город без конца и без края, очень много народу, везде бегают машины, трамваи, автобусы.

А среди всего этого ездят люди на телегах, запряженных высокими крупными лошадьми. Казалось, что человеку ходить по этим улицам очень трудно.

Нас привели в огромное здание на Кузнецком мосту, устроили в общежитие на втором этаже, учебные классы также находились в этом доме.

И мы начали учебу в КУТВе. В первый год нас обучали на подготовительном курсе. В начале нам, не знающим языка, приходилось нелегко. Стали учиться по программе начальной и средней школы: изучать русский язык, математику, физику, химию, историю партии.

Самыми первыми нашими учителями были Камшилова, Сейфулин,Пальмбах,Каменский. Подготовительный курс закончили за год и начали учиться на первом курсе КУТВа.

В конце ноября 1933 года, когда начинал учиться на третьем курсе, меня направили учиться в Московское артиллерийское училище имени Красина. Летом 1934 года училище переехало в украинский город Сумы.

Окончив в 1937 году это артиллерийское училище, вернулся в родную Туву.

Пушка тувинской армии

Приехав в Кызыл, направился в штаб. Штаб тогда располагался в военных казармах в районе нынешней восточной части города. Командиром конного полка был товарищ Шоома, начальником штаба – Сувак.

Меня назначили командиром артиллерийского взвода полка с окладом 70 рублей. В тувинской армии тогда была одна броневая машина, один самолет У-2, одна пушка.

Пушка была в разобранном виде, из нее никто ни разу не стрелял. Первым делом с солдатами взвода собрал эту пушку, обучил их, и начали стрелять из нее.

В то время произошли перемены и в жизни моей семьи. Тогда стойбище моей матери находилось в местечке Ак-Тал-Ужу близ Чадана. Расстояние далекое, поэтому поздней весной 1938 года, попросив военную машину, я перевез мать в устье реки Элегест, близ села Кочетово.

С тех пор мои младшие братья и сестры живут и работают там, стали колхозниками колхоза «Заря коммунизма».

В карауле на суде

В 1938 и 1939 годах в руководящих органах были выявлены люди, имеющие взгляды об управлении Тувой японцами и монголами и включении ее в состав их стран.

К таковым относились бывший председатель Совета министров Чурмит-Дажы, бывший председатель Малого хурала Хемчик-оол, бывший председатель Центрального комитета молодежи Тоткан, бывший военный комиссар Сарыг-Серен и другие. Задержали и арестовали этих людей по линии Управления внутренних дел.

Когда их судили, наступила очередь моего взвода стоять в карауле. Находясь в карауле во время суда, я в течение двух дней слышал, как допрашивали этих людей.

Мне запомнилось, что, по словам Хемчик-оола и Чурмит-Дажы, скорее всего – в Иркутске, произошла встреча с японским представителем, прибывшим через Монголию, так говорили они тогда.

Тоткан говорил: «Я действительно не знал, меня подставили Чурмит-Дажы и Хемчик-оол», – и плакал при этом. По словам Сарыг-Серена, он признавал, что действия Хемчик-оола и Чурмит-Дажы были правыми.

В день, когда в карауле стоял наш взвод, закончился этот суд, был вынесен обвинительный приговор. Хемчик-оол, Чурмит-Дажы, Тоткан, Сарыг-Серен были обвинены в контрреволюционной деятельности, и в постановлении было указано: к ним будет применена высшая мера наказания – расстрел, на исполнение приговора дали 72 часа.

После этого, оказывается, Малый хурал принял решение оставить в живых Тоткана, Сарыг-Серена.

В то время и другие люди были осуждены. Я не помню уже состава суда тех времен. Помню только, что начальником Управления внутренних дел был товарищ Полат, а тех людей держали на перекрестке современных улиц Комсомольской и Красных партизан, в ограде Управления внутренних дел – в подземной камере, из которой привозили на суд.

Окончание – в №49 от 10 декабря 2010 года.

Фото: 2. Доставка «сильной грамоты». Рисунок Анны Севен.

3. Пароход «Улуг-Хем» на котором Севен и его товарищи в начале сентября 1931 года поплыли по Енисею в Советский Союз – учиться в Коммунистическом университете трудящихся Востока. На борту парохода надпись – «Улу Хем».

4. Курсанты артиллерийского училища имени Красина. Севен – второй слева в первом ряду. Украина, г. Сумы, 1936 год.

5. Курсанты и преподаватели артиллерийского училища имени Красина. Севен – пятый слева в третьем ряду. Крым, город Ялта, 1936 год.

Семён СЕВЕН